Некоторые подробности об убийстве можно найти и в сочинении секретаря саксонского посольства Георга фон Гельбиха, который появился в Петербурге только в 1787 году, но это не помешало ему, добросовестному и критичному собирателю устных преданий и свидетельств о перевороте 1762 года, написать одну из лучших биографий Петра III.
Согласно Гельбиху, во время совместной с узником трапезы, когда тот уже принял предложенное ему питье, Алексей Орлов набросился на императора, но тот стал умолять и сопротивляться, отчего Орлов якобы разжалобился и выбежал на террасу. В это время остальные его сообщники набросились на уже отравленного узника и стали душить его подушками. Завязалась борьба, в ходе которой князь Барятинский сделал из лежавшей на столе салфетки петлю и набросил ее на шею императора. Отчаянные попытки несчастного вырваться, были сломлены после того, как убийцы схватили жертву за руки и за ноги, преодолевая его судорожное сопротивление. Это дало возможность сержанту гвардии Энгельгардту затянуть петлю на шее Петра Федоровича.
Весьма осведомленный французский историк Ж. Кастера, которому довелось использовать в своей биографии Екатерины II многие никому не известные материалы, в том числе записки камергера Салтыкова, написанные под его диктовку, депеши иностранных дипломатов и проч., представлял дело так, что привезенный в Мопсу, в небольшой загородный дом гетмана Разумовского, а вовсе не в Ропшу, Петр Федорович находился там в течение недели, после чего к нему приехали А. Орлов и Теплов. Явившись к императору, они сообщили ему, что приехали известить его о скором освобождении и пригласили отобедать. За обедом Орлов, воспользовавшись рассеянностью узника, влил ему в стакан с водкой отраву, приготовленную врачом. Почувствовав жестокие боли, император стал отказываться от предложенного ему второго стакана, обвинил Орлова в преступлении и вскричал при виде вбежавшего камердинера - француза: "Мало того, что мне помешали вступить на шведский трон и похитили у меня российскую корону! У меня еще хотят отнять самую жизнь!"
Камердинера, а им был Брессан, пытавшегося вступиться за государя, вытолкали за дверь, и в это время в комнате появился Барятинский, что ускорило дело: Орлов сдавил императору грудь коленями и душил его, в то время как Барятинский и Теплов сделали из салфетки петлю и набросили на горло жертвы.
Но и тогда, когда сопротивление, наконец, было сломлено, умирающий отчаянным усилием оцарапал Барятинскому лицо, и эта печать убийцы еще долго украшала лицо Федора Сергеевича.
Вечером Екатерина получила пакт от нарочного из Ропши, в котором было письмо, писанное Алексеем Орловым.
Письмо, о котором идет речь, впервые было опубликовано в 1881 г., и с тех пор его содержание не составляет тайны. Вот его содержание:
"Матушка милосердая Государыня! Как мне изъяснить, описать что случилось: не поверишь верному своему рабу; но как перед Богом скажу истину. Матушка! Готов идти на смерть; но сам не знаю, как эта беда случилась. Погибли мы, когда ты не помилуешь. Матушка, его нет на свете. Но никто сего не думал, как нам задумать поднять руки на государя. Но, Государыня, свершилась беда. Он заспорил за столом с князем Федором; не успели мы разнять, а его уже и не стало. Сами не помним, что делали; но все до единого виноваты, достойны казни. Помилуй меня хоть для брата. Повинную тебе принес, и разыскивать нечего. Прости или прикажи скорее окончить. Свет не мил: прогневили тебя и погубили души на век".
Это красноречивое свидетельство, но о чем оно свидетельствует? О полной невиновности или непредумышленной вины?
Граф Федор Васильевич Растопчин, известный в будущем московский "главнокомандующий", а при Павле I " возвысившийся " до кабинет-министра, присутствующего в Коллегии иностранных дел, и члена Совета, имел возможность ознакомиться с подлинником записки Орлова в кабинете императрицы и переслал копию российскому послу в Лондоне графу С.Р. Воронцову, с которым переписывался и поддерживал дружеские отношения. В сопровождавшем записку Орлова "Замечании" Ростопчин писал следующее:
После смерти императрицы Екатерины, кабинет её был запечатан г. прокурором графом Самойловым и г-м адьютантом Ростопчиным. Через три дня по смерти Императрицы поручено было великому князю Александру Павловичу и графу Безбородке (Александру Андреевичу) рассмотреть все бумаги. В первый самый день найдено было письмо графа Алексея Орлова и принесено к императору Павлу; по прочтении им возвращено Безбородке, и я имел его с 1/4 часа в руках. Почерк известный мне графа Орлова. Бумага-лист серой и нечистой, а слог означает положение души злодея и ясно доказывает, что убийцы опасались гнева Государыни, и сим разобличает клевету, падшую на жизнь и память сей великой Царицы. На другой день граф Безбородко сказал не, что император Павел потрбовал от него вторично письмо графа Орлова. Прочитав в присутствии его, бросил в камин и сам истребил памятник невинности Великой Екатерины, о чем и сам чрезмерно после соболезновал.
