Судя по всему, проблема восприятия десятины, стоит не перед одними мирянами. Материальное благополучие и само существование церкви в это время не мыслится вне ее собственной хозяйственной деятельности. На исходе следующего столетия в канонах XVI Толедского собора говорится о невозможности осуществления пресвитером священнических обязанностей в случае, если его приход располагает менее, чем десятью mancipia. Такая церковь названа беднейшей34. Оно и понятно: при упомянутой ренте в 1/10 урожая35 данное число работников обеспечивает пастырю уровень жизни, сравнимый с их собственным. На Турском соборе в 567 г. верующим предлагается уплачивать десятину с сервильного приплода, т.е. жаловать в церковые поместья каждого десятого народившегося раба36. Арльский епископ, похоже, знает волшебное слово, представляет, как повести дело, чтобы получить от прихожан десятину, и тем не менее признает невозможность для клира, удовольствовавшись ею, отказаться от хозяйственной деятельности. Хотя живой пример того подают ветхозаветные святители. Хотя, без сомнения, подобный отказ пошел бы на благо пастырскому служению, что, возможно, в конечном счете дарует церкви никак не меньший достаток.
Вопрос о том, почему клирики так упорно держатся за свои хозяйства, не полагаясь на десятину, выходит за рамки нашей темы. Стоит, однако, обратить внимание на очевидное сходство клерикального обоснования церковной собственности и церковной десятины у Цезария Арльского. В самом деле, предлагаемое воображаемым оппонентом Цезария оправдание отвлекающих пастыря хозяйственных забот заставляет вспомнить расхожее оправдание церковных поместий как таковых. Согласно тому же Юлиану Померию, имущество церкви — не что иное, как вотчина бедных. Все, что церковь имеет, она имеет вместе с неимущими и ради них37. Уподобление церковных поместий собственности получающих от церкви милостыню бедняков восходит к актам собора в Везоне в 442 г. С еще большей выразительностью данная мысль заявлена в канонах Агдского собора в 506 г., на котором председательствовал Цезарий Арльский. Посягнувшие на собственность церкви должны быть отлучены от церковного общения как самые настоящие убийцы бедных, и последующими галльскими соборами меровингского времени уже знакомый нам тезис воспроизводится систематически. "Это доказывает, что церковная собственность постоянно была объектом притязаний и расхищений и что единственным оправданием, выдвигаемым в ее защиту, являлось ее предназначение для бедных"38. Конкретные примеры действенности подобной аргументации можно встретить у Григория Турского39. Как отмечает Э. Босхоф, пропагандистский и охранительный характер образа церковной собственности как собственности бедных, который утверждали галльские церковные соборы меровингского периода, особенно явствен в свете полного отсутствия темы материальной помощи бедным на испанских соборах этого времени40 - еще одно косвенное доказательство того, что Цезарий знает, что говорит.
Как возникает социальное отношение? “"Послушный" - от [слова] "ухо", ибо слушает/слышит велящего” (Obaudiens, ab aure, eo quod audiat imperantem)41. При всей уникальности избранного источника, выводы, которые следуют из рассмотрения текста Цезария, во многом, разумеется, гадательны. Досадное молчание потенциальной аудитории не выдает меру актуальной оригинальности проповедника. Наиболее очевидно само стремление нашего героя разговаривать на заемном языке и быть убедительным во что бы то ни стало. Обходя, по возможности, спорные вопросы материального вспоможения клиру и спасения душ верующих, оппортунистически трактуя тему божественного провидения, Цезарий Арльский уверяет, что по справедливости, ко всеобщей пользе и под угрозой санкции, десятина уплачивается Господу Богу, который поручил церкви ее распределение в среде бедных мира сего. Предлагаемое понимание церковного налога призвано учесть целую гамму присущих пастве ценностных ориентации и жизненных представлений, которые не всегда совпадают с клерикальными клише. (Надо ли говорить о том, что мы вовсе не отождествляем нашу - вполне марксистскую, с присущей ей широтой и ограниченностью - исследовательскую модель, "язык эксплуатации" паствы, с целеполаганием проповеди Цезария Арльского. В лучшем случае, первое — лишь элемент второго. Иными словами, из всего сказанного никоим образом не следует, что души грешников заботят пастыря меньше собственной мошны. К счастью, одно другому не мешает.)
