«Ваше величество! Помилуйте, долго ли нам так странствовать и проливать человеческую кровь? Время вам итти в Москву и принять престол!» Точно также в 1604 году донские казаки писали Лжедмитрию I в Польшу, чтобы «он не замешкал, шел в Московское государство, а оне ему все ради».
Кстати, за стремлением Пугачева уйти на Дон также можно усмотреть традиционный для монарха мотив. Для сознания тяглого населения XVII—XVIII веков характерно представление о союзе «подлинного» царя с донскими казаками. В 1650 году восставшие псковичи были уверены, будто царь из Польши «будет с казаками донскими и запорожскими на выручку вскоре». Крестьяне Тамбовского уезда в мае—июне 1708 года передавали друг другу новость, что царевич Алексей ходит по Москве в окружении донских казаков и велит бросать бояр в ров. В 1772 году в Козлове распространялся слух, что император Петр III жив, «ныне находится благополучно у донских казаков и хочет итти с оружием возвратить себе престол». И Пугачев, рискуя быть узнанным своими земляками, сознавая эту опасность, тем не менее двигался со своим войском на Дон.
Теперь поговорим о таком признаке «праведного» царя, как «благочестивость», которая заключалась прежде всего в строгом соответствии образа жизни предписаниям «царского чина». Истинный государь должен был выполнять все установления православия, строго соблюдать национальные обычаи и традиции двора.
Сообразно с этим, для развенчания Лжедмитрия I его противники ссылались на то, что он дружил с иностранцами, занимался колдовством, относился с пренебрежением к иконам и церковным обрядам, не следовал традициям русского быта. Представления о Петре 1 как «подменном», «ложном» царе во многом обязаны своим возникновением тому, что он ввел брадобритие, иноземные обычаи и одежду, кутил с иностранцами, устраивал фейерверки, издевался над священнослужителями и часто покидал свое государство. Можно привести и такой пример. В 1722 году взбунтовался гарнизон сибирского города Тара. Поводом послужил петровский указ принести присягу будущему наследнику трона, имя которого, однако, не называлось. «Восставшие объявляли, что они будут присягать только такому наследнику, царское происхождение и православная вера которого несомненны».
Для признания в народе какого-либо претендента на царский трон в качестве «благочестивого», а значит, «истинного» государя требовалось, ко всему прочему, чтобы он жаловал и одаривал своих сторонников, чтобы его сопровождала свита из знати (настоящей или созданной самим самозванцем). Например, «царевич Петр», один из предводителей крестьянской войны начала XVII века, по происхождению казак, создал при себе «думу» из бояр и дворян и «неизменно ставил во главе армии или отдельных отрядов титулованных лиц». Пугачева также сопровождала свита из «генералов» и «графов».
Кроме того, самозванец, чтобы не порождать кривотолков, должен был избегать панибратства с простыми людьми, соблюдать определенную дистанцию в отношениях с ними. Ввиду этого женитьба Пугачева — «Петра III» на простой казачке вызвала сомнения в том, что он император, даже у его жены.
История крестьянской войны 1773—1775 годов позволяет добавить еще один штрих к фольклорному портрету «благочестивого» (сиречь «истинного») царя. Среди причин, породивших у сподвижников Пугачева сомнения в его императорском происхождении, была и его неграмотность. «Настоящий» государь должен был подписывать свои указы собственноручно, а Пугачев этого не делал. И хотя он предупредил своего секретаря А. Дубровского, что тот будет сразу же повешен, если проговорится, тайну сохранить оказалось невозможно. В результате «слухи о том, что Пугачев не знает грамоты, ибо не подписывает сам своих указов, и потому является самозванцем, послужили основанием к организации заговора, завершившегося несколькими неделями спустя арестом Пугачева и выдачей его властям».
Таким образом, далеко не всякий, кто стремился помочь народу, кто играл роль «справедливого» (и только) царя, мог получить массовую поддержку. В 1608 году по приказу Лжедмитрия II донские казаки казнили двух «царевичей», с которыми сами же пришли к Москве. Если бы для казаков главным было то, насколько государь «свой», то, очевидно, они бы предпочли собственных «царевичей» более чуждому для них «царевичу Дмитрию». Но все вышло наоборот. Из этого следует, что царистские представления народа не могли быть объектом сознательного манипулирования.
И совершенно естественно выглядит поведение тех донских казаков, которые на время оказывались в рядах пугачевцев, поверив, что он действительно «Петр III». Однако ничтоже сумняшеся они покидали восставших, как только убеждались, что ими руководит самозванец. И так они поступали несмотря на то, что Пугачев щедро одаривал донских казаков, склонившихся под его знамена, и назначал их на командные посты. Кстати, подавляющее большинство донских казаков к призывам Пугачева осталось равнодушным. И это во многом объясняется тем, что «среди донских казаков, особенно низовых, все больше распространялся слух о том, что вождем восстания является их земляк Емельян Пугачев».
«Наивный монархизм» был не базой, а препятствием для сознательной поддержки заведомого и явного самозванца. Даже ближайшее окружение самозваного претендента на престол должно было пребывать в уверенности, что служит «истинному», «настоящему» государю. Самозванец должен был выдвинуть такую программу, которая бы указывала не просто путь к вольной и сытой жизни, но и строго определенные методы достижения цели — уже намеченные народным сознанием.
