Похоже, что приведенные документы зафиксировали момент появления в Верхотурском уезде будущего праведника, если, конечно, он и есть. Семейка Пинежанин. Итак, Семен пришел в Верхотурье в 1624 году. И в 1624 - 1625 годах он находился в уезде, а год спустя был отмечен как постоянно обосновавшийся в Меркушине и платящий высокий оброк, выше даже чем обычный сбор с "прохожего" промышленного человека. Для сравнения: такой же оброк в 20 алтын с человека платили в начале 1620-х годов бобыли (жители, владевшие только дворами).
Портному, к тому же специализирующемуся на шитье шуб, пребывание в Меркушине обеспечивало возможность получения заказов от многочисленного проезжего служилого, торгового, промышленного и гулящего люда, местных и окрестных крестьян, посадских, служилых и т.д.
На протяжении XVII века, и особенно в первой половине столетия, в числе гулящих преобладали выходцы из поморских уездов. Струя выходцев из центральных и поволжских уездов, по словам А. А. Преображенского, "еле теплится, не поднимается выше 1%...". Но в Поморье практически не было "служилых людей по отечеству" - детей боярских, или, как их стали называть позднее, дворян. Как тогда быть с преданием о дворянском происхождении св. Симеона Верхотурского? Объяснения здесь могут быть следующими.
Одно кроется в особенностях традиционного, средневекового сознания. "Сила традиции обретала особую мощь... гарантией почтенности была прежде всего древность рода... - в результате, замечает французский исследователь Ж. Ле Гофф, - благородное происхождение приписывалось многим святым, на самом деле его не имевшим".
Другое объяснение проистекает из особенностей социально-экономического развития Пинеги. Эта территория исторически входила в состав Двинской земли, потом - Двинского уезда. Только с 1614 года Пинегой стало управлять особое Кеврольское воеводство. Уже в XIV - XV веках концентрация земельной собственности привела здесь к выделению из волостных крестьянских миров "двинских бояр". После присоединения Подвинья в конце XV века к Москве их земли были конфискованы. Затем, в XVI веке, подобные же процессы обусловили возникновение в среде крестьян-общинников Двинской земли ряда крупных владений так называемых "своеземцев", применяющих труд зависимых крестьян. Казна так и не санкционировала превращение части двинских черных (государственных) земель в феодальную собственность местных владельцев. Но Семейка Пинежанин вполне мог быть потомком или двинских бояр, или своеземцев - этих своеобразных северных "крестьянских дворян". А память о мнимом или действительном благородном происхождении в крестьянской среде сохранялась очень долго. Примеров можно привести десятки. Так, один из потомков верхотурских детей боярских Албычевых и в 1838 году в официальных документах (с крестьян брались подписки об объявлении им "высочайшей воли" императора Николая I) гордо подписывался за своих неграмотных односельчан из Камышловского уезда: "Сын боярской Андрей Албычев", хотя его предки утратили этот статус и превратились в обычных государственных крестьян еще в первой половине XVIII века.
Таким образом, предание о дворянском происхождении мер кушинского праведника вполне объяснимо и могло иметь как фантастические, так и реальные основания.
Предположение о тождественности меркушинского гулящего первой половины ХУ11 века Семейки Пинежанина и св. Симеона Верхотурского может подтвердиться, может остаться только гипотезой. В любом случае житийная легенда о праведнике, воплощенная в скупых строчках "Повести" митрополита Игнатия и многочисленных преданиях о нем, демонстрирует высокую степень соответствия урало-сибирским реалиям XVII столетия, народной жизни дореволюционной России. Характерно, что в преданиях (быличках) о св. Симеоне праведность его трактуется скорее не в религиозном, а в нравственно-бытовом смысле: достаточно вспомнить повествования о том, как он уходил из домов заказчиков, чуть-чуть не закончив работу, не желая получать плату за нее; как он вернулся в Ирбит за 100 верст, чтобы отдать по забывчивости унесенную хозяйскую иголку, и т.п.
Эта узнаваемость, демократизм образа бродячего портного во многом обусловили широкую популярность св. Симеона Верхотурского у крестьянства, мещанства, купечества и близких к ним социальных слоев. На Урале всегда немало было проезжего, прохожего и прихожего люда. С конца XIX столетия добавились новые факторы: переселенческое движение, появление железных дорог, а с 1914 года, с началом войны, - эвакуация населения из западных губерний России.
Этим, видимо, во многом объясняется настоящий взрыв почитания святого, возникший в начале ХХ столетия: 50 тыс. паломников ежегодно в конце XIX века и 90 - 120 тыс. в годы первой мировой войны. Несомненно, что люди, оставившие насиженные места по своей и не по своей воле, в чем-то ассоциировали себя со странником XVII века, гулящим человеком Симеоном Верхотурским.