"Я" как царь
В макро-собществе этим Единственным становится царь. Для него самые приближенные придворные - холопы, которыми он может повелевать точно так же, как и "смердами". Высочайшая честь для придворного - функция лица, обслуживающего царскую персону, и это сохранилось в названиях "постельничий", "кравчий", "наложница" и т.п. Пушкину оказали милость, "возведя" его в "камер-юнкеры", т.е., следуя семантике, в царского комнатного юношу для услуг. Царь есть, в сущности, сверх-вожак, отделенный от масс множеством иерархических ступеней. Но здесь, тем не менее, обозначается новая фаза в формировании "Я". Стоит вспомнить японскую мудрость о том, как обращаться с ребенком: до пяти лет, как с царем, до пятнадцати - как со слугой, далее - как с равным. Ребенок едва ли обретет "Я" взамен "моё", если на каком-то этапе не почувствует себя "царем". Казалось бы, сообществом, состоящим из множества "Я" управлять значительно трудней. С другой стороны, единичному "Я" можно привить понятие личной чести, что резко повышает эффективность управления. Самурай уже не говорит "моё" вместо "Я". Зато его "Я" целиком подчинено служению господину, и он предпочтет погибнуть, чем нарушить клятву верности. Таким образом, он оказывается надежнее раба, берегущего свою шкуру из естественного (инстинктивного) страха или лени. Но если обратиться к царским и королевским дворам Нового и Новейшего времени, какими мы видим их на Европейском континенте, картина заметно отличается от восточных деспотий. С развитием цивилизации концепция "Я" как универсального атрибута человеческой индивидуальности стала здесь общепринятой, независимо от типа власти и методов управления. Что же утвердило эту концепцию на просторах Европы? Есть основание утверждать, что понятие "Я", с одной стороны, есть порождение аристократического сознания (рабу такое не пришло бы голову), но с другой - следствие иудео-христианской идеологии. Израильский исследователь В.А. Слуцкий ("Азы достоверного смысла", Кдумим, 2005) убедительно прослеживает в Пятикнижии, в Галахе приписывание личности высшего ценностного ранга. Ключевую роль в формировании "Я" как решающего атрибута индивидуальности, несомненно, сыграла запечатленная в Ветхом Завете "встреча" евреев со Всевышним: Он, собственно, и "научил" людей понятию "Я" (как мифологический Прометей - добыванию огня). Уместно вспомнить, что до эпохи царей в древнем Израиле установилась эпоха судей, когда каждый был "сам себе царь" - при условии, что все чтут единого Бога. Противоречия между членами сообщества разрешались в судебном порядке, а не путем насилия, причем, судьями выбирались те, на ком виделся особый отпечаток Божественной мудрости. В такой ситуации индивидуальное "Я" становилось органом соприкосновения с Богом, а не просто маской-персоной отдельного существа. Мало этого. Опыт Исхода привил евреям убеждение, что земной царь не смеет претендовать на статус Бога, как претендовали на него фараоны. Обретение индивидом собственного "Я" делает его в некотором смысле царем, но ни в коем случае не соблазнит считать себя Богом! Сопоставим теперь фараона (или римского императора), провозглашенного богом, - и неприметного еврея, которому, однако, около трех тысячелетий традиция предписывает сознавать себя царем по субботам! Христианство, порожденное иудаизмом и отвергнутое им как "ересь", отступает от идеи "Я в достоинстве царя": человек - "раб божий". Царскими атрибутами наделяются Святая Дева и Иисус (на многих изображениях они в короне), словно христиане "позабыли" открытие евреев, что ранг царя куда ниже ранга божества. С другой стороны, Богочеловек Иисус является для христианина Личностью в ее предельном совершенстве (в то время как Бог иудеев шире понятия Личности, сколь угодно совершенной). Сверхличность Христа становится ориентиром-образцом для индивидуального сознания, причем, для обретения "Я" каждым членом христианской общины, а не только лицами высокого властного или духовного ранга. Таким образом, "жизнь с Христом" на свой лад возобновляет представление о "Я" как органе богопостижения. Судьбоносное для человечества развитие в христианстве "ереси" под именем Реформации в существенной мере освободило личное "Я" от посредника - от священника, прежде считавшегося решающей фигурой для "общения" с Богом. Отныне христианское "Я", оставаясь воцерковленным, обретает право и долг, подобно царю Давиду, представать перед Богом в одиночку: соавторствуя Ему в творении бытия, оправдываясь в совершенных ошибках или преступлениях, каясь и моля о прощении. Здесь прихожане реформистской церкви начинают напоминать израильтян эпохи судей, причем Небесный Судия - гарант суда праведного. Именно с этой точки (согласно М. Веберу) начинается фантастический прогресс в технике и предпринимательстве. С этой же точки начинает свое шествие атеизм, совершенно немыслимый еще триста лет назад. Высвобожденное "Я" рискует поступать и грешить по своему ("царскому") усмотрению - тем более что наши грехи уже искуплены Иисусом на кресте, и тем более, что если, вообще, и Бога-то нет, то "все позволено". Благодетельные и отвратительные результаты этого "Я-своеволия" в Новейшее время общеизвестны. Тем не менее, "Я" как атрибут индивидуальности окончательно выступило на сцену и, к добру или нет, стало определяющим фактором социальной динамики.
