Стефанович П.С.
В исторических работах, посвящённых средневековой Руси, нередко приходится встречать мнение, высказываемое обычно как само собой разумеющееся, что в домонгольский период князья Рюриковичи и их дружины руководствовались неким «рыцарским кодексом чести». Особенно часто о «рыцарских идеалах» речь заходит в связи со «Словом о полку Игореве», причём ключевыми здесь становятся понятия «честь» и «слава», которые неоднократно используются автором этого выдающегося памятника домонгольской Руси. Например, Е.В.Барсов уже в самом начале своего исследования уверенно постулирует как не подлежащее сомнению положение, что автор «Слова» «дорожит дружинными понятиями рыцарской чести и славы»1.
В том море литературы о «Слове», которая появилась в кон. XIX — XX вв., редкая работа обойдётся без высказываний, иногда более осторожных, иногда более резких, о «феодальной» или «рыцарской» идеологии, отразившейся в этом произведении. Такого рода утверждения стали почти штампом в условиях господства в советской исторической науке концепции, согласно которой все явления древнерусской жизни объявляются типологически сходными с явлениями западно-европейского феодализма. Если В.Т.Пашуто находил на материале Ипатьевской летописи прямые аналогии западно-европейскому рыцарству2, то характеристика Б.А.Рыбаковым упоминаемых в «Слове о полку Игореве» курских дружинников Всеволода Святославича как «рыцарей» воспринимается уже совершенно естественной3.
Вслед за историками о «феодально-рыцарской» сущности «Слова» (как правило, именно в связи с понятиями «честь» и «слава») говорят и филологи — более осторожно о «рыцарской воинственности» «Слова»4, но в более сильных выражениях о его «феодальной идеологии». Д.С.Лихачёв уделяет несколько страниц книги о «Слове» рассуждениям о важности представлений о «чести» и «славе» в рамках «феодальной морали». Тезис, из которого исходит Д.С.Лихачёв, утверждается как непреложная истина в отношении Древней Руси: «Феодализм выработал своеобразный кодекс морали — понятия о дружинной и княжеской чести и славе»5.
К сожалению, такой подход — весьма распространённый, если не общепринятый, — к оценке понятий «честь» и «слава» в «Слове о полку Игореве» сопровождается даже в наиболее серьёзных работах лишь весьма поверхностными терминологическими изысканиями. При анализе этих понятий в «Слове» обычно приводятся лишь выборочные сравнения с их употреблением в летописях; только Е.В.Барсов также провёл сравнение «дружинной» лексики «Слова» и Ипатьевской летописи, включая оба рассматриваемых слова, с древнерусским переводом «Истории Иудейской войны» Иосифа Флавия6. Между тем, выводы, как видно, делаются весьма смелые. Нам представляется, что содержание указанных понятий совсем не укладывается в рамки некой (никем и нигде, кстати, не охарактеризованной даже в общих чертах) «феодальной морали» и далеко не однозначно соотносится с рыцарскими (или даже просто военно-дружинными) идеалами и представлениями. Прежде чем переходить к собственному анализу, хотелось бы только несколько задержаться на одной небезынтересной дискуссии, где было прямо затронуто — единственный раз в историографии — содержание древнерусских терминов «честь» и «слава».
В 1967 г. Ю.М.Лотман выступил со статьёй «Об оппозиции честь-слава в светских текстах Киевского периода»7. В этой работе хотя и получила наиболее яркое воплощение общая тенденция рассматривать «Слово о полку Игореве» с точки зрения «феодальной морали» или «рыцарских идеалов», но в то же время было предложено новое, и достаточно оригинальное, понимание древнерусских понятий «слава» и «честь» и их смысловой взаимосвязи. Так как Ю.М.Лотман затронул проблему подлинности «Слова», то его высказывания вызвали критику А.А.Зимина, который, как известно, отстаивал взгляд о подложности этого произведения. В результате получилась довольно любопытная дискуссия двух учёных — филолога, одного из основателей так называемой «семиотической школы», и известного советского историка. Поскольку эта дискуссия, к сожалению, не привлекла должного внимания в историографии и, с другой стороны, затрагиваемые в ней вопросы имеют самое прямое отношение в нашей теме, то нам кажется необходимым подробнее изложить позиции сторон.
Ю.М.Лотман отталкивался от одного известного выражения в «Слове о полку Игореве», повторённого дважды в этом произведении. Сначала «куряни, св‡доми къмети» — дружинники Всеволода Святославича — сравниваются с «серыми волками», которые скачут в поле «ищучи себе чти, а князю сла⇻. Затем, когда объединённые силы двух князей уже пришли в половецкую степь, о русских воинах говорится следующим образом: они «великая поля чрьлеными щиты прегородиша, ищучи себ‡ чти, а князю славы»8.
