Генифе П.
Террор Французской революции обрел своего провозвестника 12 сентября 1789 г., когда вышел первый номер газеты Марата 1.
С самого начала был задан определенный тон. 12-го, освещая дебаты о двухпалатном парламенте и королевском вето, Марат заявил о существовании коалиции " трусливых депутатов " и " честолюбивого монарха " , стремящихся поработить народ. 16-го он осудил " ярость врагов общества, алчность монополистов, бесчестность чиновников " . Тема следующего дня - "могущественная клика в стенах Генеральных штатов " , которая, мол, плетет повсюду интриги, опираясь на сонм своих агентов и приспешников, "рассеянных среди народа " 2. С этого времени Марат не переставал день за днем довольно монотонно клеймить предателей и изобличать " отвратительные козни " всяких " ужасных лиг " . Заговор, считал он, вездесущ: его руководители есть и при дворе, и в армии, и в коммуне Парижа, и даже в том самом Учредительном собрании, о котором Марат однажды напишет, что оно похоже па " шлюху, начинавшую как порядочная женщина, но превратившуюся в проститутку " . Никто и ничто не могло заслужить его пощады. И даже уважение общества к тем или иным людям, казалось ему, в лучшем случае, следствием доверчивости или слепоты народа, которые, полагал он, столь же распространены, как и зловещие умыслы заговорщиков. Он находил лишь одно средство справиться с повсеместным заговором, рука которого виделась ему за каждым событием и за каждым решением, а именно - непрестанно проводить чистку и прополку, ведь вырываемые сорняки не перестают прорастать вновь и вновь: "Нельзя починить политическую машину без крепких ударов, - писал он в одном из первых номеров своей газеты, - так же и воздух не может очиститься без бурь".
Как хорошо понял Мишле, Марат выдвинулся так рано потому, что занял позицию на высочайшем пике революционного радикализма и никогда ее не уступал, обладая верховным авторитетом в густонаселенном " королевстве " изобличителей. Ведь Марат был не единственным, кто взял на себя миссию выявлять и разоблачать заговоры и преступные махинации правителей. "Аргусы " , "Надзиратели " , "Разоблачители " , "Часовые " и даже " Прозорливые слепцы " - - так назывались издания, заполняющие сегодня полки библиотек. Все они свидетельствуют о стремлении к прозрачности политики, которую, казалось, требовал разрыв с абсолютизмом и с секретностью, служившей ему оружием 3. Оригинальность Марата была в другом - в его театральном, исступленном и безапелляционном стиле, в размерах изобличаемых им заговоров, в численности их предполагаемых участников, и, наконец, в жестокости предлагавшихся им мер. В том, что касается наказаний, рекомендуемых для искоренения зла, Марат оставался человеком старого времени. Не страдая сентиментальной филантропией, вдохновившей доктора Гильотена на его проект, Марат предпочитал другие, испытанные средства. Он призывал своих читателей пропускать врагов родины через строй, побивать камнями, закалывать кинжалами, расстреливать, вешать, сжигать, сажать на кол или четвертовать, а при невозможности сделать это, советовал отрезать им уши или отрубать большой палец па руке, чтобы потом было легче опознать.
Этот бред убийцы не исключал и высокой точности при определении числа голов, которые должны пасть. "Несколько вовремя отрубленных голов, - писал он в 1790 г., - надолго остановят врагов общества " . Означало ли это, что Марат предлагал устроить несколько показательных казней, чтобы избежать необходимости проведения более массовых чисток? Когда он говорил о том, чтобы отрубить " несколько голов " , он вкладывал в эти слова смысл, отличный от общепринятого. Для пего " несколько голов " с таким же успехом могли означать несколько тысяч. В июле 1790 г. он сожалел, что в жертву не принесены 500 преступников, чья смерть позволила бы, хоть на некоторое время, обеспечить счастье нации. Месяц спустя число жертв, подлежащих закланию, поднялось до 600, к концу года подскочило до 20 тыс., после падения монархии удвоилось и к ноябрю 1792 г. достигло весьма точной цифры в 270 тыс. предателей, подлежавших уничтожению. Такое насилие прискорбно, полагал Марат, но неизбежно и даже гуманно, если вспомнить о 20 тысячах патриотов, уже убитых, как уверял он, контрреволюцией, и еще о 500 тысячах, приговоренных ею к смерти.
