Смекни!
smekni.com

Немецкий менталитет и происхождение двух мировых войн (Райнер Бендик) (стр. 2 из 3)

В целом аргументы, приведенные выше, разделялись всеми писав­шими по данному вопросу; в той мере, в которой девальвировался мир, они идеализировали войну как судьбоносное событие истории. Совер­шенно определенно звучало требование, чтобы мерками военного вре­мени оценивался и наступающий мир.

Теперь авторы школьных учебников принялись за переписывание всей истории, предшествующей 1914 г., трактуя ее в качестве прелю­дии последующего военного периода. Мировая война рассматривалась как результат "политики окружения", осуществляемой Англией, Фран­цией и Россией. "Глубоко укоренившееся стремление к реваншу" со стороны французов, "пагубная склонность" русских к "завоеваниям" и "расчетливая мелочность" англичан объединились для того, чтобы уничтожить Германскую империю15. Таковы были, по их мнению, причины возникновения мирового вооруженного столкновения.

Тем не менее министр образования Пруссии несколько раз налагал запрет на новую трактовку истории, что являлось выражением того недоверия, которое испытывало кайзеровско-авторитарное государство к любой инициативе, проявляемой ее гражданами. Даже новая редак­ция учебников Фридриха Нойбауэра не была допущена к публикации. Для того чтобы убедить министра образования в необходимости пере­писать историю, предшествующую 1914 г., Нойбауэр приводил сле­дующий аргумент: "Существующее издание (моего учебника), исполь­зуемое ныне, более не соответствует тому новому взгляду на период до 1914 г., который сформировался с началом мировой войны"16. Несмотря на это, министр отказался снять запрет на пересмотр учебников истории. Он стремился сохранить тот взгляд на историю, который уже был продиктован государством. Его усилия, однако, остались втуне. Появилось огромное количество новых или исправленных учебников.

Стремление министерства образования контролировать учебники не смогло реализоваться из-за той жгучей общественной потребности в учебниках, объясняющих войну, которая существовала тогда в Герма­нии. Такая "самомобилизация" показывает, что война порождает войну. Это не было чем-то навязанным сверху, а явилось ответом на ожида­ния общества и вызывалось необходимостью объяснить войну. Совер­шенно очевидно, что этого нельзя было сделать, основываясь на до­военных подходах. В этом смысле пересмотр и новое издание учеб­ников являлись свидетельством того, что люди поняли необходимость переосмыслить прошлое. Они полагали, что война пролила "новый свет" (Нойбауэр) на последние двадцать лет истории и, как они убе­дились, опровергла их представления и оценки довоенного времени. Отныне мобилизация 1914 г. представлялась людям долгожданным моментом единения и морального возрождения немецкого народа, а мир терял свою самоценность, и его место занимали ценности и стереотипы поведения военного времени. В той мере, в какой усилия представить историю по-новому обозначили глубокий переворот во взглядах немцев
на историю, девальвация мира и почтительное отношение к войне свидетельствовали также о глубоком разрыве в самооценке самого не­мецкого народа. И то, и другое позволяло констатировать факт изме­нений в сознании, которые произошли в Германии во время первой мировой войны.

Примером такого изменения служит позиция, выраженная в жур­нале Ассоциации учителей истории, касающаяся целей, провозглашен­ных Пангерманской лигой. В 1915 г. в нем решительно отрицалась возможность возвращения в обозримом будущем аннексированных территорий в Бельгии и северной Франции. При этом делалась ссылка на бисмарковские принципы. Ученики должны были учиться "не строить свои суждения на ослепляющем великолепии чрезмерных фантазий"17. В 1917 г. ни о чем подобном не могло быть и речи. То же самое издание категорически заявляло: «Мирный договор должен "обеспечить Герма­нии территории, необходимые ей для защиты своих позиций как мировой державы", поскольку немецкие континентальные владения оказались в прошлом явно недостаточными»18.

