Были и такие учебные заведения, где розги почти не употреблялись, но зато было много других подобных способов воспитания: «Ни в училище, ни в гимназии за все время моего там шестилетнего учения не было телесных наказаний. Высекли только троих, и то по просьбе их матерей-вдов, у которых они отбились от рук и которые вынуждены были прибегнуть к начальству, чтоб оно усмирило непокорных детей. Провинившихся наказывали другими способами: ставили на колени и оставляли без обеда; в большом ходу были и другие, более грубые и недостойные меры внушения: волосодрание, пощечины, подзатыльники, иначе называемые затрещинами, и не без причины: кто получал их, у того действительно трещало в голове и сыпались из глаз искры, так что пол превращался в небо, усеянное звездами. […] Мы с братом были избавлены от трех последних наказаний, только потому, что не заслуживали их, столько же и потому, что учителя иначе держали себя с нами, как единственными учениками из дворянского сословия»[243]. Обычно же учителя любили совмещать и использовать все физические методы внушения сразу: «Со стороны учителей и начальства также мало было назидательных примеров для молодежи: они относились к учащимся неимоверно грубо и сурово; в классах не только слышались самые грубые ругательства, но доходило нередко и до телесной расправы: за одно незнание заданного урока, за невнимание в классе учителя били линейкой по пальцам, драли за уши, а некоторые призывали в класс сторожей с пучками розог и тут же, без дальнейших формальностей, раздевали провинившегося и пороли не на шутку. Отвратительная эта операция производилась не в низших только классах, не с одними малолетними; подвергались ей и здоровенные, уже зрелые молодцы старших классов»[244].
Некоторые учителя проявляли в вопросах наказания особую изощренность, как, например учитель Н. Ге: «Он ставил на колени с двумя толстыми книгами в руках, поднятыми к верху.
Каждый ученик должен был иметь из бумаги вырезанную форму гитары для подкладывания под колени, так что наказанные вкладывали платки в панталоны. Он бил квадратной линейкой по голове. Он рвал уши, завиток уха отделялся трещиной, которая покрывалась постоянным струпом. За каждую ошибку он давал щелчок в ухо. О сечениях я уж не говорю…»[245].
Очень распространено было и наказание едой, оставление без обеда, хотя тут учащиеся обычно находили способ не остаться голодными: «У нас в ходу было наказание едой; были такие ученики, которые оффициально никогда не обедали, разумеется, товарищи всегда носили часть своей еды и обыкновенно на спине за курткой. Чтобы пища – говядина, оладьи – не упала, куртка придерживалась натянутой так, что жир стекал по спине…»[246]. На то же указывает и А. Афанасьев; его «воспитатели»: «…оставляли без обеда… нередко весь класс; но мы всегда находили возможность купить себе белых хлебов, яблок или орехов и колбасы и бывали весьма довольны; в свободное время между классами от 12 до 2 часов предавались мы всем возможным шалостям, и нам в таких случаях было всегда весело»[247].
Заключение в карцер – обычно в пустующий класс или какую-нибудь кладовку – также было в ходу как воспитательное средство: «Самое строгое наказание для учеников высших классов состояло в заключении в карцер на 2 недели. Редко кого исключали…»[248]. Это подтверждает выдержка из журнала Педагогического Совета Новочеркасской гимназии за 3 сентября 1884 г.: «1. Слушали заявление г. Директора: помощник классных наставников г. Мерцалов сообщил ему, что ученик 5-го параллельного класса Красовский Владимир позволил себе дерзость по отношению к нему, крикнув в окно своей квартиры бранную кличку, когда тот проходил по улице… Призванный к г. Директору, ученик Красовский сначала отрицал свою виновность, потом признался и просил прощения.
Пед. Совет, принимая под внимание, что ученик Красовский и раньше замечался в подобных проступках, определил: повергнуть ученика Красовского заключению в карцер на 12 часов и записать его в штрафной журнал»[249].
