В письме 73 [2] Августин (404 г.) выказывает чрезвычайное уважение к учености Иеронима. Августин, в частности, пишет о том, что он не имеет и не может иметь таких познаний в Писаниях, которыми обладает его старший собрат (ep. 73, 5). Более того, он готов обсуждать спорные вопросы лишь при том условии, что этим не поколеблется их дружба, поскольку следовать за тем, что надмевает (знание), можно до тех пор, пока не страдает то, что назидает (любовь) (ep. 73, 9).
В письме 75 [3] Августину (в переписке Иеронима 112) (написано после 9.06.404 г. [16, 937]) Иероним обращается наконец к теме своего нового перевода Священного Писания с еврейского языка. Он говорит, что Августин не вполне понимает суть вопроса, когда указывает как на достоинство на более тщательную проработку первого перевода с греческого в сравнении с переводом с еврейского языка, поскольку в том случае речь шла о знаках, указывавших на то, что есть в Септуагинте и что отсутствует в еврейском тексте, а также на то, что было добавлено Оригеном из перевода Феодотиона. «В настоящем же случае мы выразили то, что поняли, с самого еврейского языка, временами сохраняя скорее суть значения, нежели порядок слов» 8 . Ставит он в упрек Августину и то, что он читает Септуагинту в редакции Оригена, уже испорченной добавками иудея и богохульника Феодотиона, жившего после страстей Христовых, тогда как переводом скромного христианина (иеронимовским) пренебрегает. Августин должен был бы в греческих текстах Священного Писания стереть все добавления под звездочками, чтобы показать себя истинным ценителем древней версии, но тогда пришлось бы осудить все церковные библиотеки, потому что «едва ли можно найти одну или две книги, которые бы их не содержали» 9 . То есть блаженный Иероним, хочет сказать, что сам греческий текст весьма неудовлетворителен.
Далее в этом письме он опровергает тот аргумент Августина, что перевод Семидесяти, будь он ясен или неясен в некоторых местах, не должен восполняться новым переводом, поскольку, мол, это излишне в любом случае (либо можно ошибиться, либо и без того все ясно). Но тогда, говорит Иероним, не должно предпринимать после древних комментаторов никаких усилий, достаточно довольствоваться тем, что сделали отцы. В частности, существуют многотомные толкования на псалмы греческих и латинских писателей, между тем Августин сам предпринимает свой труд по комментированию. Зачем, если все уже сделано? «По этому правилу никто не осмелится говорить после предшественников, и если один писал на какую-то тему, то другой уже не будет иметь свободы писать о том же» 10 . Иероним ставит и пределы своему начинанию, говоря, что этим переводом он не упраздняет бывшие труды по переводу, поскольку он сам перевел Писание с греческого на латинский, поправив его, а дает свидетельства, которые евреи или пропустили, или извратили, свидетельства «для того, чтобы наши знали, что содержит еврейская истина» 11 . Важным моментом полемики является содержащаяся здесь квалификация нового перевода самим переводчиком. Иероним не претендует на то, чтобы его новый перевод заместил существующий, но рассматривает его как пособие для изъяснения предшествующих переводов, которое каждый волен использовать по своему усмотрению (ep. 75, 20). Он указывает на предисловия к переведенным книгам как на комментарии, которые помогут уразуметь Писание. Он говорит Августину, что тот ведь ценит сделанные им исправления Нового Завета. Поэтому, продолжает он, «с таким же доверием ты должен был бы относиться к переводу Ветхого, потому что мы сочинили не свое, но перевели то богодухновенное, что нашли у евреев. Если сомневаешься, спроси у евреев!» 12
Что касается возражения Августина в отношении того, что никто не сможет проверить новый перевод, то Иероним спрашивает: неужели все евреи ничего не скажут о его переводе, неужели мы не найдем никого, знающего язык, или же они все уподобятся тем, о которых говорит Августин, что они об одном и том же тексте с противоположными смыслами на латинском и греческом языках говорили, что оба значения наличествуют в еврейском тексте? Маловероятно. Иероним отвергает этот аргумент (ep. 75, 21). В конце письма он касается конкретного спорного случая перевода из пророка Ионы (что вызвало возмущение в одной общине и о чем повествует Августин в своем письме (71, 3)). Иероним говорит, что Августин из опасения быть опровергнутым не привел того слова, из-за которого вышел спор. Иероним показывает Августину логику своего варианта перевода и доказывает свою правоту перед Септуагинтой филологическими изысканиями (hedera — плющ, вариант перевода Иеронима; cucurbita — тыква, тот вариант, который должен был бы быть, если следовать Cемидесяти) (ep. 75, 22).
