М. П. Одесский
Фильм американского режиссера Форда Ф. Копполы «Дракула Брэма Стокера» (1993 г.) в свое время подвел итог мировой киноистории вампиров [1]. Фильм, в частности, вызвал предложение широкого спектра культурных услуг, включая издание разнообразных исторических энциклопедий о кровососущем монстре. Согласно их авторитетному мнению, слово «вампир» в форме «упырь» впервые «встречается именно у русских» [2]. Действительно, знаменитый словарь древнерусского языка по письменным памятникам И. И. Срезневского (опубликован посмертно, в 1893-1912 г.) содержит статью о лексеме «упырь» [3]. Эта словарная статья до сих пор может функционировать в качестве концептуального конспекта, комментированное развертывание которого позволяет реконструировать представления об упырях, присутствующие в древней книжности.
Сообщая о русском приоритете в назывании упыря, «вампирические» энциклопедии подразумевают книжника по прозванию Упырь Лихой. В словарной статье Срезневский приводит это «прозвание или собственное имя», сославшись на «Послесловие» к «Толкованию на книги пророческие» (сохранилось в рукописях XV в., но, как явствует из текста, восходит к оригиналу XI в.).
В 1861 г. Ф. И. Буслаев воспроизвел «Послесловие» (специалистам оно и ранее было известно) в «Исторической христоматии церковно-славянского и древне-русского языков» [4]. Копиист благодарит Бога за то, что сподобил переписать-«написати» книги Пророчеств «ис кирилоце» (пояснение публикатора: «из списка, написанного кириллицею») при Владимире Ярославиче, княжащем в Новгороде; книжник приступил к работе в лето 6555 от сотворения мира (1047 г.) 14 мая и окончил 19 декабря; он хвалит книги и завершает «Послесловие» обращением к князю Владимиру Ярославичу.
Согласно Ф. И. Буслаеву, «в языке перевода Пророчеств сохранились - несмотря на подновления писцов - следы глубокой древности, как в выражениях, так и в грамматических формах, восполняющих древнейшую славянскую грамматику Остромирова списка, Изборника Святославова и других письменных памятников XI в.» [5].
Пожалуй, самый любопытный «след» древности - имя переписчика: «Азъ попъ Оупирь (у Буслаева разночтение по другому списку: «упыръ». - М. О.) Лихыи». Имя обратило на себя внимание как загадочное и не подобающее священнику. Настолько загадочное и неподобающее, что А. Шеберг счел необходимым прибегнуть к эпатирующей разгадке [6]. Шведский славист «опознал» в книжнике по имени «Оупирь Лихыи», работавшем для новгородского князя, шведского рунорезца (изготовителя рунических надписей на мемориальных камнях [7]) по имени «Эпир Неробкий» (Upir Ofeg). Шеберг предположил, что Эпир мог оказаться в свите Ингегерд, дочери шведского короля, ставшей женой князя Ярослава Мудрого и матерью князя Владимира Ярославича. Коль так, слово «Оупирь» - транслитерация имени «Эпир», а «Лихыи» - перевод эпитета «Ofeg».
Впрочем, даже если Шеберг прав, его гипотеза, делая имя/«прозвание» попа приемлемым на «входе», едва ли ослабляет то «неполиткорректное» впечатление, которое оно должно было производить на «выходе», к примеру, среди книжников круга Геннадия Новгородского, переписавших Книгу Пророчеств в XV в.
Буслаев, публикуя приписку Упыря Лихого, никак не комментировал ни компонент «оупирь», ни эпитет «лихыи», по-видимому, сочтя это необязательным в случае имени собственного. Однако слово «упырь» все-таки не встречается в церковнославянском языке в явно позитивном контексте, а слово «лихыи» (вместе с однокоренными) обозначало не только «неробость», но и разные степени и формы зла - вплоть до «сатаны» (данные того же словаря Срезневского).
Соответственно, имя автора «Послесловия» к «Толкованию» - «Оупирь Лихыи» - хотя и могло быть безобидной транслитерацией или переводом, но скорее древнерусские книжники воспринимали его приблизительно так же, как позднее «вампирические» энциклопедии. Кроме того, в русской традиции имена-прозвища вполне уважаемых людей часто содержали негативную семантику.
В итоге остается несколько скупых фактов: прозвание «Оупирь» восходит к XI в., оно - уникально и в имени попа-копииста соположено с другим словом, имеющим, вероятно, негативные (инфернальные) коннотации (имя = упырь + лихой).
В качестве базового источника для интерпретации «упыря» И. И. Срезневский справедливо принимает не «Послесловие» Упыря Лихого, а другой памятник книжности - «Слово святого Григория, изобретено в толцех, о том, како первое погани суще языци кланялися идоломъ и требы им клали; то и ныне творят». Это - компиляция, составленная на основе «Слова на Богоявление» Григория Богослова (IV в.) [8]. Если оригинальное сочинение отца церкви, существовавшее и в славянском переводе XI в. [9], излагало теологию праздника, то Толковое слово («изобретено в толцех») функционировало на русской почве как обличение всякого рода язычников, иноверцев и в процессе бытования дополнялось вставками, которые аккумулировали бесценную информацию о местной традиции [10].
Толковое слово открылось исследователям благодаря С. П. Шевыреву, обнаружившему его в составе Паисиевского сборника (XIV или начала XV в.). По воспоминаниям М. П. Погодина, «в 1847 году на вакации Шевырев посетил Кирилло-Белозерский монастырь, осматривал тамошнюю библиотеку и нашел в ней несколько драгоценных неизвестных дотоле памятников. Из них так называемый Паисиевский сборник сделался предметом многосторонних ученых исследований и подал повод к важным заключениям. (Описание этой поездки, с приложением 25-ти литографированных рисунков, вышло в начале 1850 года.)» [11]. Сообщая в «Поездке в Кирилло-Белозерский монастырь в 1847 году» о «драгоценных памятниках», Шевырев, в частности, цитировал вставки о язычестве, а И. И. Срезневский тогда счел их настолько важными, что опубликовал в журнале «Москвитянин» специальную статью.
