Введение никоновских новшеств в народной церковной жизни подвигалось весьма медленно, а по местам и вовсе застывало, ограничившись самым малым. Это явление подлежит точнейшему и историческому исследованию. До сих пор в этом направлении почти ничего не сделано. Ученые миссионерской школы усерднейшим образом замалчивали самый факт, другие исследователи, имея дело со старообрядческой средой в собственном смысле, не обращали внимания на историю церковной жизни в приходских храмах господствующего исповедания, а потому и не наталкивались на соответствующие факты указанного сейчас общего явления. Размеры статьи позволяют нам привести только два-три факта.
Около половины 18-го столетия в одном из московских уездов в глухом лесу местные власти неожиданно нашли вполне оборудованный монастырьскит. Монастырь этот существовал уже несколько десятков лет. Первоначально здесь поселились три старца, затем у них появились ученики строгой подвижнической жизни. Окрестные жители усердно посещали их, снабжая всем необходимым. Ко времени находки монастыря властями оказалось, что жителей в нем уже почти не было, старцыоснователи скончались значительно раньше, а оставшиеся несколько человек только охраняли могилы этих основателей и поддерживали на них неугасимый огонь.
Открытие монастыря произошло по следующему поводу. В течение нескольких лет в народе сильно распространялся слух о святости старцев, нетленности их тел и исходящих от них чудотворениях. Возникло дело под общим руководством московской синодальной конторы. Оказалось следующее. Никакой постоянной, ежедневной службы в монастыре не совершалось, хотя и имелась небольшая деревянная церковь. Народ же стекался сюда во множестве; в дни кончины старцев образовывался целый лагерь из сотен телег и тысяч людей. Некоторые приезжали сюда со своими приходскими священниками. Появлялись здесь и безместные священники и служили панихиды и молебны для всех желающих. Все это бывало и при жизни старцев. Не имея в своем монастыре священников, они приглашали таковых со стороны, или из ближайших приходов, или из заштатных.
Во всем этом духовные власти заподозрили что-то недоброе, и в монастыре был произведен тщательный обыск. Все книги оказались старопечатными; по ним совершалось и богослужение. Старожилы показали, что старцы, приглашая к себе на праздничные дни священников, ставили условием совершать службу по-старому; священники от этого не отказывались, принимали только меры к тому, чтобы не было огласки всему этому. Наличность старых книг решила судьбу монастыря: все здания были разрушены, тела же старцев, оказавшиеся нетленными, были извлечены из могил и преданы сожжению; полицейским властям было предписано, чтобы народ не допускался на это место.
В этом случае необыкновенно ярко обрисовывается такое явление. Несомненно, господствующего исповедания люди, нисколько не гнушающиеся господствующего священства, по каким-то побуждениям, желают служить Богу по старопечатным книгам и для этого находят охотников из среды духовенства. И все это происходит почти через сто лет после никоновских реформ. Очевидно, что в умы всех этих людей, не исключая даже и духовных лиц, реформы еще не впитались, духовно не дошли до них. Власти, - да, они готовы на всякую жестокость, даже на грубое святотатство, чтобы ввести новую книгу в народную церковную жизнь, но сам-то народ вместе со своим приходским духовенством смотрит на все иначе: старая книга для него не утратила своей святости, а новая не привилась к нему, не приобрела в его глазах духовной красоты. Народ даже не понимает усердия властей навязать ему новую книгу, не видит причин из-за старой книги бежать от церкви, от священства, молчаливо, энергично держится за старую книгу и добивается того, что духовенство секретно от высших властей служит для него по-старому. Вот другой факт. На родине пишущего эти строки церковные реформы не привились до конца шестидесятых годов прошлого столетия. Троеперстие здесь совсем не в обычае. Все крестные ходы совершались посолонь до 1867 года.
Великим постом этого года старый, необыкновенно скромный, малоученый священник, прослуживший здесь очень долгое время, перевелся в другой приход. Поступил молодой, энергичный, семинарист, необыкновенно даровитый, говоривший по-латыни почти как на родном языке. Приехал он на страстной неделе. Почти самую первую службу ему пришлось совершать с выносом плащаницы.
Пошел крестный ход с плащаницей. Прямо с паперти народ весь, как один человек, повалил посолонь. Священник с дьячком и с плащаницей поворотили по новому уставу, против солнца. У алтаря встретились; батюшка зычно обругал свою новую паству. Разошлись: последовать за батюшкою из народа не оказалось ни одного человека. Далее второй и третий обход; встречались у алтаря, батюшка обругается, и снова разойдутся.
