свящ. Михаил Асмус
Жизнь Средиземноморской цивилизации – финикийцев, греков, римлян и т.д. – была тесно связана с морем как с основным путем сообщения. С водной стихией жизненно необходимо было ладить, знать ее повадки, чтобы ею пользоваться во благо. Но во все времена морская пучина даже у опытных мореходов вызывала страх, тая в своей глубине непредсказуемую разрушительную силу. Апостол Павел, путешествуя с проповедью христианства по Средиземноморью, трижды терпел кораблекрушение, ночь и день проведя «во глубине морской» (II Кор. 11: 25).
Урок Ионы
Немного наберется дней, когда за богослужением в храме не вспоминали бы о том, как ветхозаветный пророк Иона, не покорившийся Божию велению, тонул в море – событие поучительное уже само по себе (Иона 1). История с Ионой всплывает с подозрительной регулярностью в ирмосе 6-й песни канона. Дело в том, что будучи «во чреве китове» (словом «кит» по-древнегречески называется любое крупное морское животное), Иона осознал свою неправоту пред Богом, облекши свою мольбу о спасении в пророческую песнь – одну из десяти песен Библии, на которых построен канон. Содержание скорбного вопля Ионы (Иона 2: 3-10) условно делится на две части.
В первой пророк потрясен постигшим его наказанием: из чрева адова – вопль мой «я возопил из глубины ада» (ст. 3); отвергл мя еси во глубины сердца морскаго, и реки обыдоша мя «Ты вверг меня во глубину – в сердце моря, и потоки окружили меня» (ст. 4); бездна обыде мя последняя «окружила меня самая глубокая бездна» (ст. 6); снидох в землю, еяже вереи ея – заклепи вечнии, - «я сошел в землю, скрепы которой – заграждения вечные» (ст. 7). Здесь ветхозаветный певец сближает понятия ада, морской пучины и могилы, оценивая свое состояние как близкое к смерти.
Во второй части Иона находит подкрепление в молитве Богу: Да взыдет из истления живот мой «да восстановится жизнь моя из смерти» (ст. 7), да приидет к Тебе молитва моя «да дойдет до Тебя мольба моя» (ст. 8) и аз со гласом хваления пожру Тебе «я с хвалебными восклицаниями принесу Тебе жертву» (ст. 10). Главная идея этой части – упование на Бога, молитва и жертва.
Ирмосы 6-й песни, в поэтическую задачу которых входит плавно связать библейскую историю с духовной жизнью христианина, используют понятия моря, бездны, кита или зверя как метафоры пребывания во грехе, духовной смерти. А молитва Ионы о спасении его жизни переплавляется в молитву христианина об избавлении от греха:
Во глубине греховней содержимь есмь, Спасе, и в пучине житейстей обуреваемь; но якоже Иону от зверя – и мене от страстей возведи и спаси мя (ирмос 2-го гласа).
В более свободной переработке имя пророка может даже не упоминаться прямо, но раз заданная тема остается доминирующей:
Очисти мя, Спасе: многа бо беззакония моя («ибо многочисленны беззакония мои»), и из глубины зол («[греховных] злодеяний») возведи, молюся… (из ирмоса 8-го гласа).
«Бездна бездну призывает»
Однако, сочинявшие каноны греки не были бы греками, если бы не подвергли тему диалектической обработке. К этому побуждало и непрестанное удивление перед Божественным Промыслом, проявившимся в деле спасения человечества Христом:
В бездне греховней валяяся («лежа»), милосердия Твоего призываю бездну: от тли («тления, смерти»), Боже, возведи мя.
В этом сильном сравнении – до конца не постижимая бездна христианского богословия: возвратить человеку достоинство, которого он лишился в грехопадении, способно только неизмеримое милосердие Бога, умалившаго («истощившего») Себя и принявшего зрак раба («рабский [т.е. человеческий] вид»). Здесь и бездна смирения песнописца: остро ощущая свое недостоинство, он, тем не менее, не перестает надеяться на превосходящую всякое недостоинство Божию благость.
Таким образом, морская пучина, или бездна, становится уже не только символом греха, но и противоположным ему символом безбрежной любви Христовой к нам, утопающим в этом самом море греха. Море греха перекрывается морем любви.
Тихая гавань
Морская тематика активно присутствует в древнехристианской символике. Уже в III веке толкователи Священного Писания видели в Ноевом ковчеге символ Христовой Церкви, спасающей и спасающейся среди мирской суеты и злобы. А якорь, схожий по своей форме с Крестом, служил символом надежности христианской веры против ветров лжеучений.
В этом «корабельном» контексте особенно пронзительно звучит еще один словесный образ, принадлежащий, возможно, прп. Иоанну Дамаскину (VIII век):
Житейское море, воздвизаемое зря напастей бурею, к тихому пристанищу Твоему притек, вопию Ти: возведи от тли живот мой, Многомилостиве! «Видя, как на море жизни поднимается буря искушений, я, поскорее приплыв к Твоей тихой гавани, взываю к Тебе: вызволи от [духовной] смерти жизнь мою, Многомилостиве!» (ирмос 6- й песни 6-го гласа).
В образе тихой пристани, надежной защиты от житейских бурь, предстает нам Сам Христос, называемый в другом древнем гимне Светом Тихим(т.е. мягким, неярким, в отличие от палящего и знойного).Тот, Кто, как овца, веден был на заклание, и как ягненок пред стигущими его, был безгласен (Ис. 53: 7), не крикливо зазывает, но кротко приглашает в Свои полные любви объятия: Приидите ко Мне, вси труждающиися и обремененнии, и Аз упокою вы… (Мф. 11:28).
Нет ничего приятней возвращения домой из долгого морского странствия.
Нет ничего теплее встречи с любящими тебя и любимыми тобою.
Нет ничего надежней бросить свой якорь в тихой пристани Христовой.