Все последующие попытки П.А.Столыпина, сначала в качестве министра внутренних дел, затем премьер-министра, натолкнулись на ту же идейную непримиримость как кадетов, так и октябристов. Столыпин звал лидеров русской интеллигенции для совместной работы над реформами, дающими исторические перспективы России. Ради создания коалиционного думского правительства он был готов даже уйти со своих постов.
На чем основывался и куда стремился повести Россию царский премьер-министр? “Русское государство росло и развивалось из своих собственных русских корней, и вместе с ним видоизменялась и верховная царская власть... Манифестом 17 октября 1905 года с высоты престола было предуказано развитие чисто русского, отвечающего и народному духу и историческим преданиям государственного устройства... Дайте государству двадцать лет покоя, внутреннего и внешнего, и вы не узнаете нынешней России... До моего губернаторства в Саратове я долго жил в Западном крае. Там я имел возможность лично убедиться во всех преимуществах крестьянского хуторского хозяйства. Меня поражал самый вид этих свободных хлебопашцев, бодрых и уверенных в себе... Прежде всего, надлежит создать гражданина, крестьянина-собственника, мелкого землевладельца... сперва гражданина, а потом гражданственность, а у нас обыкновенно проповедуют наоборот... Пока крестьянин беден, пока он не обладает личной земельной собственностью, пока он находится насильно в тисках общины, он остается рабом, и никакой писаный закон не дает ему блага гражданской свободы... Мелкий земельный собственник, несомненно, явится ядром будущей земной единицы. Вот тогда только писаная свобода претворится в свободу настоящую, которая, конечно, слагается из гражданских вольностей и чувства государственности и патриотизма” (П.А.Столыпин).
Какие партийные “измы” и прожекты установления свобод могут сравниться с этими мудрыми и конкретными суждениями? Сочетание гражданских вольностей и чувства государственности, патриотизма являет взыскуемую гармонию свободы и ответственности. Столыпин-реформатор был оптимистом и верил в исторические возможности России, Столыпин же политик трезво оценивал современную ему ситуацию: “После горечи перенесенных испытаний Россия, естественно, не может не быть недовольной. Она недовольна не только правительством, но и Государственной думой и Государственным советом. Недовольна правыми партиями и левыми партиями. Недовольство это пройдет, когда выйдет из смутных очертаний, когда образуется и укрепится русское государственное самосознание, когда Россия почувствует себя опять Россией”.
Разрушительные утопии воплотились в жизни не по вине ответственных и здравомыслящих деятелей, подобных Столыпину. В его лице русский гений пытался отмежеваться от крайностей. Он знал цену правым радикалам: “...Маньяки безусловной и безграничной деспотичности, которую они ложно определяют термином самодержавие”. И мог полновесно ответить левым экстремистам: “Я не буду отвечать на обвинение, что мы живем в какой-то восточной деспотии. Строй, в котором мы живем, – это строй представительный, дарованный самодержавным царем и, следовательно, обязательный для всех... Для всех теперь стало очевидным, что разрушительное движение, созданное крайне левыми партиями, превратилось в открытое разбойничество и выдвинуло вперед все противообщественные, преступные элементы... Дерзости врагов общества возможно положить конец лишь последовательным применением всех законных мер защиты”.
Но его суждения были гласом вопиющего в пустыне и не воспринимались распаленным сознанием российского общества. Идейная одержимость принуждала интеллигенцию в ответ на спасительные инициативы выдвигать заведомо неприемлемые требования радикальной смены государственного строя, то есть законной власти предлагалось отказаться от власти. Столыпин предпринимал разнообразные попытки единения политических сил, рассчитывая если не на патриотизм общества, то хотя бы на здравый смысл, который мог бы подсказать путь к самосохранению. Отвечая Шипову и Львову, Столыпин писал: “Душевно жаль, что вы отказываете мне в вашем ценном и столь желательном, для блага общего, сотрудничестве... Я нахожу, что нужно реальное дело, реальные реформы... В общих чертах, в программе, которая и по мне должна быть обнародована, мы мало расходимся... Кабинет весь целиком должен быть сплочен единством политических взглядов, и дело, мне кажется, не в числе портфелей, а в подходящих лицах, объединенных желанием вывести Россию из кризиса...”. Но общественность была единодушна в том, чтобы усугубить кризис.
Вот что писал другой царский министр Извольский: “Отказываясь от сотрудничества со Столыпиным, такие умеренные либералы, как князь Львов, граф Гейден и другие, совершили еще раз грубую ошибку и показали тем самым, насколько политические партии России были в это время еще незрелы, находясь во власти политических страстей”. Духовно инфантильные отцы русской демократии не желали предвидеть губительные последствия отказа от созидательного сотрудничества, ибо руководствовались партийными пристрастиями. Для них было важно не общественное благо, а то, чью сторону держишь и на чью мельницу льешь. Не могли они заниматься реальным делом, реальными реформами на благо общества и России, ибо служили, на их взгляд, более высоким идеалам. Ради сохранения идеологического целомудрия вожди освободительного движения готовы были пожертвовать судьбами людей и будущностью России. В атмосфере всеобщей травли Столыпина для них было невозможно оказаться на стороне реакционного самодержавия и его продажного правительства.
