Это были значительные достижения. Однако деятельность этих учреждений мало чем отличалась от скольжения по поверхности проблемы. Большинство новых школ были малы, и многие из них (Морская академия, например) обслуживали почти исключительно сыновей военного и чиновничьего сословий. Для выходцев из более низких ступеней социальной и интеллектуальной лестницы было очень трудно добиться продолжения образования. В 1714 г. было определено указом, что по два дипломированных специалиста Московской навигационной школы должны будут посылаться в каждую провинцию, чтобы преподавать "цифирь" (арифметику) и основы геометрии сыновьям помещиков и должностных лиц. Это было краеугольным камнем честолюбивого плана вынудить правящий класс обеспечить сыновей по крайней мере элементарным образованием. Это подкрепилось одним из самых печально известных и типичных для Петра указом – без свидетельства об удовлетворительном окончании курса обучения ни один молодой человек благородного или дворянского происхождения не имел права жениться. Однако факт, что "цифирные" школы были открыты также для представителей других классов, вел к сильной оппозиции со стороны землевладельцев, которые делали много, чтобы уменьшить их эффективность. В Петровской России было невозможно создать действительно обширную систему образования, даже на относительно низком уровне. Наличие денег и образованных преподавателей – вот наиболее важные из необходимых условий для такого новшества, отсутствие которых резко сужало пределы того, что могло быть достигнуто; и собственная порывистость Петра, и недостаток устойчивого внимания к предмету затрудняли любое длительное продвижение вперед.
Это образовательное усилие, со всеми своими недостатками, имело тем не менее преимущество – стимулирование значительного выпуска учебников различного вида. Главное – что это были национальные российские учебники, а не переводы или адаптации иностранных трудов.
Потребность укрепить Россию, заимствуя иностранные методы и технологии, была теперь усилена увеличившимся желанием полностью понять то, что было уже заимствовано. Во время большой поездки 1697 – 1698 гг. Петр восхищался мастерами Западной Европы; во время поездки во Францию и Нидерланды в 1717 г. он изучал и анализировал то, что видел, с большим интересом.
Петр также начал впервые проявлять серьезное внимание к искусствам. В 1716 г. он азартно покупал картины через агента в Амстердаме. В том же году он просил великого герцога Козимо III Тосканского позволить молодым русским изучать живопись в Академии во Флоренции. Двумя годами позже другой агент покупал для него картины и статуи в Риме и пытался завербовать скульпторов и живописцев для работы в России, где строительство С.-Петербурга обеспечивало возможности для таких мастеров. Интерес Петра к прошлому также возрос в его более поздние годы. Новые интеллектуальные и культурные силы для работы в России нашли как символический, так и географический центр в С.-Петербурге.
Рост новой столицы, под постоянным правительственным руководством и контролем, был быстрым. Петр не смог полностью игнорировать традицию в создании своего нового города. Так, в 1710 г. там был основан монастырь Александра Невского (знаменательно, что святой, которому он был посвящен, был при жизни князем-воином, а не монахом). Но дух и тон жизни в С.-Петербурге были отличны от таковых в любом другом российском городе. Иностранцы были более заметны, чем где-нибудь еще в стране, и иностранные влияния были более сильными и распространенными. Обосновавшихся здесь активных сторонников и сотрудников Петра было намного больше, чем в Москве; и присутствие в новой столице большей концентрации владетельных людей, благосклонных к идеям и стремлениям царя и восприимчивых к иностранным влияниям, придавало С.-Петербургу уникальную атмосферу. Этот город четко выражал тот факт, что он был создан преднамеренно, а не вырос сам по себе. В строительстве и украшении новой столицы иностранцы играли ведущую роль.
