Бросается в глаза нагромождение таблиц, ссылок и цифровых показателей в процентах и абсолютных величинах. Но аргументация Рожкова, основанная на писцовых книгах, довольно часто не обладает достаточной убедительностью. Так напр., толкование термина «наезжая пашня», как показателя отхода от правильного севооборота, приводит автора к неправильному истолкованию цифр в таблицах, характеризующих сенообороты. В этих же таблицах термину «перелог» придано значение признака переложной системы, на этом строятся важные выводы автора об упадке земледелия и о переходе к переложной системе. Источник же говорит о большом количестве селений, превратившихся в пустоши, и писец эти запустевшие земли пишет в перелог до тех пор, пока эта земля не зарастет «лесом в бревно» или «лесом в руку» Запустение, сопровождающееся полным исчезновением населения в деревнях и селах, нет никаких оснований толковать как переход к переложной системе, этого не хочет говорить писец, он только, соблюдая интересы фиска, не перечисляет Запустевшую землю в разряд навсегда заброшенных. В другою месте Рожков уже сам дает правильное толкование этому явлению Показательным, но не в пользу Рожкова, является и прием при решении вопроса о системе хозяйства в пользу земледельческого или скотоводческого. В основу взято соотношение площади посева к площади сенокоса, как 10:1. У Рожкова как будто есть и документальные основания, устанавливающие норму подобного соотношения, но указ 1550 г., служащий этим основанием, истолкован Рожковым с привнесением произвольных пояснений, дополненных таким же необоснованным расшифрованием показаний писцовых книг о сенных покосах. Достаточно изучения небольшого числа данных писцовых книг о закосе, чтобы отвергнуть возможность какого-либо приближения к абсолютным цифрам,^ независимо от интереса к «угодьям», а практические возможности учесть «полянки», «росчисти», «россечи», «пожснки» и т. п., в угодьях сенокосных следует признать несравнимо меньшими, чем для учета и описания запашки, а отсюда необходимость особого обоснования тому, чтобы пользоваться соотношениями пашни и закоса.
Приведенные примеры отмечают отсутствие критики источника и его показаний. У А. Лаппо-Данилевского критика писцовых книг направлена к тому, чтобы выбросить этот источник, преодолеть его как преграду и очистить путь для поисков источников другого типа. В противовес такой критике, отрицательного свойства, должна быть противопоставлена критика, устанавливающая методы пользования источником. На основе оценки эпохи и окружения, создавших документ, на основе определения классовой его целеустремленности и отраженных в нем задач текущего момента, должен устанавливаться способ истолковании и понимания документа. Именно такая критика больше всего необходима в отношении писцовых книг. Н. А. Рожков в своей статье тоже говорит о критике писцовых книг— «надо обращать внимание на конкретные условия, под влиянием которых сложились дошедшие до нас отдельные списки разных писцовых книг», но он ограничивает содержание понятия «критики» внешнею критикою—происхождения документа, подлинности, доброкачественности его списков и т. п. При таком способе оценки источника, избавляющем исследователя от необходимости какой либо поверки его данных, Рожков оказывается в одном ряду с Соколовским.
Исследуя подход Рожкова к цифровому материалу, хочется напомнить яркие слова М. Н. Покровского: «Каленым железом нужно выжечь представление, будто материалистическое объяснение истории есть ее цифровое объяснение... Цифрами можно охарактеризовать лишь наиболее элементарные экономические процессы,... обобщения более высокого порядка даже непосредственно в истории хозяйства требуют уже анализа». Такого анализа цифр мы не находим у Н. А. Рожкова. Случаен и подбор его цифр. Количественные показатели внешнего порядка загромождают книгу; таблицы, цифры в тексте и вереницы ссылок, не определяют разрыва Рожкова с прошлым русской историографии. Признание решающей роли экономического фактора в историческом процессе, апелляция к показателям массового порядка и защита таких показателей, как единственно достаточных для исторического исследования, не могли не вызвать решительного отпора со стороны представителей реакционной и буржуазной историографии. В этом направлении и ставится вопрос об изучаемом нами источнике, и работа Рожкова подвергается резкой критике.