Общество, больное идейной маниакальностью, выталкивало всех, кто сохранял независимость и принципиальность: духовно цельные люди оказывались в изоляции и не могли влиять на судьбы страны. У тех же, кто оставался в гуще событий, болезнь прогрессировала: нравственное сознание лишалось религиозных основ и размывалось. Мир в их глазах раскалывался на “своих” и “чужих”. К себе подобным они сохраняли остатки порядочности, в отношениях же к идейным противникам (к властям, например) отменялись все нравственные критерии. Добропорядочность в кругу семьи и друзей не мешала им проявлять беспринципность и жестокость на поприще общественной деятельности. Задолго до изречения “гения революции” о партийности всякой истины идейный партикуляризм пронизывал общественную деятельность либеральной интеллигенции. Форма этой болезни производила впечатление цветущего нравственного здоровья и потому не вызывала защитной тревоги. Что, казалось бы, можно вменить таким патриотам, как Сабашниковы, Морозов, Милюков или Гучков? Но на самом решающем этапе истории глубоко запрятанная атеистическая безответственность и аморфность совести, материалистическая приземленность, рационалистическая узость сознания, эмпирическая конъюнктурность и позитивистское равнодушие подвинули русскую интеллигенцию “проагукать Россию в пасть большевикам” (В.В.Шульгин).
Таким образом, вину за разрушение России несут не только маньяки социальных потрясений, но все образованное общество, пораженное разнообразными формами идеомании. Общество сыграло роль “колбы”, в которой выращивались идейные бациллы, оказалось преступно-легкомысленным “врачевателем”, который с энтузиазмом заражал народ смертельными ядами. Интеллигенция формировала общественное мнение, выражала это мнение, навязывала его обществу и народным массам, раскрепощая иррациональные стихии. Выплеснувшийся в феврале-марте 1917 года и затопивший Россию в ноябре хаос толпы прорвался не вдруг, он готовился путем разнуздывания низменных страстей десятилетиями, ибо интеллигенция десятилетиями бездумно громила государственные и общественные скрепы, сдерживающие стихию масс.
Глубокую характеристику этому процессу дает С.Л.Франк: “Народ в смысле низших классов или вообще толщи населения никогда не может быть непосредственным виновником политических неудач и гибельного исхода политического движения, по той простой причине, что ни при каком общественном порядке, ни при каких общественных условиях народ в этом смысле не является инициатором и творцом политической жизни. Народ есть всегда, даже в самом демократическом государстве, исполнитель, орудие в руках какого-либо направляющего и вдохновляющего меньшинства... В народных массах в силу исторических причин накопился, конечно, значительный запас анархических, противогосударственных и социально-разрушительных страстей и инстинктов, но в начале революции, как и всегда, в тех же массах были живы и большие силы патриотического, консервативного, духовно-здорового, национально-объединяющего направления. Весь ход так называемой революции состоял в постепенном отмирании, распылении, ухождении в какую-то политически-бездейственную глубь народной души сил этого последнего порядка. Процесс этого постепенного вытеснения добра злом, света – тьмой в народной душе совершался под планомерным и упорным воздействием руководящей революционной интеллигенции. При всем избытке взрывчатого материала, накопившегося в народе, понадобилась полугодовая упорная, до исступления энергичная работа разнуздывания анархических инстинктов, чтобы народ окончательно потерял совесть и здравый государственный смысл и целиком отдался во власть чистокровных, ничем уже не стесняющихся демагогов. Вытесненные этими демагогами слабонервные и слабоумные интеллигенты-социалисты должны, прежде чем обвинять народ в своей неудаче, вспомнить всю свою деятельность, направленную на разрушение государственной и гражданской дисциплины народа, на затаптывание в грязь самой патриотической идеи, на разнуздывание, под именем рабочего и аграрного движения, корыстолюбивых инстинктов и классовой ненависти в народных массах, – должны вспомнить вообще весь бедлам безответственных фраз и лозунгов, который предшествовал послеоктябрьскому бедламу действий и нашел в нем свое последовательно-прямолинейное воплощение... Нас погубили не просто низкие, земные, эгоистические страсти народных масс, ибо эти страсти присущи при всяких условиях большинству людей и все же сдерживаются противодействием сил религиозного, морального и культурно-общественного порядка; нас погубило именно разнуздание этих страстей через прививку идейного яда социализма, искусственное накаление их до степени фантастической исступленности и одержимости и искусственная морально-правовая атмосфера, дававшая им свободу и безнаказанность. Неприкрытое, голое зло грубых вожделений никогда не может стать могущественной исторической силой; такой силой оно становится, лишь когда начинает соблазнять людей лживым обличием добра и бескорыстной идеи”. Долго сеяли в России ветер и очень удивились, когда грянула буря!