Имелось достижение, возможно, самое поразительное из всех, которым город навязывал высшим сословиям российского общества западноевропейские манеры и ценности. Быт господствующего класса изменился еще в первые годы царствования Петра. По возвращении из первого заграничного путешествия в августе 1698 г. на первом же пиру Петр обрезал ножницами длинные бороды нескольким поздравлявшим его боярам. Духовенство считало брадобритие смертельным грехом, указывая, что на иконах святые пишутся с бородой, и только иностранцы, которых считали еретиками, бреют бороду. Несмотря на это, было приказано бриться. Полтора года спустя было приказано сменить длинную и неудобную старинную одежду на короткие костюмы. Бояре, дворяне и торговые люди должны были носить западноевропейский костюм. Жены и дочери их должны были вместо русских сарафанов и телогреек носить юбки и платья по иноземным модам. Новая столица предприняла первые серьезные попытки улучшить положение русских женщин, вывести их из уединения, в котором, по крайней мере среди землевладельцев и состоятельных классов, они пребывали так долго. Это, однако, было расценено как "большой отход от российских обычаев" и в течение последующих двадцати лет Петр продвинулся не намного дальше в этом направлении. Тогда в указе от декабря 1718 г. он приказал учреждать "ассамблеи" в своей новой столице. Эти собрания чиновников, офицеров и даже торговцев проводились, как правило, три раза в неделю в течение зимних месяцев и предлагали разнообразие развлечений – танцы, шахматы, шашки и курение. Указом царя устанавливалось, что они должны посещаться женщинами, сопровождающими приглашенных мужчин; это обязательное присутствие женщин было полным разрывом с московской традицией, одним из самых острых, когда-либо сделанных Петром. Но одно дело было одеть женщин в иностранное платье и "выставить" их напоказ грубо подражая западноевропейским манерам, но совсем другое – придать им уверенность в себе, чтобы позволить воспользоваться преимуществом новой ситуации.
Усилия Петра развить и улучшить интеллектуальный и культурный климат России, таким образом, только ограничили успех. Они достигли только крошечной доли населения. Их успех только расширил разрыв между образованным высокопоставленным меньшинством и массой населения, которое было совсем не затронуто этими новыми веяниями. Снобизм расширил этот разрыв еще больше. К более поздним годам правления Петра в высших слоях общества появилась тенденция, ставшая более заметной в последующих десятилетиях, использовать множество иностранных слов и фраз в речи как признак просвещенности и современности. Русский в такой ситуации казался языком крестьян и ремесленников. Это отразило разделение, которое пошло намного глубже. Все больше офицеров или должностных лиц, получивших образование в одной из новых школ и имевших некоторый контакт с новыми и иностранными идеями, имели доступ к интеллектуальному миру, закрытому для крестьян и ремесленников, чьи горизонты остались такими, какими они были в течение столетий. В течение долгого времени после господства Петра большинство членов русского правящего класса, воспитанных в основном кормилицами-крестьянками, разделяя популярные набожность и суеверия и в течение лет своего становления находясь в близком контакте с крестьянской жизнью, продолжали знать и понимать культуру масс. Однако интеллектуальный мир, который символизирует С.-Петербург, был уже очень отдален от того, в котором все еще жило большинство русских. Православное благочестие и огромный вес религиозной традиции, совершенно отдаленные от материальных трудностей, недостатка денег и образованных преподавателей, не предусматривали никакого преобразования российской интеллектуальной жизни в то время. Рядом с новой элитой, в основном с техническим или профессиональным образованием, там все еще жили массы, чье воображение лелеялось в неприкосновенности, представление о мире формировалось церковными церемониями и богослужениями, дополненными богатым набором традиционных народных сказок. Даже среди образованных было еще слишком рано надеяться на большой творческий потенциал, использующий воображение.
Всю свою жизнь Петр надеялся и работал для создания новой интеллектуальной атмосферы, по крайней мере в высших кругах российского общества. Он действительно надеялся на это не менее, чем на создание нового типа русского человека, инициативного, общественно-духовного, открытого для новых идей, свободного от унаследованных предрассудков. В этом стремлении он был полностью неудачлив. Люди такого типа, страстные сторонники царя, опекуны его наследия и создатели легенды о его достижениях, появлялись повсеместно. Но при всей их важности они были крошечным меньшинством, сознательно ведущим борьбу за изменения и модернизацию. Общество в XVIII столетии повсюду в Европе было отмечено борьбой между образованным меньшинством наверху и мертвым грузом невежества и консерватизма снизу. Ни в одном главном государстве пропасть между этими двумя сторонами не была настолько широкой, как в России: но Петр справедливо не может быть обвинен в то, что расширил ее. Развитие России, а может быть, даже выживание ее, требовали быстрого создания образованной элиты с некоторым знанием современных методов и идей, к которому он и стремился.
Аппарат правительства, который унаследовал Петр, имел много дефектов, был одновременно и примитивным, и сложным. Он был тяжелым на подъем и медлительным. Расхождения между законодательством, административными инструкциями и судебными решениями делали юридические нормы расплывчатыми, административная машина оставалась, по последним исследованиям, просто иерархией должностных лиц, собирающих налоги и дань, структурой с корнями, уходящими в монгольскую эпоху средневековой России.