Из-за людской суеты…»/7/.
Исследователь Александров А.А. говорит, что у Блока город на первых порах воспринимается как начало чуждое, посягающее на высокую мечту поэта. Но пройдет немного времени – и все переменится: оказывается, этот шумный и будто бы чуждый мир обладает громадной силой притягательности, и от него уже никуда не уйти. Потом Блок скажет, что душа поэта не может оставаться «молчаливой, ушедшей в себя» – именно потому, что ее тревожат «людские обитатели – города»: так в магическом вихре и свете, возникают «страшные и прекрасные видения жизни»/1/.
Обстоятельства литературной биографии Блока сложились таким образом, что первое признание как поэт снискал он не в Петербурге, а в Москве. Находясь в Москве, Блок сравнивал два города. И всегда Петербург оказывался хуже Москвы. Столица на Неве представилась городом мглы, болотным «бургом». Москва же была «градом» со сказочными теремами, освещенными чудо-зарей, родиной философа В.Соловьева, который верил в красоту будущей жизни, призывал к преодолению эгоизма и истинно любовным отношениям. Москва показалась А. Блоку местом, откуда лучше слышны «торжествующие созвучия» будущего.
В традиционном соперничестве двух русских столиц А.Блок на некоторое время встал на сторону первопрестольной. «В Москве счастье за облачком, - говорил он – в Петербурге за черной тучкой». А.Блок восторгался тем, что в Москве люди лучше, чем в Петербурге и немало стихотворений А.Блок посвятил Москве. Так рисует свои впечатления о ней в стихотворении «Утро в Москве»:
«Упоительно встать в ранний час,
легкий свет на песке увидать.
Упоительно вспомнить тебя,
Что со мною ты, прелесть моя.
Я люблю тебя, панна моя,
Беззаботная юность моя,
И прозрачная нежность Кремля
В это утро – как прелесть твоя»/6/.
Вернувшись в Петербург, Блок готов был воспринимать жизнь города как гоголевский гротеск. Петербург предстал обиталищем черта, местом каверз и нелепостей.
В конце 1903 – 1904 г. город в творчестве А.Блока становится своеобразным фетишем: современный капиталистический город с его социальными контрастами принимает в стихах поэта образ враждебного человеку живого существа.
В феврале 1904 года Блок пишет «Петербургскую поэму».
В первой части «Петербургской поэмы» отчетливо сказались как воздействие ближайшей к Блоку литературной традиции, так и отталкивание от нее. Как отмечает исследователь В.Орлов, здесь творится мрачная фантасмагория в декадентско-символическом демонологическом освещении, и сам Петр вписывается в общий идейно- образный контекст произведения.
«Он спит, пока закат румян.
И сонно розовеют латы.
И с тихим свистом сквозь туман
Глядится змей, копытом сжатый».
Но все меняется с наступлением позднего часа, когда гаснет заря и начинается «ночная потеха» – просыпается все низменное, грешное, недоброе, символом чего служит витающий над городом лукавый искушающий змей. Таким образом, змей – это символ зла, греховности, обмана.
«Сойдут глухие вечера,
Змей расклубится над домами –
В руке протянутой Петра
Запляшет факельное пламя»/33/.
Во второй части «Петербургской поэмы» Петербург и Москва обозначены как символы двух враждующих начал. Противоборство демонического Петра и «светлого мужа» Георгия Победоносца, патрона Московской Руси, завершается победой «светлого мужа» – и в тени московских «узорных теремов» происходит чудесное явление «Лучезарной жены», покинувшей на этот раз стогны Северной Пальмиры.
В творчестве А.Блока, преобладающей будет скрытая оппозиция – святой – демонический. Петербург предстает в демоническом обличии, а Москва в образе светлого мужа.
Особый вклад в осмысление темы города внес вслед за А.Блоком А.Белый. О его восприятии города мы можем судить по романам «Петербург» и «Москва».
Тема города как средоточия главных противоречий жизни рано начала волновать творческое воображение Белого: города – как места, где, с одной стороны, совершаются глобальные катаклизмы, с другой – места подавления личности, природной прелести и естества.
Главным героем романа «Петербург» является реальный город. Петербург в изображении Белого, - не только промышленный город, окутанный в фабричной гарью, но, в первую очередь, олицетворение самодержавной власти, город сверкающих прямолинейных проспектов, ослепительный дворцовых строений.
Грозный и загадочный символ Петербурга – Медный всадник. Фантастически преображаясь, он принимает участие в судьбах героев романа. Его «тяжелозвонкое» раздается время от времени за спинами персонажей, приводя их в смятение: он гонится за испуганной Софьей Петровной Лихутиной по предутренним, пустынным улицам, от Всадника с безумным хохотом убегает Николай Апполонович, предчувствуя, что «погиб без возврата». Медный всадник является на чердак к сумасшедшему Дудкину, превращаясь в грозного «металлического гостя», испепеляющего его душу.
