.
Николай Крюков
Прежде всего, нужно сказать о подходе, которого я придерживался во время написания этой статьи. Считаю очень важным то, что ввиду острой актуальности вопроса сепаратизма и национализма во многих странах мира, в том числе и в России, в данном исследовании я старался придерживаться нейтральной позиции, выступая в роли беспристрастного наблюдателя. По-моему, в настоящее время не совсем корректно делать упор на национальную составляющую общественно-политической жизни, так как мировой социум уже нивелировался до такой степени, когда национальные элементы приходится восстанавливать в культурном наследии народов мира. Поиск «национального элемента» в политике, таким образом, является не чем иным, как разжиганием межнациональной розни. В данной статье, в частности, я попытаюсь показать, насколько губителен этот процесс даже в сравнительно небольших размерах. В конце концов, страдают всегда ни в чём не повинные люди.
Таким образом, нужно строго разграничить понятия «бретонский национализм» и «бретонское самосознание». В первом случае мы должны подразумевать людей, для которых в первую очередь важна политическая деятельность – манифестации, демонстрации, митинги, иногда даже теракты и вооружённые выступления. Националисты всегда пытаются добиться своих целей путём политической борьбы, иногда даже прямой агрессии. С другой стороны, одними политическими выступлениями можно добиться далеко не всего. Как пример можно привести многие страны Третьего мира, которые в своё время добились независимости от колониальных властей, но погрязли в межнациональной борьбе. В результате того, что национальное самосознание там находится на стадии формирования, культурное, а вместе с ним и экономическое развитие идёт очень медленно.
В случае с национальным самосознанием мы, наоборот, видим людей, совершенно не интересующихся политической жизнью. Их интересы сосредоточены в культурной сфере, их усилия направлены на развитие духовной жизни, а их цель – прогресс в культурном развитии народа. Таким образом, можно сказать, что термины «бретонский национализм» и «бретонское самосознание» по сути своей противоположны, и их ни в коем случае нельзя смешивать.
Начнём с того, что Бретань в конце XIX – начале XX века относилась к числу самых отсталых регионов Франции. Находясь в т.н. «группе северо-запада», по общему уровню экономического развития она опережала только Вандею — традиционно самый отсталый в экономическом плане регион Франции, населённый тогда почти только крестьянами.
Изолированность региона от основных промышленных центров только усиливала его экономическую отсталость. Такое положение подчёркнул П. А. Кропоткин в своей работе «Хлеб и Воля» (1892)
«Запад и восток Франции, её юго-запад и северо-восток, её центральное плато и долина Роны остаются отдельными мирами. И это различие резко выступает не только среди сельского населения этих областей (сельский полупромышленный крестьянин Юры и бретонский крестьянин — две разные народности), но и среди городского населения. Сравните только Марсель или Сент-Этьен и Руан — с Ренном, где власть попов и вера в короля удержались ещё поныне.
Изолированности способствовала также языковая граница, отделяющая Нижнюю Бретань, где в то время население почти поголовно говорило на бретонском языке и не понимало французского языка, от Верхней Бретани, где тоже не говорили по-французски, но использовали «галло» — местный диалект, мало отличавшийся от французского языка середины XVII века. Эта граница буквально «разрезала» регион надвое, проходя восточнее линии Сен-Брие – Ванн, а её существование приводило к ещё большему отставанию в экономическом плане Нижней Бретани от Верхней Бретани, имевшей больше преимуществ в экономическом развитии.
Правящие круги Франции по-своему решали проблему существования этого, по сути, двойного языкового барьера. Национальный вопрос решался с помощью министерства образования, запретившего в 1885 году использовать в государственных школах какой-либо язык, кроме французского. В результате даже сельским учителям Нижней Бретани, владевшим бретонским лучше французского, приходилось наказывать детей за то, что они говорили на родном языке; родителям приходилось запрещать детям обращаться к ним по-бретонски, а энтузиасты-одиночки, устраивавшие на свои средства курсы изучения бретонского языка, попадали за это в тюрьму. Бретонский язык был также изъят и из экономической сферы применения: с 1901 года все документы экономического характера во Франции, включая долговые расписки и судовые журналы, должны были быть написаны исключительно на французском языке.
Таким образом, довоенное положение бретонской культуры во Франции было весьма плачевным. Бретонский язык не преподавали в школах, на нём почти не издавалась литература, практически отсутствовали и периодические издания. И это притом, что бретоноязычное население трёх департаментов составляло более 1000 000 человек и занимало большую часть полуострова
Причиной такого положения стала национальная политика, проводившаяся правящими кругами во Франции с 1830-х по 1960-е годы. От неё сильно пострадали проживающие в стране народы – фламандцы, баски, провансальцы, эльзасцы, ну и, конечно, бретонцы. Оправданием такой политики служила следующая фраза: «Если Франция желает оставаться великой страной, то она должна устанавливать там, где только может, свой язык, обычаи, флаг, войска и свой дух ».