Чего "я" хочу
С момента, когда индивид становится персоной, то есть по-царски приписывает себе право и волю для самостояния, у него появляются требования к среде и замашки преобразовать среду, если она этих требований не выполняет. "Я" хочу, прежде всего, чтобы никто не считал меня своей собственностью. Соответственно, я соглашусь на то, чтобы и другие моей собственностью не являлись. "Я" не допущу, чтобы моей жизнью управляли против моей воли. Хочу самостоятельно выбирать того, кто будет распоряжаться моей судьбой, но если его выберет большинство, я подчинюсь воле большинства. "Я" хочу всеобщего равенства перед законом. Более богатые и сильные, чем я, должны платить за свои проступки ту же цену, что и я. "Я" жду от общественного устройства, чтоб оно защищало меня от воров и бандитов; соответственно, я хочу участвовать как активист, или хотя бы как налогоплательщик, в отлове и изоляции воров и бандитов. "Я" хочу, чтобы мой труд становился все легче, а его оплата - все выше; я, налогоплательщик, стану вкладывать средства в технологии, облегчающие труд; "Я" присоединюсь к общественному движению, требующему, чтобы зажиточные постоянно делились доходами со слабыми слоями населения. "Я" хочу, чтобы стандарты моей повседневной жизни были сопоставимы с таковыми у самых преуспевших. Пусть у них ванна из золота, но у меня тоже должна быть какая-то ванна; пусть у них личные самолеты, но у меня должен быть, по крайней мере, надежный автомобиль; пусть у них собственные острова и пляжи, но я тоже должен проводить отпуск у моря. "Я" хочу иметь доступ к имеющимся знаниям и технологиям независимо от своего социального ранга и этнической принадлежности. Возможно, мне не достанет интеллекта, чтобы эти знания освоить, но это уже моя проблема. "Я" хочу говорить, что думаю, верить, во что верую, любить то, что любо, ненавидеть то, что ненавистно, - зная, что, пока я не нарушу закон, меня не подвергнут за это репрессиям. "Я" хочу, чтобы существующий закон постоянно совершенствовался в сторону все более полного обеспечения меня всем, чего я хочу. ДАЙТЕ мне всё это. Не дадите - стану ходить на демонстрации; не поможет - присоединюсь к зачинщикам революции; подавят революцию - буду поддерживать боевиков-подпольщиков, а то и вольюсь в их ряды. …Вот так и сформировалась Западная демократия с ее системой ценностей и уровнем жизни. "Я", чьи требования не выполняются, пребывает в состоянии фрустрации. Отсюда выходы: либо в смирение, либо в служение (включая религиозную экзальтацию), либо в общественный радикализм, либо в антиобщественный бунт. Морем крови уплачено за демократию. Она несовершенна уже потому, что перечисленные требования "Я" никогда не выполнялись в полной мере и в массовом порядке. Но также и потому, что своеволие "Я" постоянно выходит за границы перечисленных требований. "Я хочу жить в довольстве, силой или обманом отнимая блага у других, - ведь я лучше и умнее их". "Я хочу властвовать над другими, сохраняя неуязвимость; пусть ненавидят, но боятся". "Я люблю растлевать малолетних - ведь они аппетитнее взрослых". "Я хочу убивать - это доставляет мне неизъяснимое наслаждение". Такое "Я" не может стать дверью к Богу; да и к чему? "Я" в этих случаях мнит себя и царем, и богом в одном лице. Подобно фараону. Или подобно Нерону.