Отмеченные выше особенности впрямую относятся и к самозваным пророкам и мессиям. Оба типа самозванчества (царистской и религиозной окраски) по сути своей — явления одного порядка. Родство их видится уже в том, что человек, принявший имя какого-либо пророка или самого Христа, теряет свободу жизненного выбора. Он обречен играть свою роль так, как это предписано массовым сознанием, делать то, что от него ожидают. Претензии такого лица на получение им свыше каких-либо полномочий могли быть признаны окружающими только в том случае, если его облик и поведение соответствовали агиографическим канонам, нормам «жития святых».
Вспомним, например, двух «расколоучителей» — монаха Капитона и протопопа Аввакума. Оба они считали себя посланниками «вышняго Бога», и оба сумели убедить в этом большое число людей. Капитон истязал себя постами (ел только сухой хлеб, и то раз в 2—3 дня), носил тяжелые вериги (каменные плиты в три пуда) и даже спал в подвешенном состоянии, зацепившись веригами за крюк в потолке. В общем, жил так, как жили до него многие подвижники, причисленные впоследствии к лику святых.
Протопоп Аввакум избрал другой путь — он стал «страдальцем за веру». Он был уверен, что именно в борьбе против «никонианства», требующей душевной стойкости, заключается его миссия «пророка» и «Христова' посланника». Саму свою жизнь он считал «делом Божьим», наградой за исполнение которого будет причисление к сонму праведников.
По правде говоря, Аввакум был достоин такой награды. Еще будучи попом в нижегородском селе Лопатицы, он за обличения местных «начальников» неоднократно оказывался жестоко избитым. Доставалось ему и от прихожан, недовольных строгостью своего пастыря. Став протопопом в Юрьевце Поволжском, Аввакум через два месяца был вынужден покинуть город. Толпа мужиков и баб, которых Аввакум, «унимал отблудни», вооружившись «батогами» и «рычагами», избила его до полусмерти и хотела вообще убить, но вмешался воевода и спас блюстителя нравственности.
Выступив против реформ патриарха Никона, Аввакум навлек на себя еще большие испытания. В 1653 году он вместе с семьей был сослан в Сибирь, где жестоко притеснялся воеводой А. Пашковым. Десять лет Аввакум терпел издевательства, побои, голод и холод, пока в 1664 году не был возвращен в Москву. Вскоре, однако, его опять сослали вместе с женой и детьми в городок Мезень (на одноименной реке, впадающей в Белое море). В 1666 году Аввакум с двумя старшими сыновьями предстал перед церковным собором, после чего отправился на вечную ссылку в Пустозерск, где его ждала «земляная тюрьма» и новые лишения. Пятнадцатилетнее заключение не сломило мятежного протопопа, и в апреле 1682 года «за великие на царский дом хулы» он был сожжен.
Аввакум обладал большой силой внушения и самовнушения. По его собственным словам, он был способен творить чудеса. Он изгонял бесов, излечивал больных, не раз и не два избегал, казалось бы, неминуемой гибели. Неудивительно, что духовный авторитет Аввакума был исключительно высок не только в кругу старообрядцев, но и среди многих «никониан».
Итак, аскетизм, стойкость в испытаниях и способность творить чудеса — вот главные критерии, с помощью которых народ определял, кто имеет право зваться пророком, а кто не имеет. Но были, разумеется, и другие способы выяснить это. Весьма любопытно в этой связи рассмотреть учение и практику «хлыстовщины».
Секта «хлыстов» получила такое название от ее наблюдателей и врагов, сами же сектанты называли себя «людьми Божиими». Вероятно, название секты является искажением слова «христы», поскольку ее члены считали своих руководителей Мессиями, воплощениями Христа.
Как самостоятельное направление «христовщина» оформилась в конце XVII века благодаря деятельности Данилы Филиппова. Предание гласит, что он был беглым солдатом из крестьян Юрьевского уезда и однажды с ним случилось чудо — в его «пречистую плоть» вселился Бог Саваоф. По убеждению «христововеров», другого бога, кроме Данилы-Саваофа, нет, но вот его сын, Христос, воплощается постоянно и может вселиться в любого из последователей Данилы. Чтобы это произошло, нужно очистить плоть аскетическими подвигами.
Первым «Христом» оказался Иван Суслов, оброчный крестьянин Муромского уезда. Одно время он жил в селе Павлово-Перевоз под Нижним Новгородом, где возглавлял «корабль» (хлыстовскую общину). В начале XVIII века он обосновался в Москве, занимаясь торговлей и устраивая в своем доме «радения» (коллективные моления «христов»). Если верить легендам, Суслов был распят на Красной площади, но воскрес и явился своим последователям, затем его распяли вторично, он опять воскрес и вознесся на небо. Повсюду И. Суслова сопровождали 12 «апостолов» и «Богородица». Очевидно, такая свита была обязательной для хлыстовских «мессий», поскольку 12 «апостолов» и «Богоматерь» составляли окружение и «Христа», появившегося на Дону в 1725 году. Им был некий Агафон, казак по происхождению.