Аксиомы религиозного опыта. Ильин И.А. (стр. 34 из 120)
Итак, религия есть прежде всего путь к Богу, а религиозная проповедь есть научение этому пути. Для христианина это должно бы быть ясным и бесспорным, ибо в этом смысл таинственных и дивных слов Христа, сказанных им на Тайной Вечери: "Έγώ είμι ή όδός χαί ή άλήθεια χαί ή ζωή ούδείς έρχεται πρός τόν Πατέρα εί μή δί έμοΰ" (Я есмь путь и истина, и жизнь: никто не приходит к Отцу, как только через меня – Ев. от Иоанна, 14.6). Христос есть для христианина религиозный путь, ведущий его к истине и обновляющий его жизнь. И если жизнь христианского человечества за два тысячелетия не обновилась, и если христианская истина им утрачена, то он должен вернуться и начать с пути.
Что же есть "религиозный путь" и как надлежит понимать его?
2
С самого начала должны возникнуть сомнения, возможно ли вообще говорить о "методе" в религии, и, тем более, о методе, поддающемся осознанию, описанию и научению? Тот, кто наблюдал религиозную жизнь людей, не мог не заметить целого ряда особенностей ее, затрудняющих всякую "методическую" работу в этой области.
Так, прежде всего, религиозный опыт человека субъективен и вследствие этого он у каждого из нас своеобразен, а у всех, вместе взятых, многообразен. Возможно ли свести его к какому-нибудь единству, и стоит ли говорить о едином пути, если это единство ненаходимо?
Действительно, религиозный опыт человека несомненно субъективен, своеобразен и многообразен: сколько людей, столько индивидуальных, неповторимых жизненных судеб. Каждый человек имеет на земле свою особую, единственную в своем роде "историю", на основании которой можно было бы сделать его "жизнеописание". И если из этого жизнеописания выделить одну религиозную сторону жизни (ибо у большинства людей религиозность охватывает не всю жизнь, а составляет только "одну сторону" ее), то окажется, что и религиозный опыт имеет у каждого из нас свою индивидуальную историю: он исходил из своеобразной близорукости или даже слепоты и безразличия, он имел свои колебания и сомнения, отвержения и падения, отчаяния и прозрения: каждый из нас по-своему "приобретал" и "утрачивал", религиозно развивался и углублялся, или, наоборот, мельчал и мертвея. Личный религиозный путь у каждого человека – свой. Но мы имеем в виду совсем не личную историю людей, а верный путь к Богу, который был открыт каждому из нас. Этим путем он мог бы идти; этот путь "ждал" и "звал" его; на нем он не знал бы "падений" и "отпадений", "отчаяния и омертвения"; но в действительности он им не шел. Если бы он все время шел этим путем, то его личный жизненный путь был бы нисколько не менее своеобразен, единственен и неповторим; он только не был бы ни извилист, ни блуждающ, ни катастрофичен, ибо он был бы подобен прямой линии, возводящей к Богу.
Надо представить себе все это великое обстояние следующим образом.
Людей много, но Бог един. Единый Бог, живой и священный "центр мира", помещается как бы в центре круга; множество же людей расположено вокруг него на линии окружности (или, быть может, по линиям многих окружностей). У каждого человека свой, особый пункт на этой линии. Если он осуществляет верный религиозный путь (метод!), то он движется к Богу по прямой линии, т.е. по радиусу, по своему, особому, неповторимому радиусу: ибо он исходит из своей точки на окружности, т.е. отправляется от своих субъективно-личных сил, слабостей и способностей. Если он не находит свой радиус или теряет его и начинает блуждать, то, чтобы все-таки прийти в божественный Центр круга, он должен вернуться к своей радиальной линии и пройти ее до конца. Ибо чужие радиусы недоступны нам, даже если мы начнем "подражать" им и воспроизводить их: каждый из нас должен поднять свое бремя, перестроить свой акт, обновить свое "сокровенное", поставить в своем сердце свой алтарь, иными словами – найти свой радиус, ведущий в Центр. Пока он блуждает, – он совсем не идет к Центру, но или "топчется на месте" или уходит от него; и, быть может, вернется к своему радиусу после долгих, беспомощных и нередко фантастических и болезненных уклонений.
Одни приходят в Центр – скоро и верно, как о том повествуется в Минеях Четьях; другие долго пылятся в земной пыли и пачкаются в земной сырости, и лишь под конец жизни прозревают и быстро исполняют свой радиальный путь; третьи блуждают по сложным и химерическим кривым, лишь периодически возвращаясь к своему радиусу; иные же сразу уходят от Центра, совсем не знают о нем и никогда не приходят к нему. Иные еще и еще иначе; но всех личных путей не исчислить. Однако верный путь есть путь радиуса. Вот четыре наглядно-изобразительные линии.