Обоснование десятины небезынтересно сопоставить с аргументацией, выдвигаемой в близкие к Цезарию времена против уплаты государственного налога, в частности Сальвианом Марсельским. Тот находит его глубоко несправедливым по сути, никоим образом не оправданным собственными интересами плательщиков, даже напротив, сугубо разрушительным, и едва ли не в наибольшей мере систему налогообложения, по его мнению, дискредитирует то обстоятельство, что от нее страдают и гибнут в первую очередь бедные42. "К тому же несчастные бедняки... ведать не ведают, зачем и на каком основании платят. Да и кому позволено рассуждать о том, чего ради ему платить, или кому разрешено разбираться, почему он должен?!"43 За этими горькими словами Сальвиана, вероятно, встает более или менее реальная фискальная практика, но еще - его непоколебимое убеждение, что должно быть иначе. Человеку необходимо знать, в чем и почему именно он участвует, и подобное понимание и добровольное принятие сути происходящего, помимо практической пользы делу, само по себе справедливо. Зеркальное совпадение критики одного налога с апологией другого лишний раз удостоверяет добротный реализм Цезария, однако, кроме того наводит на мысль, что и изучение римского фиска, которому сегодня приписывается столько значения для судеб раннего средневековья, не может замыкаться в тесных рамках истории филиаций неких институтов, как этого желают те французские историки, для кого орифламма позитивизма все еще символизирует их методологическое алиби.
Известная библейская парабола о "денарии кесаря" обосновывает уплату подати римскому императору ничем иным, как его изображением и легендой на монете. Читателя текстов меровингского времени подобная "субъективность" денег не удивит. Согласно аргументированному предположению Я. Вуда, появление в Галлии конца VI в., по прошествии нескольких десятилетий после кончины нашего епископа, наряду с королевской, особой епископской монетной чеканки обусловлено стремлением пастырей иметь в денежном обращении настоящие церковные деньги, по своей сути предназначенные служить милостыней и десятиной44. Судя по всему, практики церковного и светского налогообложения может связывать не только внешнее сходство, но и прямой обмен оправдавшим себя опытом.
В заключение я позволю себе спроецировать речи и умолчания епископа Арля первой половины VI в. на материалы инквизиционного расследования, осуществленного в селении Монтаю, на границе Фуа и Руссильона, под руководством епископа Памье в первые десятилетия XIV в. С этого времени жизнь окситанской деревни видится в источниках несравненно более отчетливо. Деревенское общество предстает в критической момент конфессионального мятежа "катаров, или так называемых катаров" против официальной католической церкви. Хотя жители Монтаю обложены немалыми сеньориальными повинностями, к сеньориальной власти они "привязаны душевно, почти трогательно". "Мир замкам, война церквям". Сбор церковной десятины наталкивается в деревне на непреодолимый психологический барьер. Отлучение и угроза суда инквизиции не кажутся пастухам и крестьянам до конца убедительным поводом в ее пользу. В десятине они не видят ничего, кроме инструмента ненавистного им клерикального гнета. Зачем кормить ленивых и никчемных попов, раз те не в силах помочь в искуплении людских прегрешений. Не в силах, поскольку... претендуют на десятину. Церковь повинна в стяжательстве, попы - богатые. Бог же внимает бедным. Одни бедные спасутся и только они могут быть заступниками перед лицом Господа. Упорно отказывая церкви в десятине, пастухи и крестьяне охотно подают бедным. Милостыня в Монтаю служит спасению души. Привлекая божественное благословение на дома и нивы щедрых, она обеспечивает плодородие полей. "Опустошить свой дом ради облегчения участи другого означает наполнить свое гумно". Христианский культ и дарующая земное благополучие развитая аграрная магия, в глазах деревенских жителей, — разные сакральные практики, которые почти не пересекаются. В целом крестьяне деревни Монтаю менее всего приемлют то, что далеко отстоит от жизни деревенского сообщества, наименее согласуется с их собственными представлениями о бедности и богатстве, о контакте с Богом и искуплении, о праве и обычае. Навязывая десятину с помощью инквизиционных застенков и костров, церковь рассматривает ее в качестве средства обуздания мятежной Окситании и утверждения своего господства. Смысл этой борьбы - нечто большее, чем перераспределение материальных ресурсов45.
Смысл данной статьи - опыт прочтения одного текста, и этим отступлением менее всего мне хотелось бы постулировать устойчивость этнографической перспективы, в которой разворачивается история церковной десятины на средиземноморском побережье современной Франции. В первую очередь нашего внимания заслуживает, очевидно, тот факт, что сбор церковной десятины в Монтаю блокируют стереотипы мышления и поведения, во многом схожие с теми, на которые в свое время попытался опереться Цезарий. Архитектор десятины, епископ Арля, умело выстраивает ментальные подкладки для церковного платежа из наличного и, судя по всему, не всегда подходящего материала. Наличный набор представлений, жизненных практик земледельцев, а также их творческое освоение - вот слагаемые успеха Цезария