Начиная с 1789 г., многие другие журналисты также сделали разоблачение своей специальностью. Но большинство из них довольствовалось тем, что отравляло политическую жизнь ядом подозрений. Марат же всегда шел дальше этого. Если те приучали народ к недоверию, то Марат, говоря словами Бриссо, дал почувствовать народу " вкус крови " 4. В портретной галерее революционеров Марату принадлежит место " бесноватого " 5. И хотя в этом отношении он не сравнится ни с одним из своих современников и даже ни с одним из своих подражателей, ему, тем не менее, удалось выразить нечто, свойственное Революции в целом. Его пример, отмечает М. Озуф, по-своему показал, какую власть над общественным мнением приобрела новая сила - пресса. Он лучше других освоил умение - возможно, именно потому, что придал ему форму пароксизма - влиять на умы людей как " журналист - дирижер и творец общественного мнения " . Он был настолько поглощен выполнением этой миссии, что с 1789 г. вся история его жизни уже неотделима от истории его газеты 6.
Деспотизм, диктатура, террор. Марат выделялся среди других не столько своими политическими идеями, сколько силой слова, которое очень часто заменяло для него план действий. Он - человек слова, а не дела, обвинитель, а не теоретик. Нет ничего более ординарного, чем " идеи " Марата: это - всегда идеи его времени. Неистощимый на слова, когда речь шла о препятствиях, стоящих на пути к благу, он ничего или почти ничего не говорил о том счастливом состоянии общества, к коему должна привести Революция. Последний биограф Марата, Оливер Кокар, посвятил пространную главу его взглядам на революционные действия и всего лишь - что весьма показательно! - полторы страницы представлениям об " идеальном обществе " . И действительно, па сей счет немногое можно заметить, кроме того, что Марат по конституционным вопросам не сказал ничего, что отличало бы его от других или носило бы оттенок оригинальности 7. Впрочем, характерная особенность терроризма, включая его современные проявления, как раз и состоит в том, что применяемое средство - насилие - выглядит несоразмерным по сравнению с целью, которая в большинстве случаев определяется банально. Настолько банально, что даже возникает вопрос, а почему для се достижения требуются такие крайние меры. Похоже, для террориста средство, в действительности, важнее цели. Он может применять его для достижения вообще любой поставленной себе задачи, сколь бы мало рационально эго ни было.
Две основные темы доминировали в дискурсе Марата: несокрушимость деспотизма и доверчивость народа, что придает взглядам Друга народа отдаленное сходство с идеями Макиавелли ("искренний и неистовый Макиавелли " , напишет о нем Луи Блан) и с " Речью о добровольно рабстве " Ла Боэси 8. "Повсюду монархи движутся к деспотизму, а народы - к рабству " , - писал Марат в " Цепях рабства " 9. Ни эта идея, ни определение им деспотизма не оригинальны 10. Это - распространенная в его век концепция, которую он почерпнул из " Размышлений о причинах величия и падения римлян " Монтескье, Однако особенность Марата состоит в навязчивом обращении к данному вопросу, а также - в идее о фатальной неизбежности деспотизма. Скорее Макиавелли, нежели Монтескье, убедил его в том, что власть всегда приобретается силой или хитростью и не может быть сохранена, кроме как при помощи силы или хитрости. В определенной форме эта мысль присутствует и у Монтескье, но тот высказывает ее только для того, чтобы искать решение данной проблемы в таком сочетании государственных институтов, которое не позволило бы властям злоупотреблять своей силой. По мнению же Марата, напротив, ни легитимность власти, независимо от того, лежит в её основе наследственность или народное голосование, ни государственное устройство не способны обеспечить никакой гарантии безопасности. Деспотизм не является возможным уделом какого-либо определенного политического режима; это - неизбежная, неотвратимая судьба всех режимов.
С этой точки зрения у демократии нет никакого преимущества перед аристократией, а у республики перед монархией. Поскольку Марат считал, что форма правления - не более чем обман, он станет столь же равнодушным гражданином Республики, каким был подданным при монархии. Так, всеобщее избирательное право, разделение и равновесие властей для него - лишь прикрытие угнетательской сущности любой власти. Ни участие граждан в политике, ни государственное устройство не могут дать гарантий свободы. Она обеспечивается единственно и исключительно проявлением бдительности, вскрывающей и разоблачающей покушения на свободу, которые любая власть, даже если и говорит языком закона, не может не предпринимать для поддержания и укрепления своего могущества. Если участие в политике всего лишь обман, а закон - ложь, то проявление бдительности становится единственно важной для народа функцией, средством осуществления которой служит пресса, а исполнителем - собственно Друг народа. Миссия надзора и разоблачения не может эффективно выполняться самим народом. "В пылу острых споров, - замечает Марат в номере от 23 сентября 1789 г., - народу следует опасаться уловок своих врагов, и здесь не стоит надеяться па его силы и храбрость. Он попадет в западню, если ее не заметит " . Но разве он может ее заметить, такой простодушный, такой наивный и, в конечном счете, такой испорченный? "А значит, ему нужны искушенные в политике люди, которые бы денно и нощно блюли его интересы, защищали его права, заботились о его благе. Я посвящу этому каждое мгновение своей жизни " .