ЧЕТЫРЕ МЕТОДА
На этом рисунке линия А изображает прямую радиальную линию человека от рождения религиозно вдохновенного и верно осуществляющего свой религиозный "метод". Линия В есть линия выпадении и блужданий – два раза выпадает этот человек из своего радиуса, гоняясь за химерами, – один раз за химерами эмоционального характера (волнистая линия), другой раз за рассудочными химерами (угловатая линия); два раза возвращается он на свой верный, радиальный путь и перед смертью приходит в Центр. Линия С есть линия беспомощного топтания в пыльных и грязных мелочах жизни; человек живет вне центра, не ищет радиуса и кончает свою жизнь в пошлости.1 Линия D есть линия человека, сразу отвертывающегося от Божественного Центра: он идет в сторону, мимо Его (претер-центрически), и уходит в бездну безбожия (экс-центрическое направление).
Это всего четыре примера, не более. Концентрических кругов в действительности многое множество, ибо люди по рождению, по дарам Благодати и по воспитанию – начинают свою жизнь в большей или меньшей дистанции от излучающего и зовущего Центра: есть круги, близкие к Центру, есть удаленные, есть совсем далекие, и соответственно этому есть более короткие и более долгие радиусы. Понятно, что при данной человеку свободу блуждания, которая духовно необходима для свободы обращения2 и веры. жизненно-религиозные линии являются в действительности неисчислимыми.
1 См. главу о Пошлости.
2 См. главу об Автономности религиозного опыта.
Итак, жизненно-религиозных "путей" множество. Но Путь (Метод) – один. Религиозный Метод един: но в жизненном осуществлении – их множество. Нельзя прийти к Богу не по радиусу. Никто не приходит к Отцу как только через Христа; но через Христа каждый идет по-своему.
3
Второе сомнение в возможности "религиозного метода" состоит в том, что религиозный опыт в действительности слагается и зреет у большинства людей не в сфере сознательного умствования, а в "иррациональных" тайниках чувства и воображения, куда особенно затруднительно (или же просто невозможно) вторгаться с "методическими" наблюдениями или поучениями. Обычно человек беспомощен перед своей "бессознательной сферой: он не знает, как к ней "подойти" и что с ней начать; она ему импонирует, и, может быть, даже, пугает его, а он над ней не властен; религиозность же слагается и совершается, по-видимому, именно в ней...
В основе этого сомнения лежат два предрассудка, оба сложившиеся и окрепшие в эпоху рассудочного "просвещения" и религиозного упадка.
Первый предрассудок утверждает, будто религиозность неразумна и даже "противоразумна"; поэтому разуму лучше не касаться ее. При этом под "разумом" разумеется не Разум, а отвлеченный рассудок, применившийся к чувственному опыту; этот рассудок, оторвавшийся от сердца (гордящийся своим сухим "бесстрастием" и "беспристрастием"), неспособный к созерцанию и не желающий созерцать, поставивший волю на страже своей мертвой отвлеченности, – есть действительно религиозно-мертвый "орган" души, глухонемой для религиозных предметов и содержаний, и безразличный к ним, ибо душа здесь расщеплена; религиозность может жить в нем только наряду с безрелигиозностью или даже противорелигиозностью, в качестве второго "начала" или второй "сферы"; при этом рассудок его будет чуждаться религиозного опыта, а религиозный опыт будет опасаться разрушительно-анализирующего рассудка ("noli me tangere!").
Этот предрассудок связан с эпохой религиозного упадка. Люди цельных эпох и цельного акта не знают его, – ни в язычестве, ни в христианстве. Достаточно указать на религии востока, на греческую метафизику (от Фалеса до Аристотеля и Платина) и на христианство первых веков. Великие христианские отшельники знают и осуществляют совсем иную силу разума, именуя его "истинным умом". Для них "истинный ум" – "благолюбив" (Антоний Великий); он составляет "умную сущность души" (Макарий Египетский); он может и должен быть "утвержден в Боге", так, чтобы "умные очи души были просвещены небесным светом" (Макарий). Волю, совесть, ум и силу любви Макарий Египетский называет "царственными силами разума". Блаженный Диадох утверждает, что от молитвы "благость Божия вселяется в самую глубину души, т.е. в ум". Григорий Синаит определяет молитву, как "умное ума действо таинственно на жертвеннике душевном"; а Марк Подвижник настаивает на том, что "ведение" истины "по естеству предваряет веру", так что "не знающий истины и веровать не может"... Для них религиозность не только разумна, но являет собой истинное торжество разума, а разум не отделен ни от любви, ни от созерцания, ни от совести, ни от воли.