Ученый датировал языческие вставки концом XIII - началом XIV в. [12] и сопоставил их с позднейшим списком «Слова святого Григория» (XVI в.). Среди представленных вставок - своего рода очерк истории славянского язычества: «преже Перуна бога ихъ, а преже того клали требу упирем и берегинямъ». Авторитетный специалист предложил исправить чтение: «переже [бо того] Перуна бога и иных словили, и клали требу <имъ и> упыремъ и берегинямъ» [13]. Соображения Срезневского носили не столько текстологический, сколько историософский характер и определялись представлением об изначальном в язычестве «догмате о едином, верховном Боге, родоначальнике всех других божеств» [14]. Ведь если следовать Паисиевскому сборнику, то «надо принять, что сочинитель имел понятие о трех периодах русского язычества, что период обожания Перуна он считал последним, период поклонения роду и рожаницам ему предшествовавшим, а период поклонения упырям и берегиням древнейшим. Мог ли сочинитель иметь такое понятие о русском язычестве и желать его выразить? Мне кажется, не мог. Не мог потому, что ему как христианину средних веков не могло придти на мысль рассматривать язычество как явление историческое, постепенно изменявшееся» [15].
Комментируя текст, Срезневский привел другие случаи употребления слова «упырь»: «Об упырях, кроме упыря лихого, сколько могу припомнить, ничего не бывало известно по древним и старым памятникам. В народных преданиях славян сохранилось это слово до сих пор почти везде - кое-где в форме мужеского рода (упир, упюр, впир, вампир), кое-где в форме рода женского (упирина, упирjа, вампера), и почти везде в двух смыслах: во-первых, в значении летучей мыши - vespertilio, а во-вторых, в значении a) привидения, b) злого духа, высасывающего кровь у людей, или же оборотня, волкодлака. Вампиры в этом втором значении известны целой Европе» [16].
Срезневский отметил только два книжных случая употребления «упыря» - «Послесловие» Лихого «попа» и «Слово святого Григория, изобретено в толцех». Потому значение слова восстанавливается по «народным преданиям славян»: оно получилось многообразным: (1) летучая мышь, (2) призрак, (3а) злой дух-кровосос, (3b) оборотень.
Последние нюансы Срезневский устанавливал, апеллируя к кровососам-«вампирам», которые «известны целой Европе». Логика лексикографического умозаключения здесь ясна. Этимология слова «упырь» была и остается непрозрачной: М. Фасмер в словаре подчеркнул, что «реконструкция праслав<янской> формы сопряжена с трудностями»; в качестве приемлемых он перечисляет сближения с «парить, перо» или с «пирати - дуть». Напротив, вампиры были на слуху. Во второй трети XVIII в. Центральную Европу поразила «вампирическая эпидемия», которую азартно обсуждали Вольтер и другие интеллектуалы-просветители [17]. Информация об этой «эпидемии» почти сразу проникла в Россию: в 1739 г. новости о вампирах печатались в петербургской периодике - «Примечаниях к Ведомостям», а в 1769 г. популярный «Словарь разноязычный» Н. Г. Курганова зафиксировал слово «вампир» [18]. Родственность слов «упырь» и «вампир» более или менее очевидна, тем самым автоматически актуализируя некий интерпретативный путь. Оставалось прямо объяснить «упырей» через «вампиров», в чем Срезневский к тому же объективно следовал сложившейся культурной традиции. К примеру, А. С. Пушкин, переводя мистификацию П. Мериме «Песни западных славян» (1835 г.), вместо «вампира» (песня «Марко Якубович») и вместо «бруколака» (песня «Вурдалак») планомерно вводил «вурдалака», а «вурдалака» «патриотически» приравнял к «упырю» (примечание к «Марко Якубовичу»): «Вурдолаки, вудкодлаки, упыри - мертвецы, выходящие из своих могил и сосущие кровь живых людей» [19].
Благодаря статье Срезневского, «Слово святого Григория» прочно вошло в научный оборот, и Буслаев включил памятник в свою хрестоматию. В этом случае отнеся слово «упырь» к именам нарицательным (в отличие от имени собственного «Оупирь»), он - вслед за Срезневским - отождествил упырей с «вампирами» [20], но опустил параллели с «народными преданиями славян».
В статье «Древнейшие эпические предания славянских племен» Буслаев также привлек «Слово святого Григория» для описания системы славянского язычества. Он не согласился со Срезневским в отрицании «Слова святого Григория» как источника по доперуновской «эпохе поклонения стихиям» [21]. По мнению Буслаева, свидетельство текста из Паисиевского сборника «драгоценно по двум указаниям: во-первых, что в нашей мифологии было несколько различных моментов развития, и столь заметных, что на них обратил внимание даже старинный книжник, вовсе не интересовавшийся историею мифологии; и во-вторых, что позднейшая мифологическая эпоха определяется господством Перуна. Указание на то, что до Перуна требы клали каким-то Упирям и Берегиням, Роду и Роженицам, само собой разумеется - не исключает других божеств, которых благочестивый автор мог не знать, или не находить нужным о них упомянуть» [22]. Вместе с тем Буслаев, как и в хрестоматии, удержался от соблазна объяснять упырей при помощи данных славянского фольклора.