«В интересах науки и последователей г. Рожкова, число которых весьма значительно», выступает с подобной критикой В. И. Сергеевич. «Он (Рожков.) по мнению Сергеевича— не довольствуется обыкновенными способами исследования, он стремится достигнуть более точных результатов и выражает свои выводы в цифрах. Ему мало указать на нескольких примерах, каковы были, например, размеры господских запашек, он желает определить их абсолютные и относительные размеры».
В. Сергеевичем признание высокой ценности писцовых книг. Писцовые книги, по характеру освещаемых вопросов, оценены и признаны буржуазной историографией, но в то же время ее тревожит то, что разработка их может итти не только по линиям, приемлемым для буржуазных историков. Такую тревогу и недовольство Рожковым мы должны отметить и у крупнейшего из русских историков — В. О. Ключевского. Два случая имел Ключевский, чтобы более или менее полно высказаться о писцовых книгах,—это отзывы о работе Чечулина «Города Московского государства XVI в.» и о работе Н. А. Рожкова. Двенадцать лет отделяют друг от друга два эти высказывания.
В первом отзыве В. О. Ключевский признает большую ценность писцовых книг как исторического источника и отмечает необходимость особых приемов в изучении их материала: удачному выбору приемов разработки, искусству исследователя придается решающее значение. Тема о городах и городском населении заставляет признать недостаточность одних писцовых книг, чтобы получить ответ па все возникающие в данном случае вопросы. Ключевский особо подчеркивает необходимость использования числовых показателей, необходимость сведения в таблицы всех существенных данных писцовых книг: «Состав самых таблиц должен быть соображен с цельным составом писцовых книг, следовательно основан на изучении последних в полном их объеме.
Чечулину далеко не удалось овладеть богатым материалом писцовых книг, и труд его является малозначительным по результатам. В Ключевском это вызывает лишь желание подчеркнуть особые заслуги автора в преодолении трудностей при разрешении ряда частных, но важных вопросов по истории городов.
Иными настроениями веет от рецензии В. О. Ключевского на работу Н. А. Рожкова. Неоднократно указывая на то, что автор приступал к работе над источниками «с готовой схемой, построенной из общих политико-экономических и сельскохозяйственных представлений». Ключевский не одобряет общих ее установок я отмечает предвзятость и необоснованность выводов автора. «Автор усиленно искал осуществления этой (готовой, заранее созданной) схемы... вообще шел не от данных к выводам, а от предположений к данным».
Осуждение Н. А. Рожкова связано у Ключевского с изменениями его оценки писцовых книг как исторического источника. Давая достаточные указания по более простым вопросам, писцовые книги, по мнению Ключевского, оказываются неспособными отвечать на сложные проблемы истории. В писцовых книгах и отдельных грамотах, уцелевших от XVI в., исследователь сельского хозяйства находит дефектные, отрывочные данные, недостаточные для полного изучения предмета, и принужден рассматривать явления сквозь этот тусклый просвет, не дающий им всестороннего освещения».
Мы видим, как по сравнению с рецензией на работу Н. Д. Чечулина суживается здесь роль писцовых книг.
Эволюция во взглядах В. О. Ключевского на писцовые книги в сторону сужения их ценности и сведения ее до раскрытия лишь мелких частных подробностей народного хозяйства, требование более строгой критики писцовых книг и оправдания приемов пользования ими—говорят о тревоге за возможность слишком широких выводов на том, сравнительно новом, пути в разработке писцовых книг, по какому пошел Н. А. Рожков.
Более полная и законченная оценка методологических приемов, выдвинутых Рожковым постановкою вопроса о статистическом методе в применении к писцовым книгам, раскрывается в последующие годы. Рожков не был одинок. Рядом с ним вопрос о приложении статистического метода в истории поднимается и другими историками, при чем некоторые из них апеллируют к авторитету западно-европейской историографии.
Логическим завершением такого рода постановки вопроса о статистическом методе служит работа Н. Нордмана «Статистический метод в исследованиях древне-русского хозяйственного быта». Н. Нордман начинает с заявления о недостаточности существующих методов в исторических исследованиях о народном хозяйстве. «Неточности выражений,—заявляет Н. Нордман— и отсутствие указания «относительного веса» выводов и склонность распространять выводы за пределы рассматриваемого материала, без предварительного обследования этого приема, ведут к неточностям и противоречивым выводам... Уничтожить эти недостатки возможно лишь путем массового исследования данных обработки их статистическим методом».