Традиция изображения самодержавного Петербурга в образе символизирующего его могущество Медного всадника не только подхватывается и развивается в романе-она, по мнению автора, может логически в нем завершиться. Автор предчувствует тот день, когда «чердак рухнет»; разрушится-Петербург; каркатида- разрушится… ведь «Медноголовый гигант» прогонял через периоды времени вплоть до этого мига, смыкая весь круг»//.
Петербург в романе - это увиденный когда-то Достоевским фантастический город туманных миражей и нереальных видений, как будто его и не было вовсе. Город с его мрачной фантасмагорией – даже не всегда место действия событий, скорее, это полуреальный соучастник происходящего, влияющий на судьбы персонажей. Лирические обращения и признания Белого посвящены чаще всего городу, «Петербург! Петербург! Осаждаясь, пир, меня ты преследовал: мозговою игрою. Мучитель жестокосердный! И – непокойный призрак: года на меня нападал: бегал на ужасных проспектах, чтоб с разбега влететь вот на этот блистающий мост… О, зеленые, кишащие бациллами воды! Помню я роковое мгновение: через сырые перила сентябрьскою ночью и я – перегнулся»/49/.
Первое развернутое описание города дано от лица Аблеухова-Старшего. Оно служит способом психологического раскрытия внутреннего мира сенатора, мертвенной прямолинейности его правления и страха перед островами, населенными рабочими. Когда в повествование входит новый персонаж, Дудкин, образ Петербурга продолжает развиваться, отражаясь и в его сознании, а затем, в лирическом отступлении наполненном патетическими пророчествами автора: «Вы ! В вас осталась память не Петербурга… О, Линии!… Как они изменились: как и их изменили суровые дни!… О, русские люди, о, русские люди! Вы толпы теней с островов не пускайте! Через воды уже перекинуты черные и сырые мосты. Разобрать бы их… Поздно…» /4/.
И здесь главный мотив романа – мотив тревоги, ожидания катастрофы, предчувствия гибели. Катастрофу принесет «толпа теней островов». Поздно что-либо изменять.
Петербург в романе каждый раз изображается по-разному. Аполлон Аполлонович философствует, рассуждает, принимает решения на фоне прямолинейных проспектов, блестящих дворцовых ансамблей. Дудкин – всегда среди прохожих, чиновников, рабочих.
Авторское видение Петербурга в романе – это, прежде всего видение Петербурга первой русской революции, в трагическом финале которой автор увидел лишь слепую стихию разрушения и гибели. Революционный Петербург изображен эскизно: это жители островов, показанные в виде молчаливой или орущей толпы. Революционная толпа представляется автору неуправляемой, разрушительной стихией.
В романе «Москва» город также является главным героем. Делая Москву центром повествования, городом призванным раскрыть судьбоносный ход русской и мировой истории, Белый тем самым как бы оказывается в полемической позиции по отношению к истолкованию роли Петербурга: «… немыслимости понимания определенного периода русской истории, культуры и литературы без уяснения феномена Петербурга/3/.
Романом «Москва» Белый стремится расширить границы видения русской истории, делая петербургский миф не единственным ключом к ней. Текст романа, однако не содержит в себе антитезы Петербург - Москва. Здесь отсутствуют сравнения, параллели. Москва интересует Белого как объект предреволюционной кризисной русской истории. Именно там строятся части «Москвы» - романы «Московский чудак» и «Москва под ударом», в которых Белый рисует разложения дореволюционного быта, нравы старой Москвы.
В свете общей концепции крушения мира накануне революции старая Москва видится в образной системе романа убогой и грязной, с помойками, клопами, зелеными мухами, в паутине сплетен и слухов, мерзлости и пошлости существования. Москва в романе пестра, разноголоса, разноречива. «Здесь человечник мельтешил, чихал, голосил, верещал, фыркал, шаркал из робких фигурок, вьюркивающих из ворот, из подъездов пропсяченной, непроветренной жизни: ботинками, туфлями, серо-зелеными пятнами иль каблучками; покрытые трепаными картузами с рынка, на рынок трусили; тяжелым износом несли свою жизнь, кто мешком на плече, кто – кулечком рогожевым, кто ридикюльчиком, кто – просто фунтиком; пыль зафетюнила в сизые, в красные, в очень большие косищи и рты всякой формы, иванящие отсебятину и пускающие пустобаи в небесную всячину; в псине и в перхоти, в злом раскуряе гнилых табаков, в оплевоньи, в мозгляйстве словесном пошли в одиночку: шли - по двое, по трое; слева- направо и справа налево- в разброску, в откидку, в раскачку, вподкачку».
А вот другая Москва, город иных социальных слоев: «Там шуба из куньего меха, пышного и черно- белого меха садилась в авто- точно в злого рычащего мопса<…> Под <…>вывеской « Сидорова Сосипатра» блистала толпа: золотыми зубами, пенсне и моноклями»/5/.
Если гибнущий Петербург в романе Белого изображен как геометрически правильный, казарменный город, то образ Москвы иной: Москва, – изображается как «воплощенный опухолью, переплетенный сплошной переулочной сетью город: страшная гибель Москвы, прежде всего – внутри ее самой, в сети переулков, изворотов, опутывающих город, где погибло все живое, «все здесь искажалось, смещалось, перекорячивалось…»