Бумаги Дашковой.
То, что Павел I бросил письмо Орлова в камин, этому можно найти объяснение в оправданном желании императора "не выносить сор из избы", в его "рыцарственной брезгливости" к подобным свидетельствам. Но "памятник" ли это "невинности Великой Екатерины"? Разве не возникает невольный вопрос, почему вообще появилось это письмо, и почему оно так или иначе дошло до нас?
Разумеется, вполне правомерно определенное недоверие к любому ключевому документу, сохранившемуся в позднейшей копии. Тем более, когда речь идет о цареубийстве. Но по зрелому размышлению возникает вопрос: так ли уж в данном случае все это существенно? Ведь и в указе генерал-майору Савину не говорится, для кого тот должен был приготовить "покои" в Шлиссельбурге…
Совершив дворцовый переворот, пройти половину пути и после этого останавливаться на достигнутом, когда по праву рождения никаких прав на престол нет, а законный, хотя и некоронованный, император жив? Разве в разговоре с исполнителями, понимающими с полуслова, недостаточно просто посетовать при удобном случае на стеснительные и досадные обстоятельства или полунамеком сослаться на известный в прошлом прецедент, или завести разговор о судьбах Отечества, которые - увы - неисповедимы, пока существует опасность престолу?
По этому поводу в депеше министру иностранных дел от 23 июля французский поверенный в делах в России Лоран Беранже не удержался от восклицания: "Что за картина предстает взорам всей нации! С одной стороны, внук Петра I, свергнутый с престола и преданный смерти; с другой, внук царя Иоанна. Томящийся в оковах, в то время как принцесса Ангальт-Цербсткая присваивает себе корону, начиная царствование с цареубийства"
Смерть Петра3, являясь единственно возможным исходом произошедшего дворцового переворота, рассеивала имеющиеся опасения у одних, развязывала руки другим и успокаивала насчет будущего третьих. Всякая скоропостижная смерть вызывает подозрения, но в данном случае иначе просто и быть не могло. Оставалось только соблюсти внешние приличия.
Однако в действительности, по сообщению Рюльера , соблюсти все необходимые условности удалось не вполне:
"Нельзя достоверно сказать, какое участие принимала императрица в сем приключении; но известно, что в сей самый день, когда сие случилось, государыня садилась за стол с отменной веселостью. Вдруг является тот самый Орлов, растрепанный, в поту и пыли, в разорванном платье, с беспокойным лицом, исполненным ужаса и торопливости. Когда только он входил в комнату, то быстрые и сверкающие глаза его уже искали императрицу. Не говоря ни слова, она встала, направилась в кабинет, куда за нею и последовал Орлов; через несколько минут она позвала к себе графа Панина, который был уже наименован ее министром. Она известила его, что государь умер и советовалась с ним, каким образом сообщить об его смерти народу. Панин советовал пропустить одну ночь и на другое утро объявить сию новость, как будто сие случилось ночью. Приняв сей совет, императрица возвратилась с тем же лицом и продолжала обедать с той же веселостью. На утро, когда узнали, что Петр умер от геморроидальной колики, она показалась с заплаканным лицом и возвестила о постигшей ее печали.
Переворот 1762 года. С.68-69
Так ли все было на самом деле, как живописует Рюльер в своих записках ? Едва ли кто-нибудь возьмется дать на этот вопрос единственно верный ответ.
"Когда я получила известие о смерти Петра III, -писала Дашкова,- я была тем до того поражена и пребывала в таковом негодовании, что, хотя сердце мое и отказывалось верить, что императрица была сообщницей преступления Алексея Орлова, только на следующий день я превозмогла себя и поехала к ней. Я нашла ее грустной и растерянной. Вот собственные ее слова, с которыми она обратилась ко мне: "Как меня взволновала, более того, сразила эта смерть!" - "Она случилась слишком рано для вашей славы и для моей"- ответила я.
Бумаги Дашковой. С 93
Интересно, что среди современных историков есть мнение, что ни Екатерина и даже ни граф Орлов не были повинны в смерти императора. Вот как описывает события, произошедшие в Ропше, Любовь Русева, очерк которой был напечатан в журнале "Смена" за 2002 год: