ВВЕДЕНИЕ
Глава 1 Социально-экономическое положение СССР в 20-30 годы ХХ века
Глава 2 Насильственная коллективизация и раскулачивание
Глава 3 Великий голод
Глава 4 "Социально-чуждые элементы" и циклы репрессий
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
ВВЕДЕНИЕ
Начиная эту работу мне еще не были известны масштабы того, что мне предстоит узнать. Мне казалось, что эпизод с голодом в СССР в 30-е годы – лишь эпизод, никак несвязанный с остальными процессами, происходящими в стране. Однако все оказалось иначе. По мере продвижения работы вскрывались все новые и новые факты, обнаруживалась их взаимосвязь и в конце концов мне стало понятно, что конкретную ситуацию с голодом на Украине никак нельзя рассматривать обособленно от социально-политической обстановки в тогдашнем Союзе. Так же как нельзя не учитывать предпосылок возникновения этой ситуации, ее связи с остальными очень важными событиями в стране. Только так можно понять – почему? Почему случилось, что богатейшая республика Союза в буквальном смысле слова вымирала…
Моя работа не претендует на полноту освещения этой исторической проблемы. Но мне хотелось найти причины и следствия, понять объективную сущность происходящего в те годы.
С начала 1923 года и до конца 1927 года, то есть на период около пяти лет, в противостоянии Советской власти и общества, наступила кратковременная передышка. Борьба за дело Ленина, умершего 21 января 1924 года, но абсолютно отстраненного от политической деятельности вследствие третьего удара уже в марте 1923 года, захватила большую часть партийных руководителей. В течение этих нескольких лет общество залечивало раны.
Крестьянство, составлявшее 85% населения страны, попыталось восстановить связи на внутреннем рынке, продавать свою продукцию и жить согласно формуле крупного историка русского крестьянства Михаэля Конфино так, словно "наступило время крестьянской утопии". Эта "крестьянская утопия", названная большевиками "эсеровщиной", то есть "господством социал-революционного сознания", основывалась на четырех принципах, которые можно встретить во всех крестьянских программах разных десятилетий: это, в частности, отмена помещичьего землевладения и раздел земли в зависимости от количества едоков; это свобода пользования плодами своего труда; возможность торговать; и, наконец, создание крестьянского самоуправления (self-government), традиционной сельской общины; при этом представительство большевистского государства сводилось к сельским Советам, избираемым жителями нескольких деревень, и партийным ячейкам, по одной на каждые сто деревень!
Механизмы рынка, разрушенные в период с 1914 по 1922 год, частично признанные властью, хотя и оцененные как знак отступления в стране, где большинство составляет сельское население, снова начали действовать. Сезонная миграция в города, столь частая при прежней власти, также возобновилась; поскольку государство пренебрегало сектором потребления, заметно расцвело ремесленничество, недоимки и голод в деревнях стали более редкими, крестьяне снова насытились.
Однако кажущееся затишье этих нескольких лет не могло снять глубокие противоречия между правящим режимом и обществом, не забывшим насилие, жертвой которого оно стало. У крестьян причин для недовольства было немало1. Закупочные цены на сельскохозяйственные продукты были очень низки, не хватало фабричных товаров, они были дороги, а налоги были непосильны. Крестьяне чувствовали себя в стране гражданами второго сорта, поскольку рабочие стали категорией привилегированной. Крестьяне жаловались на многочисленные злоупотребления представителей Советского государства, получивших закалку в "школе военного коммунизма". Они подвергались произволу местной власти, впитавшей одновременно черты русской традиции и практики террора последних лет. "Судебный, административный и местный милицейский аппарат были парализованы алкоголизмом, взяточничеством, бюрократизмом и общей грубостью нравов крестьянских масс"2, - отмечается в пространном докладе политической полиции "О соблюдении социалистической законности в деревнях" в конце 1925 года.
Осуждая наиболее кричащие нарушения законности представителями советской власти, многие большевистские руководители все равно считали деревню опасной terra incognito, то есть "средой, кишащей кулацкими элементами, социал-революционерами, попами, бывшими помещиками, которых еще не успели "убрать", по образному выражению руководителя ГПУ Тульской губернии3.
Как свидетельствуют документы отдела информации ГПУ, рабочий класс тоже оставался "под высочайшим наблюдением". Эта социальная категория, меняющаяся в послевоенные годы, в период революции и гражданской войны, всегда подозревалась в сохранении связей с враждебным советской власти миром деревни. На каждом предприятии были свои тайные осведомители, выявлявшие слова и поступки, "крестьянские настроения", которые рабочие, вернувшиеся из проведенного в деревне отпуска, могли занести в город. В докладах органов ГПУ рабочий класс делился на "враждебные элементы", находящиеся под влиянием контрреволюционных групп, на "политически отсталых", в основном недавно приехавших из деревень, а также на тех, кто еще могут стать "политически сознательными". Остановка работ на предприятиях и забастовки, весьма немногочисленные в эти годы большой безработицы, относительное улучшение уровня жизни для тех, у кого была работа, были тщательно расследованы, а их вожаки арестованы.