Прежде всего это касалось Восточной Европы, которая теперь рассматривалась в виде исконно немецкой "культурной территории", и делалась попытка представить расширение сферы немецкого влияния на Востоке с помощью картографии. С этой целью опубликовали в 1917 г. карту с включением в нее указаний на лингвистические, правовые и культурно-исторические обстоятельства: немецкий язык служил языком образо­вания и торговли, немецкие муниципальные законы и нормы деятель­ности гильдий стали "основой для всего дальнейшего развития Восточ­ной Европы на столетия", и даже распространение типа немецких домов обозначило "границу между западной и восточной культурой"19. Несколько линий, проведенных от Санкт-Петербурга до Черного моря, должны были служить подтверждением данного тезиса. Таким образом, предлагалось и оправдывалось проведение границы, которую спустя несколько месяцев Центральные державы навязали России в Брест-Литовске.

После 1918 г. немецкие школьные учебники придерживались тех объяснений причин и событий войны, которые возникли в ее ходе. Республиканские авторы восприняли как само собой разумеющийся факт, что они должны быть утверждены. Среди них Франц Шнабель, который заявил: "Английская политика (окружения) не была бы воз­можной без реваншизма и панславизма, но для того, чтобы война началась, необходимо было слияние этих трех потоков в один. При­чины мировой войны уходят корнями в договоры 1904 г. и 1907 г.".

Если рассматривать Версальский мирный договор с Германией под тем углом зрения, что державы Антанты планировали и готовили войну как разрушительную, то этот договор предстает продолжением войны против Германии и подтверждением немецкого анализа ее причин. Арнольд Рейман утверждал, что целью Версальского договора было "сокрушить Германию экономи­чески и морально". По словам Франца Шнабеля, он "ввергал всю


нацию в ярмо вины и рабства". Французский "победный мир", считал он, отрицал "идеи примирения народов, равно как и всего человечества, идеи справедливости и внутренней свободы наций".

Такая трактовка договора делала насущно необходимым его пере­смотр как в интересах Германии, так и в интересах справедливости. Карты и назидательные иллюстрации в учебниках выражали это требование. В одном школьном атласе опубликованы были три карты, озаглавленные "Окружение Германской империи до и после мировой войны". Они призваны были подтвердить, что после франко-русского пакта Германия оказалась в окружении враждебных государств. В ком­ментарии категорически утверждалось, что "даже сегодня (1929 г.) наше Отечество находится под двойным, если не большим гнетом", оно окончательно стало "военно-политическим" заложником. С мрачным предчувствием комментарий заканчивался вопросом: "Как удастся Германии в будущем выпутаться из этого угрожающего удушением вражеского альянса?"24.

Если довоенные учебники характеризовали внешнеполитическое положение Германской империи как безопасное, то теперь оно было пересмотрено в духе угрожающего сценария развития событий, остаю­щегося в силе и в послевоенное время. Это изменение в оценках делает очевидным тот факт, что немцы не хотели смириться с результатами войны. Карты внушали ученикам мысль о беззащитности Германии перед внешней угрозой и о необходимости изменения этой ситуации. Авторы школьных учебников Веймарской Германии приложили нема­лые дидактические усилия для укоренения этой идеи. Карта Европы, озаглавленная "военный лагерь вокруг Германии"25, демонстрировала послевоенную систему союзов и указывала предполагаемую силу армий европейских соседей, создавая, таким образом, впечатление окружен­ности Германии несметными полчищами. На другой иллюстрации европейские страны были обозначены в виде солдат в военной форме своих стран. Размер фигур соответствовал численности армий, и они были сгруппированы по блокам времен мировой войны - Антан­та против Центральных держав. Смысл этой картинки был абсо­лютно ясным: Германии по-прежнему угрожает "вражеское окруже­ние".

Немецкий взгляд на историю, сложившийся на основе опыта мировой войны, находил свое убедительное в глазах немецкого народа подтверждение в связи с условиями Версальского мирного договора. Это, в свою очередь, привело к требованию изменить статус-кво в Европе. Географические, исторические, этнографические карты стали важной частью пропаганды ревизионизма. Новая прусская программа 1925 г. продолжала эту линию. Что касается преподавания истории, то в нем содержалось требование, чтобы "у учеников возникли сочувствие к немецкому насе­лению на отторгнутых территориях за рубежом, а также и к судьбе немецкой Австрии". Периодические издания по географии заявляли, что "истерзанные восточные границы должны быть в той или иной степени залатаны", в них подчеркивалось, что "Локарнского договора для Востока не будет!".