А вот выдержка из журнала Педагогического Совета Новочеркасской гимназии за 11 января 1883 г. (здесь приведён уже последний метод дисциплинарного взыскания): «1. Обсуждали поведение ученика 5-го параллельного класса Самохина Алексея. Этот ученик в истёкшем полугодии совершил целый ряд крупных проступков, а именно: крайне неприлично вёл себя на уроках: пел, свистел, самовольно переходил с места на место, предлагал неуместные вопросы, брал с кафедры журнал и поправлял в нём отметки, без дозволения уходил из гимназии, курил на улице, фамильярно и дерзко объяснялся с преподавателем. За эти проступки Самохин неоднократно подвергался строгим взысканиям: заключению в карцер на время от 3 до 15 часов… Пед. Совет решил прибегнуть к последней мере дисциплинарного взыскания и определил: объявить Самохину выговор от имени Пед. Совета пред целой гимназией с уменьшением отметки по поведению до «2» и с предупреждением, что если он не исправится, то будет уволен из гимназии»[250].
Но некоторым учителям для наказания были достаточны куда более незначительные проступки, как, например, учителю Ф. Стулли: «… поводы к наказаниям всегда находились: шепотом сказанное соседу слово, легкая улыбка, не расслышанное слово учителя, малейшая неисправность в тетрадях, слишком поспешное или слишком медленное… движение ученика, вызванного к доске для ответа, - все могло повести и по большей части вело к наказанию»[251].
Таким образом, в ходу у учителей и начальства был единственный способ воспитания. Они старались сохранять дисциплину, держать под контролём и в подчинении своих учащихся любыми средствами. Это продолжалось до тех пор, пока, наконец, не стали появляться первые зачатки педагогики.
На воспитание и формирование личности школьника воздействовали не только взрослые, но и другие учащиеся. Ведь именно из них состояла среда, в которой приходилось вращаться школьнику: «Кого воспитывала семья, а кого - и таких было не мало - исключительно своя же школьная среда, у которой были свои неписаные законы морали, товарищества и отношения к старшим - несколько расходившиеся с официальными, но, право же, не всегда плохие»[252]. А среда, как известно, - не последний фактор в развитии характера, особенно ещё такого не утвердившегося, как детский.
Большое влияние оказывали старшие ученики на младших. Тем более, когда старший ученик назначался надзирателем над младшими: «Надзиратели ночью не дежурили, но в виде надзирателей, в комнаты низших классов, назначались директором, на весь курс, благонравнейшие из воспитанников последнего, 4-го класса; им даваема была и надзирательская власть над воспитанниками, они могли наказать своих подчиненных». При этом сами «надзиратели» особого удовольствия от таких обязанностей не испытывали: «Старшие воспитанники должны были отвечать за беспорядки подчиненных, и за это с них строго взыскивалось.
…надзирателю за младшим классом приходилось вставать всегда аккуратно в 6 часов, будить маленьких мальчиков, отвечать за их провинности, и слушать за это выговоры от настоящих надзирателей, а иногда и от директора…» [253].
Случались такие надзиратели, что подчиненные были им совсем не рады: «Для присмотра за учениками низших классов во время занятий назначались из учеников 7-го и 6-го класса старшие. Это были чистые деспоты. Бывало за пустяк придерётся, оставит малого без обеда, а сам съест его порцию за столом. Им даже позволялось бить младших учеников»[254]. На то же указывают Н. Бунге и Н. Забугин: «Кроме директора, инспектора и надзирателей, над пансионерами властвовали ещё так называемые «старшие» воспитанники, которые весьма дурно обращались с вверенными их попечению младшими воспитанниками и часто наказывали их»[255]. Их слова дополняет А.Скабичевский: «Старшие считались помощниками гувернеров, они обязаны были следить за порядком и записывать нарушителей его. Пользуясь этой властью, наш старший учредил целую систему взяточничества. Как только дети собирались в класс, он тотчас же начинал записывать в свой штрафной список первых попавшихся ему на глаза. Каждый записанный должен был откупиться булками, перьями, карандашами, пеналами и т.п.»[256].
Если нравственное воспитание старших учеников было низкого уровня, то и их воздействие на умы младших было соответственное. Особенно если в одном классе с детьми оказывались учащиеся куда более старшего возраста: «Среди чуть ли не большинства великовозрастных пансионеров старших классов царил скрытый разврат и цинизм, скабрезные разговоры представляли самое излюбленное их развлечение. Они собирали вокруг себя целую толпу мальцов и развращали их младенческие души… Среди них практиковались всевозможные виды школярской разнузданности, от ребячески бессмысленных до самых грубых и противоестественных проступков…»[257]. На то же указывает и Н. Булюбаш: «… нравственность воспитанников была испорчена: пьянство, разврат, карточная игра, фискальство, драки были страшно развиты и считались вещами обыкновенными, между товарищами не было дружеской связи, напротив, большие всегда угнетали младших [...]