Глава 1 Социально-экономическое положение СССР в 20-30 годы ХХ века
Секретные документы ГПУ, сегодня частично ставшие доступными, показывают, что после нескольких лет ошеломляющего роста численности эта организация вдруг столкнулась с некоторыми трудностями, связанными с передышкой в волюнтаристской реорганизации общества. В 1924-1926 годах Дзержинскому пришлось твердо отстаивать свои позиции перед некоторыми руководителями, считавшими, что нужно ограничить численный состав органов ГПУ, дела которого шли на убыль. В первый и единственный раз вплоть до 1953 года численный состав органов ГПУ был значительно сокращен. В 1921 году ЧК использовала 105.000 гражданских лиц и около 180.000 военных из различных войск специального назначения, включая пограничные войска, чекистов-железнодорожников, а также конвойные войска. В 1925 году эти части поредели, их численность уменьшилось приблизительно до 26.000 гражданских лиц и 63.000 военных. К этому числу следует прибавить 30.000 осведомителей, на которых в 1921 году нет данных в силу нынешнего состояния документации4. В декабре 1924 года Николай Бухарин написал Феликсу Дзержинскому: "Я полагаю, что мы должны как можно скорее перейти к более "либеральной" форме советской власти: меньше репрессий, больше законности, дискуссий, больше местной власти (под руководством партии naturaliter) и т.д."5.
Несколько месяцев спустя, 1 мая 1925 года Николай Крыленко, возглавлявший в свое время судебный маскарад на процессе социал-революционеров, направил в политбюро длинную докладную записку, где он критиковал злоупотребления ОГПУ, которое, с его точки зрения, превысило полномочия, предписанные ему законом. Многие декреты, принятые в 1922-1923 годах, действительно ограничивали компетенцию ОГПУ делами о шпионской деятельности, бандитизме, фальшивомонетчиках, "контрреволюционерах". В этих преступлениях ОГПУ было единственным судьей и его специальная коллегия могла приговорить к ссылке и поселению на жительство в места, находящиеся под надзором (сроком до трех лет), к содержанию в лагере или даже к смертной казни. В 1924 году из 62.000 начатых ОГПУ дел, немногим более 52.000 были проведены через обычный суд. ОГПУ оставил в своей подсудности 9000 дел, что составляет значительную цифру, позволившую сделать заключение о политической обстановке, напоминает Николай Крыленко:
"Условия жизни депортированных и сосланных на поселение в затерянные углы Сибири лиц, без малейших средств к существованию, ужасающи. Туда ссылают наряду с семидесятилетними стариками юношей восемнадцати-девятнадцати лет из учащейся молодежи, духовенство, старух, "принадлежащих к социально-опасным элементам".
Крыленко предложил также ограничить категории "контрреволюционеров" только членами "политических партий, представляющих интересы буржуазии", чтобы избежать произвольного толкования этого термина службами ОГПУ6.
Обеспокоенные такой критикой, Дзержинский и его помощники не смогли не довести до сведения партийного руководства и, в частности, Сталина тревожные сообщения о сложных внутренних проблемах, а также об угрозе диверсий со стороны Польши, Франции и Японии. В докладе о деятельности ОГПУ в 1924 году политическая полиция сообщала:
- арестовано 11453 "бандита", из которых 1858 были расстреляны на месте;
- задержано 926 иностранцев (357 высланы из страны) и 1542 "шпиона";
- предупреждено "восстание белогвардейцев" в Крыму (132 человека расстреляны по этому делу);
- проведена 81 "операция" против групп анархистов, в ходе которых осуществлено 266 арестов;
- "ликвидировано" 14 меньшевистских организаций (540 арестованных), 6 организаций правых эсеров (152 арестованных), 117 организаций "различных интеллигентов" (1.360 арестованных), 24 организации "монархистов" (1245 арестованных), 85 "церковных организаций" и "сектантских объединений" (1765 арестованных), 675 "кулацких групп" (1148 арестованных);
- высланы с помощью двух операций в феврале и июле 1924 года 4500 "воров", "рецидивистов" и "нэпманов" (торговцев и мелких предпринимателей) из Москвы и Ленинграда;
- взяты под надзор 18200 "социально опасных лиц";
- под наблюдением также находятся 15501 предприятие и управление ими;
- вскрыто и прочитано 5.078.174 письма и другой корреспонденции7.
В какой мере этим данным, скрупулезно составленным и до смешного бюрократическим, можно доверять? Включение их в проект бюджета ОГПУ 1925 года означает, что функции тайной полиции не были ограничены, она по-прежнему обеспечивала защиту от внутренней угрозы и потому заслуживала новых средств. Для историка ценно, что помимо приведенных цифр и произвольно выбранных социальных "категорий", они свидетельствуют о постоянстве методов ОГПУ, о существовании его потенциальных врагов, о непременном наличии вражеской сети, порой недостаточно действенной, но всегда действующей.