А.М. Пятигорский
По мнению оксфордского философа Дж. Грэя, наш век — это век крушения надежд и идей Просвещения и исторического прогресса. Попытки создать новую политическую философию неизбежно оказываются попытками перенесения моральных принципов в теорию и действительность политики. Политическая философия перестала быть наукой, исследующей эти принципы...
Либеральный демократический режим не выводится из истории и политической практики, а постулируется как заранее данный, чуть ли не внеисторический принцип оптимального человеческого бытия. В результате эта политическая философия оказалась оторванной не только от реальной политической жизни, но и от конкретных условий существования современных людей и их психологии. Она превратилась в абстрактную академическую дисциплину. Принципы справедливости провозглашаются одними и теми же для всех людей (при этом их не спрашивают, согласны ли они с этими принципами) — все должны их придерживаться. А если нет, то тем хуже для них. И, например, вовсе не важно, кто нами управляет, если эти принципы обеспечиваются. Личное полностью исчезает в общем....Беда современной политической философии с ее идеями и принципами, унаследованными от эпохи Просвещения, не в том, что она больше не соответствует действительности (об этом нечего и говорить), а в том, что она полностью потеряла контекст. Крах марксизма — одного из вариантов политической философии Просвещения — не в том, что он оказался «не прав» в отношении действительного положения вещей, а в том, что возникло другое положение вещей, совершенно иная политическая и культурная ситуация, в которой он уже не может быть ни прав, ни виноват....Тем не менее, оказывается, без моральных или по крайней мере ценностных постулатов, ни одна политическая теория обойтись не может.
В этом смысле интересен вопрос: представляют ли современные экологические идеи «зеленых» политическую теорию?
Пытаясь ответить на него, важно помнить, что современные экологические теории не составляют единого целого. Крайне грубо в них можно различить два основных направления. Первое (абстрактно-гуманистическое, научно-редукционистское и футурологическое, т. е. рассматривающее настоящее с точки зрения будущего) связано с именами Ж. Моно, И. Пригожина и ряда других ученых. Второе (антиредукционистское и по сути антигуманистское, если понимать гуманизм в традиционном либеральном смысле) ассоциируется прежде всего со взглядами Дж. Лавлока, и хотя оно также футурологично, но в нем человечество рассматривается как составная часть общего — природы и космоса.
Э.Голдсмит в книге «Путь» дает, пожалуй, наиболее полное изложение предпосылок возможной экологической теории. Первая предпосылка: устойчивость человеческого общества гораздо важнее, чем его прогресс (экономический, научный, культурный — какой угодно). Практически это предполагает постепенное оставление и разрушение больших городов и индустриальных комплексов и еще более постепенный переход к жизни в нетехнологизированных небольших самодостаточных общинах. Полный отказ от потребительского образа жизни и, соответственно, исчезновение мирового рынка. Это — минимум, необходимый для сохранения биосферы от полного уничтожения.
Вторая предпосылка: необходимость появления новых структур мировой политической власти или — называйте это, как хотите, — того, что санкционировало бы и обеспечило уничтожение рыночной свободы и остановку индустриально-технологического и научного прогресса и помогло бы организации нового типа жизни и новых условий человеческого существования.
Этот отказ от прогресса, о котором пишет Голдсмит, должен быть добровольным. В этом отношении интересно напомнить, что, согласно Лавлоку, численность человечества должна быть резко сокращена за счет ограничения рождаемости, а городская экономика ограничена и отрегулирована, но не разрушена.
Несмотря на кажущуюся утопичность экологического проекта Лавлока и Голдсмита это не утопия. Такое будущее не обещает быть ни более счастливым, ни более справедливым, ни более развитым, чем нынешнее. Этот проект — не реализация «вечной мечты о светлом будущем» без болезней и пороков прошлого и угроз настоящего. Иными словами, это не план его исполнения, а проект следования необходимости. Он призывает человека стремиться не к счастью, а к выживанию. Но при этом у экологического проекта есть черта, объединяющая его со всеми утопиями прошлого и настоящего, — он отменяет политику, как отменяют ее Платон в «Государстве», Гегель в «Феноменологии», Маркс и Энгельс в «Коммунистическом манифесте», Ленин в «Государстве и революции» и т. д. Политику не только как теорию и практику конфликтов, столкновение интересов разных групп людей в борьбе за власть, разрешающей эти конфликты, но и как саму идею частного интереса. Отныне он будет заменен необходимостью родового выживания человека. Род становится субъектом новой истории, воображаемой как, в известном смысле, повернутая вспять старая. Проблемы будущего найдут здесь свое решение в историческом прошлом.
И здесь мы возвращаемся к основной проблеме всех утопий — сознанию, ибо самым утопическим в любой утопии остается сознание. Гегель не уставал повторять, что сознание всегда «отстает» от действительности. Маркс и Ленин уверяют нас, что в коммунизм можно вступить только с уже измененным сознанием. Но с сознанием чего? Необходимости ограничения производства (любого: промышленного, сельскохозяйственного, культурного) и, главное, — потребления, тоже любого. При этом не принимается во внимание то историческое обстоятельство, что если развитие происходит и спонтанно, и сознательно, то его ограничение и контроль над ним может производиться только сознательно, пока, разумеется, человеческое сознание не изменится настолько, что это будет осуществляться спонтанно, т. е. станет бытовой и культурной привычкой всего человечества. Образ мышления экологов, по определению исключающий какие бы то ни было политические и идеологические различия в общечеловеческом образе мышления, в какой-то мере напоминает идею языка, в котором бы действовал запрет на образование диалектов. Но когда — пойдем на это невероятное допущение — идея родового выживания станет универсальной идеей человечества, любая другая идея, даже если она по содержанию не имеет ничего общего с первой и уж никак ее не отрицает, все равно окажется противопоставленной ей идеологически. В итоге идеология обратным путем воспроизведет политику, и вся история опять пойдет с начала.
Таким образом, этот экологический проект хотя и не утопичен по своей основной интенции (идея родового выживания), оказывается утопическим в его реализации в будущем. Но даже при самом поверхностном анализе этого проекта в нем обнаруживается одна очень важная отрицательная черта. В отношении современного человека проект не принимает в расчет, что в неплановом до сих пор ходе истории одной из основных тенденций культуры (в самом широком смысле) была тенденция к вытеснению рода, к нейтрализации, а затем ликвидации родового в сознании человека, начиная с семьи и племени и кончая видом Homo sapiens.
Экологический пpoект, особенно в версии Лавлока, восстанавливая идею всего рода человеческого «наверху», не только практически отменяет (регулированием рождаемости) род «внизу», но этим принципиально отменяет и всю культуру по вертикали. Нелишне напомнить, что культура нами понимается как всегда историческое, как то, что уже было к моменту нашего рождения и что предоставлено нашему осознанию, выбору и действию — все равно, положительному или отрицательному. Культура нашего исторического периода — как она сама себя описывает — характеризуется прежде всего экстенсивностью. Научно-техническая революция с ее идеей превращения мира в одну цивилизацию и заселения землянами других планет — только один пример такой экстенсивности.
Современная культура еще не привыкла к идее интенсивности, и понадобятся несколько поколений, чтобы научиться думать по-другому. Может быть, философия, литературная критика и литература постмодернизма — один из первых шагов в этом направлении. Но не будет ли самым главным в этом научении: как разучиться думать по-прежнему? Проблема здесь, думается, в сознании не только тех, чье сознание будет переделываться, но и тех, кто выдвигает проект такой переделки.