Наступила пасхальная утреня. Крестный ход. Народ с хоругвями и иконами идет по солнцу, батюшка с крестом против солнца; только один дьячок уныло шествует за ним. У алтаря встреча. Возмущенный пастырь, высоко поднимает крест, становится на дороге, не пропускает народ и обрушивается на паству самым отборным площадным приветствием. Народ проходит мимо и пастырскую брань заглушает пением положенных песнопений. То же при следующих обходах; батюшка лишь в большую и большую приходит ярость; его голос звучит громче, энергичнее, а бранные слова уснащаются новыми. Во время пения пасхального канона священник приходит в исступление. Ходя с кадилом по рядам прихожан он приветствует паству не словами "Христос воскресе", а рычанием и непередаваемыми выражениями. Не выдержал и приход. Тотчас после обедни, не расходясь по домам, прямо из церкви, был созван сход, и единогласно, без всяких возражений решили: священника со святыней никуда не пускать. Отдохнул батюшка после мытарственной службы и пошел по приходу. Все село как бы вымерло; ни одна дверь, ни одно окошко не отворились на батюшкин стук. Двинулся в соседнюю приписную деревню, там то же самое; приняли только на одном барском дворе, да и то с какими-то недобрыми улыбками. После полудня улицы села оживились праздничною толпою, зазвонили колокола. Батюшка вновь двигается по приходу. Но только лишь показался с крылечка, все село разом опустело: все заперлись и попрятались. Ушел батюшка в дом - на улицах появился народ. Еще раз делает попытку пойти со святыней - все торопливо разбегаются и запираются. Думал-думал батюшка и полез на колокольню, отвязал у колоколов языки, снес их в церковь и запер. "Оставайтесь православные, в такие дни без звона". Приход видит, что дело худо, что оставаться без звона позорно. Начали мирные переговоры; только к четвергу окончились они; батюшка выдал колокольные языки, прихожане согласились пустить его со святыней, но при этом выговорили, что особо нежелающие могут и не принимать его. Половина села приняла священника, а другая - нет, выслали ему лишь установленную при этих переговорах плату.
С этих пор здесь быстро пошло распространяться старообрядчество, и до сих пор приходская жизнь не может наладиться, войти в свою норму.
Вот третий факт. Всего лет шесть-семь назад один москвич очень известной фамилии путешествовал по Олонецкой губернии. Обозревал больше всего храмы. В одном храме он нашел старопечатные патриаршие книги, хорошо сохранившиеся. Попросил осмотреть всю церковь, - ни одной новопечатной книги. Вопрос священнику, что это значит. "Да что, - отвечал священник, - так исстари ведется. Приход наш бедный; когда вводились новые книги, не было денег на их покупку". В архиве сохранилась целая переписка священников с властями. Власти требовали новые книги, священники один за другим отписывались, что пока денег нет, и как только можно будет, так выпишут. "Так и тянулось время, затем оставили нас в покое. Так по-прежнему и служим, и теперь на новые книги денег нет; бережно обращаемся с этими старыми: истреплем их, помилуй Бог; никаких не будет".
Таковы факты, положим, единичные. Но сколько их по всей-то России? Все эти факты свидетельствуют, что реформа, задуманная Никоном патриархом и как бы законченная собором 1667 года, на самом-то деле, в полном виде, не привилась к народу даже до сих пор, даже не только к народу, но и к храмам, к приходской народной жизни, к самим священникам. Очевидно, что в самой толще народной до сих пор живо и действенно начало старообрядческое. Это явление имеет огромную ценность при выяснении общей сущности, общего смысла старообрядчества.
Заключение.
Собор 1666-1667 годов окончательно вдвинул господствующую русскую церковь в русло обрядов и обычаев церкви греческой, современных ему. Вместе с этим по необходимости он окончательно отрекся от исторических преданий и вековых обычаев церкви русской. Русская историческая церковь в его глазах превратилась в церковь невежд.
Властно и жестоко разделавшись с представителями отринутой и опороченной церкви, разослав их по монастырям и подвергнув "гражданскому" казнению, собор не менее властно и жестоко бросил свое слово осуждения и на всю историю русской церкви. Лучшего, умнейшего и величайшего из русских архипастырей, митрополита Макария, собор не постеснялся заклеймить позорным и оскорбительным именем "невежа". На Стоглавый собор он глянул слишком высокомерно и желал растоптать и уничтожить его, произнеся такой приговор: "Тую неправедную и безрассудную клятву Макариеву и того собора разрешаем и разрушаем и тот собор не в собор и клятву не в клятву, но ни во что вменяем, яко же и не бысть".