Положение бретонцев усугубляла невозможность эмиграции в те места, где бы их не дискриминировали по национально-языковому принципу. Если баски получали культурную (и материальную) подпитку от своих соплеменников на территории Испании, фламандцы и эльзасцы – в Бельгии и Германии соответственно, то, например, провансальцам пришлось туго – они массами эмигрировали на юго-запад, в мятежную тогда Каталонию (они-то как раз и выступили ядром многочисленных партий каталонских националистов).
У бретонцев же не было такого места, где бы их приняли с радостью. Многим пришлось уехать на заработки в Париж ввиду невозможности прокормить свои семьи дома .
Любители родной культуры и просто обеспеченные кельтоманы наведывались в Уэльс, где получали мощную духовную подпитку. Мало того, пример Уэльса постоянно вдохновлял бретонцев на достаточно смелые решения. Можно сказать, что бретонское самосознание в его современном смысле появилось во многом благодаря поездкам де ля Виллемарке на Айстедвод в 1830-х годах (именно там, на конкурсе певцов в Фестиниоге бретонцы получали звание бардов) и участию бретонцев в создании «Плайд Кимры». А уж про бретонский национализм и говорить не стоит – он с самого начала был делом рук людей, во всём бравших пример с Уэльса.
Как бы то ни было, в Уэльсе, как и практически во всей остальной Великобритании (кроме отдельных районов юга Англии, от Лондона до Корнуолла) бретонцы осесть не могли. Будучи католиками, они не захотели быть ассимилированными в протестантском окружении. Тем не менее, несколько десятков зажиточных семей поселились в разное время в Лондоне (в основном в католическом квартале Сохо), где с удивлением узнавали, что бретонцы оседали в Англии и её столице начиная с 1066 года.
Некоторые воинственно настроенные бретонские националисты уезжали в Германию, где многие из них позже вступили в состав кайзеровской армии и воевали против своих соплеменников-бретонцев на Западном фронте в Первую мировую войну. Но основной поток бретонцев, по тем или иным причинам не нашедших себе места на родине, направлялся в Америку – в основном в Канаду, США, Аргентину, Чили, Уругвай и Бразилию. Путь в Аргентину для бретонцев опять же «протоптали» валлийцы, образовавшие свою колонию в Патагонии ещё в 1865 году.
Бретонцы приезжали на поселение очень малочисленными и компактными группами, а их стремление не быть впоследствии ассимилированными породило бретонские землячества. Самые крупные в начале века существовали в Нью-Йорке, Лос-Анджелесе, Монреале, Торонто, Рио-де-Жанейро, Буэнос-Айресе. Бретонцы старались селиться в католическом окружении (ведь сама мысль, что его дети или внуки будут исповедовать другую веру, была для убеждённых католиков, какими являлись бретонцы начала XX века, невыносимой), работали обычно моряками или лесорубами (в Квебеке и других провинциях Канады до сих пор сохранились посёлки бретонских лесорубов). Многие бретонцы шли работать на фабрики и заводы (особенно в США и Аргентине).
Несмотря на внушительные размеры эмиграции, экономическое развитие Бретани в конце XIX – начале XX века происходило бурными темпами. Основные направления были следующими:
1. В промышленном развитии упор делался, прежде всего, на развитие старых индустриальных районов, крупнейшими из которых были комплекс Атлантической Луары (Нант – Сен-Назер) и Реннский промышленный узел. В Нижней Бретани шло развитие портовых комплексов, крупнейшими из которых были Лорьян и Брест.Развивались также и новые отрасли промышленности, например, самолётостроение (в 1910 году братья Анри и Морис Фарман начинают выпускать военные самолёты на построенном ими авиазаводе в Вийянкуре близ Ренна)
2. В сельском хозяйстве существовала тенденция к интенсификации производства и усиления внутрирегиональной специализации по коммунам (сельским общинам) и кантонам (церковным приходам).
3. Рыболовство, всегда существовавшее в Бретани как отдельный сектор экономики, получило в это время стимул к интенсивному развитию. Благодаря созданию ряда крупных рыболовных компаний, владевших также консервными заводами, резко возрос общий регистровый брутто-тоннаж бретонского рыболовного флота, количество рыбаков и область рыбного лова. Достаточно сказать, что в начале XX века 53% всех моряков и 68% рыболовов Франции составляли бретонские рыболовы (и китобои), ходившие за треской, сельдем, тунцом, лососем и сардинами по всей Атлантике — от Исландии и Баффиновой Земли до Огненной Земли и островов Кергелен, где у них имелись китобойные «станции».