Некоторые случаи совместного употребления слов «честь» и «слава» Ю.М.Лотман рассмотрел в Лаврентьевской и Ипатьевской летописях, а также в переводных памятниках Древней Руси — главным образом, в Изборнике 1076 г. и «Истории Иудейской войны» Иосифа Флавия. Сопоставление этих примеров и выражения «Слова о полку Игореве» «ищучи себе чти, а князю славы» привело Лотмана к следующему выводу. По его мнению, указанное выражение «Слова» не было тавтологическим повтором (как обычно трактуется эта формула в литературе), и «честь» и «слава» «отнюдь не были синонимами». «Честь» в «феодальную эпоху» является «атрибутом младшего феодала», она «всегда имеет материальное выражение», и её надо получить от «старшего на иерархической лестнице». Практически это означало следующее: добычу, которая была завоевана в битве, или те «дары», которые получала дружина от побеждённых врагов или же в дружеском обмене с союзниками, дружинники-вассалы должны были отдать князю-сюзерену и получить их от него обратно уже в качестве «знака» их «рыцарской чести»9.
«Слава», по мнению Ю.М.Лотмана, соответствовала высшим ступеням «лестницы социальных ценностей». Это — награда идеального характера, не имеющая материального выражения. Она — «атрибут того, кто уже не нуждается в материальных знаках», т. е. сюзерена. Если честь добыть можно только в победе, «ибо честь неотделима от захвата трофеев», то «слава безразлична к результатам — её феодал может завоевать и в победе, и в поражении, если он реализует при этом высшие нормы рыцарского поведения» (среди них Лотман особо выделяет идеальность или даже «химеричность», как он выражается, цели военного предприятия, определённые ритуалы — например, поединок с врагом и др.). Слава — высшее понятие рыцарского кодекса10.
В «Слове о полку Игореве» Ю.М.Лотман увидел «чрезвычайно последовательно проведённое противопоставление» «славы» и «чести». Русская дружина в «Слове» стремится к добыче, которая для неё является «знаком чести». По отношению к князьям Игорю и Всеволоду применяется понятие «славы» в тех случаях, когда они выступают самостоятельными «сюзеренами», а их действия как «вассалов» киевского князя Святослава неслучайно, с точки зрения Лотмана, характеризуются словом «нечестно»11. Описание того, как бьётся Всеволод — «забыв чти и живота», — Лотман толкует следующим образом: Всеволод забыл о добыче и жизни, поскольку он «стремится к высшему — славе». Для объяснения заключительного восклицания «Слова» «княземъ слава а дружи퇻12 Ю.М.Лотману приходится принимать конъюктуру Р.О.Якобсона: якобы в конце пропущено слово «честь»13.
Восстанавливая или, вернее, выстраивая такую сложную систему представлений о «чести» и «славе» в Древней Руси, Ю.М.Лотман сам преследовал некую идеальную цель: он пытался показать, что «Слово о полку Игореве» является подлинным памятником, так как автор его исходит из той «модели мира» (по выражению учёного), из тех ценностей и представлений, которые соответствовали эпохе средневековья, но никак не «эпохе классицизма», когда «Слово» могли подделать.
А.А.Зимин подверг критике положения Ю.М.Лотмана14. Зимин признал важность подхода Лотмана к оценке памятника с точки зрения «модели мира» той эпохи, какой принадлежит памятник. Однако, по его мнению, этот-то подход и заставляет сомневаться в подлинности «Слова» — его автор слишком независим от позиций и интересов князей кон. XII в., слишком свободен в своём суде над ними, и это как раз не соответствует «эпохе феодальной раздробленности».
А.А.Зимин попытался доказать, главным образом на основе летописей, что тезис Лотмана о «социальном различии в употреблении понятий "честь" и "слава"» не находит подтверждения в источниках. Историк не обнаружил примеров, где бы «слава» «сюзерена» противостояла «чести» «вассала». Слово «честь», по его мнению, не имело значения «добыча» или «дары». Выражение «ищучи себе чести, а князю славы», Зимин расценил, вслед общепринятому мнению по этому поводу15, как «традиционную воинскую формулу», получившую в «Слове о полку Игореве» «индивидуальное толкование» (такая «индивидуализация средств художественного изображения» и «отказ от средневековых штампов» служат ему ещё одним основанием для того, чтобы отнести создание «Слова» к более поздней эпохе). Кроме того, было совершенно справедливо указано на то, что в «Слове» термин «слава» употребляется ещё несколько раз, независимо от «чести», но применяется по отношению к дружине, а не князьям, т. е. к «вассалам», а не «сюзеренам«, что противоречит тезису Лотмана. В целом, построения Лотмана Зимин назвал «умозрительными».
Отвечая на критику А.А.Зимина, Ю.М.Лотман не отказался от своих первоначальных взглядов, но только несколько скорректировал их и подкрепил параллелями из западно-европейских рыцарских романов16. Корректировка заключалась в уточнении понятия «слава» — Лотман признал существование параллельно с «феодально-рыцарским» пониманием «славы» ещё и «христианско-церковного». На основании того, что эти два понимания «славы» могли быть «смешаны», Лотман посчитал употребление в летописях и термина «слава», и формулы «честь и слава» как непоказательное: в этом случае «дружинная специфика» понятий «честь» и «слава» (выступающая в «Слове о полку Игореве» в чистом виде) «начинает стираться».