Червоненко С.М.
(г. Москва)
В статье анализируются рассказы священников Ярослава Шипова, Владимира Чугунова, протоиерея Саввы Михалевича, посвященные теме детства. Сделана попытка выявить особенности манеры повествования каждого из авторов, разгадать пути, которыми каждый из них ведет читателей к важным религиозно-философским проблемам. Главное внимание уделено поэтике раскрытия детских характеров, поставленных в центр повествования. Анализ психологического состояния юных героев проведён с учётом позиции авторов-рассказчиков, ставших взрослыми. Выявляются стилевые доминанты и ведущие мотивы, обусловившие идейные акценты писателей.
Детство является основополагающей порой в становлении духовной личности человека. На чистые, простые, беззлобные и смиренные детские сердца не раз обращал внимание Господь, призывая и нас стремиться стяжать детские добродетели: «Истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное» [3, с. 78], (Мф., 18, 3).
Вслед за своим Учителем апостол Павел в послании к Ефесянам пишет: «Дети, повинуйтесь своим родителям в Господе, ибо сего требует справедливость. Почитай отца твоего и мать, это первая заповедь с обетованием: да будет тебе благо, и будешь долголетен на земле» [1, с. 338—339], (Еф., 6, 1—3). В «Начертании христианского нравоучения» святителя Феофана Затворника мы находим: «Дети — одна из целей супружества и вместе обильный источник семейных радостей» [6, 652].
Особое внимание детским впечатлениям, оказавшим большое влияние на формирование человеческой личности, составляющим духовную основу жизни в целом, уделяли писатели Русского зарубежья. В произведениях И.С. Шмелева «Лето Господне», «Богомолье», ставших ярким свершением в литературе ХХ в., как отметила Л.А. Макарова, оригинальна «не только форма создания детских образов, но и повествовательная манера автора» [4, с. 92]. В удивительно светлой повести «Детство Никиты» А.Н. Толстой сумел передать чистое, непосредственное отроческое восприятие жизни и переживаний первой любви.
Переживания юных героев раскрываются в рассказах В.Г. Распутина («Уроки французского»), В.П. Астафьева («Последний поклон» и др.). Произведения П.В. Санаева (повесть «Похороните меня за плинтусом»), Н.И. Нусиновой (повесть «Приключение Джерика»), Б.Д. Минаева («Детство Левы»), А.И Грищенко (повесть «Вспять») отображают разное отношение к детству в 1960-х — 1980-х гг.
Многие писатели описывают детские годы как светлые, наполненные радостью и счастьем. Правомерно наблюдение Р. Грижбковой о раннем детстве в автобиографической прозе А. Белого как о «сфере вольности и чистой радости бытия, как мир нежности, естественной жажды добра, любви, дружбы, доверия и уверенности» [2, с. 7]; в течение этого периода «складываются в человеке основные и мировоззренческие ориентации, отношение к самому себе, к другим людям, к жизни и миру, <...> формируются стереотипы поведения» [2, с. 7].
О необходимости ограждать детей как можно дольше от грязи и фальши окружающей действительности писал в начале ХХ века выдающийся религиозный мыслитель священник Павел Флоренский. В своем труде «Предполагаемое государственное устройство в будущем» автор отводит важную роль образованию и воспитанию молодого поколения, подчеркивая что «дети должны [быть] изолированы от политических тревог, от дрязг жизни, должны как можно дольше оставаться детьми» [7, с. 398].
К выбранной теме обращались и писатели-священники начала ХХ в. Сергей Дурылин (семейная повесть «Сударь кот») и протоиерей Валентин Свенцицкий (рассказ «Христос в детской»).
Проза писателей-священников выделяется особым авторским осознанием духовного смысла явлений и событий, к которым прикасаются дети разных возрастов. Писатели идут от «внешнего, общего описания» [4, с. 92], переходя «к более глубокому психологическому, детальному изображению детских переживаний, интересов» [4, с. 92], останавливаясь на «особенностях восприятия, оценок, устремлений» [4, с. 92] своих юных героев.
Более подробно остановимся на рассказах отца Ярослав Шипова «Туда и обратно», «Должник», «Первые послевоенные», священника Владимира Чугунова «Луна над погостом», протоирея Саввы Миха- левича «Тропою натуралиста». Конечно, у каждого из писателей свой особенный, индивидуально неповторимый взгляд на формирование характеров детей, их участие в частной, семейной, национально-государственной и духовной истории.
Характерной особенностью произведений священников Саввы Михалевича и Владимира Чугунова становится манера повествования от первого лица, что позволяет создать достоверную атмосферу раннего детства, с его безмятежностью и одновременно незащищенностью.
В рассказе отца Владимира Чугунова «Луна над погостом» одной из основных характеристик становится речь героев, особенно выразительная у детей. Выделяется среди других персонажей Сашок-изверг, который не выговаривает половину звуков: «холос», «ухозу», «голод» [8, с. 8], «масына», «лоботать» [8, с. 9]. Свет детской поры призвано подчеркнуть имя маленькой девочки — Светланки — только так называют ее герои. Автор намеренно избегает выстраивания четкой сюжетной линии, дробя текст на пятнадцать небольших частей, в которых собраны маленькие, но емкие эпизоды одного лета, проведенного автобиографическим героем у своих бабушки и дедушки. Глазами мальчика мы видим окружающее, в первую очередь сельских жителей, их заботы и трудности, яркие детские радости, огорчения и страхи, кажущиеся взрослому человеку наивными и порой смешными.