Речь идет о главе 4 Книги пророка Ионы, где говорится о том, что Господь произрастил растение над головой Ионы, чтобы оно защищало его от палящего солнца. Следует заметить, что в церковнославянском переводе, следующем за Септуагинтой, мы читаем: «И повеле Господь Бог тыкве, и возрасте над главою иониною, да будет сень над главою его, еже осенити его от злых его. И возрадовася Иона о тыкве радостию великою» (Ион 4, 6) [4]. В Синодальном переводе, подразумевающем, что в данном случае невозможно в точности определить вид растения, читаем: «И произрастил господь Бог растение, и оно поднялось над Ионою, чтобы над головою его была тень и чтобы избавить его от огорчения его; Иона весьма обрадовался этому растению» (Ион 4, 6) [5]. В Вульгате в соответствующем месте стоит слово hederam — плющ: «et praeparavit Dominus Deus hederam et ascendit super caput Ionae ut esset umbra super caput ejus et protegeret eum laboraverat enim et laetatus est Iona super hedera laetatia magna» [6].
Письмо 81 [3] Иеронима Августину (в переписке Иеронима 115) (405 г.) написано очень миролюбивым тоном и служит своего рода извинением за некоторую жесткость 75-го письма. Иероним предлагает Августину оставить споры в переписке и проявлять братскую любовь друг к другу. Он просит обратить внимание на свой Комментарий к пророку Ионе, в котором обсуждается вопрос о том, какой вариант предпочесть (hedera или cucurbita).
В письме 82 [2] Августина Иерониму (405 г.) затрагивается тема новых переводов Иеронима (ep. 40, 75) и делаются в связи с этим важные замечания. Августин готов признать относительное значение нового перевода Писания с еврейского языка, в особенности потому, что этим будет показано, что иудеями было опущено либо испорчено. Однако его занимает вопрос: какими иудеями? Теми ли, которые переводили до пришествия Господа, тогда кем из них? Либо уже после этого ими было частью изъято, частью испорчено в греческих кодексах то, что могло обессилить их свидетельства против христианской веры? (ep. 82, 34). «Но я не нахожу, почему бы ранние переводчики захотели это сделать», — говорит Августин 13 . На самом деле здесь просматривается важный вопрос об источниках (редакциях) еврейского текста, который свое разрешение получил уже после открытий рукописей Мертвого моря.
Он просит Иеронима доставить свой перевод Септуагинты (имеется в виду первоначальный труд Иеронима по сверке латинской версии Библии с Септуагинтой в Оригеновых Гекзаплах, предпринятый до перевода с еврейского языка), поскольку его волнует зависимость от невежества латинских переводчиков. Он настаивает на том, чтобы в церквах читался именно перевод авторитетной Септуагинты, к которому привык народ и который одобряли апостолы (ep. 82, 35). Что касается конкретного примера из пророка Ионы, приводимого Иеронимом, которым доказывалась неправота Септуагинты и правота Иеронима, то Августин произносит в связи с этим знаменательные слова, отвергающие претензии Иеронима на филологическую и историческую точность в качестве основополагающего критерия: «Я предпочел бы, чтобы читалась “тыква” во всех латинских текстах; думаю, что Семьдесят не поставили бы это слово, не знай они что-либо похожее на это растение» 14 .
Мы видим, что Августин сохраняет доверие к Септуагинте как к традиционному Писанию, на стороне которого — авторитет апостолов. Он испытывает недоверие к еврейскому тексту, с которого переводит Иероним, и Hebraea 15 veritas его совершенно не убеждает. Он, конечно, не обладает такой всесторонней образованностью, как Иероним (сам он говорит об этом неоднократно), но бóльшая укорененность в церковной традиции заставляет его с опаской относиться ко всему, что принижает значение Септуагинты.
С другой стороны, отметим и правоту Иеронима, который неоднократно подчеркивал плачевное состояние Септуагинты как текстовой определенности.
Письмо 167 [7] Августина Иерониму (415 г.) содержит похвальную оценку деятельности Иеронима, в которой отмечается, что «церковная образованность на латинском языке, во имя и с помощью Господа, была так поддержана его ученой деятельностью, как никогда до этого» 16 . Несмотря на это, Августин своей принципиальной позиции по обсуждаемой проблеме не изменил.
Иероним в начале 416 г. пишет Августину письмо 172 [7] (в переписке Иеронима 134), в котором, в ответ на просьбу Августина прислать перевод Септуагинты (имеется в виду правка Писания с греческого языка, осуществленная до перевода с еврейского), пишет, что, вследствие скудости в латинских копиистах он не может выслать Септуагинту со знаками, которую просил Августин ранее, ибо большая часть раннего труда утеряна (ep. 172, 2).
Важные указания на то, что и самим Августином предпринимались переводческие усилия, содержатся в его письме 261 [8] молодому человеку Аудацию, просившему у Августина духовного руководства (написано во время епископства Августина, после 395 г.). В частности, здесь он говорит о том, что не располагает Псалтырью, переведенной Иеронимом с еврейского языка, и сообщает следующее: «Мы ее сами также не переводили, но исправили несколько ошибок в латинских кодексах по греческим рукописям. Поэтому, возможно, мы сделали ее лучше, чем она была, но не такой, какой должна бы быть. Поскольку и теперь то, что от нас ускользнуло, если это раздражает читающих, мы, сличая кодексы, поправляем. Так что в этом мы, как и ты, ищем совершенного» 17 .