Весь текст как будто соткан из отдельных лоскутков — воспоминаний, обрывков сна. Это сравнение писатель не раз использует уже в самом начале рассказа, говоря о светлых днях своего детства, «той счастливой поры» [8, с. 3], которая уже никогда не вернется; «все это вспоминается мне, как во сне» [8, с. 3] — повторяет герой-повествователь.
Автор с юмором описывает многие ситуации, за комичностью которых порой скрыт серьезный, чаще всего нравоучительный подтекст. Одним из таких эпизодов становится так бесславно закончившийся поход двух братьев на чужую пасеку за медом.
Наивность и простота детской души ярко проявляются в стремлении автобиографического героя помочь бабушке, когда он случайно услышал ее скорбную молитву-плач о страданиях всего мира: «Как же всех жалко-то! А сколько горя, страдания, слез. А как трудно жить. Как спастися? Так тяжко порой дышать, Господи, Царица Небесная!..» [8, с. 19]. Этот крик души родного человека, дорогого маленькому сердцу, вызывает живой отклик чуткого ребенка, у которого «слезы навертываются на глаза» [8, с. 20], а в бесхитростных мыслях проявляется наивность. Это подчеркивает и сам автор, вмешиваясь в повествование и оценивая события с позиции прожитых лет: «Я и не подозревал до тех пор, что кому-то тяжело дышать и трудно жить, когда мне так хорошо, так весело живется» [8, с. 20], «ничего этого мне неизвестно: мне легко жить и дышать» [8, с. 20]. Это один из эпизодов в ткани повествования, содержащий вполне очевидные элементы проповеди. Автор намеренно стремится подтолкнуть читателя, чтобы он задумался не только об эпизодах литературного произведения, но и о собственной жизни.
Изображая мир маленького ребенка, писатель-священник выступает в этом рассказе как тонкий психолог и знаток детской души. Он не идеализирует своего героя, изображая, как скоро мальчик вновь резвится: «Мне весело, я забыл про свою жалость к бабушке и скачу впереди то на одной, то на другой ноге» [8, с. 21]. За этой «преступной» беспечностью скрыта удивительная способность всех детей в силу своего возраста не драматизировать события, умение радоваться каждому новому дню, любому интересному впечатлению или событию, что взрослым чаще всего уже недоступно.
На наших глазах происходит постепенное взросление юного героя В. Чугунова. Мальчик не только переживает яркие впечатления, но и начинает рассуждать. Этот момент тем интереснее, что автор зафиксировал первые попытки самостоятельного мышления. Мальчик недоумевает, почему бабушка «пожалела своего рая для Гриши <...>. Или это была не жалость? Тогда что?» [8, с. 25]. Детские вопросы обращают взор читателя к глубоким религиозно-философским проблемам смерти, покаяния и спасения человеческой души.
Тема смерти лейтмотивом проходит через все повествование. Уже название «Луна над погостом» напоминает читателю о быстротечности времени, о том печальном земном финале, который ждет всех без исключения. Заключительная часть рассказа, где мы видим уже взрослого автора-рассказчика на кладбище, над которым воцарился «высокий бурьян, скрывший могильные холмы с покосившимися, а кое-где упавшими крестами» [8, с. 65] — символична. Эта картина усиливает печаль по давно ушедшей поре счастливого и беззаботного детства, утраченного безвозвратно.
Особое место в тексте занимают элементы проповеди. В чистой душе ребенка оставляют неизгладимый след бесхитростные бабушкины истории о Пресвятой Богородице, порой наивные толкования евангельских сюжетов. Автор намеренно вводит их, обращая внимание на неслучайные ситуации, в которых взрослеют и мужают юные души. Для православного ребенка воспитание невозможно без «благоговения и живой веры в Бога и Спасителя» [9, с. 637], его основу составляют «любовь и послушание, страх Божий и благочестие» [9, с. 637]. Носителями евангельской мудрости в рассказе являются бабушка и дед главного героя. Именно через них ребенок впитывает духовные начала.
Выделим в общем потоке прозы о детях рассказ протоирея Саввы Михалевича «Тропою натуралиста», в котором три первые части описывают юные годы героя. Писатель останавливается на нескольких самых ярких, светлых моментах — будь то первая рыбалка на Келарском пруду Сергиева-Посада, или знаменитых прудах Павловского парка, или исследовательские экспедиции в Динарские горы далекой Боснии и на чудесные альпийские луга. Описывая детские переживания, автор неоднократно подчеркивает мимолетность счастливой детской поры. Ткань повествования озаряет свет теплого майского дня, когда «все цветет и благоухает» и «легкий ветерок рябит мутную воду» [5, с. 86]. В круг впечатлений попадают «брызги воды» от сопротивления попавшейся рыбешки, «ободряющая материнская улыбка» [5, с. 88], «высокие и пушистые пихты» [5, с. 101], наполняющие воспоминания писателя благоуханием разогретой смолы.