Буддизм-ламаизм в Тибете и Монголии (стр. 3 из 6)

Формально в течение XVIII и XIX вв. Тибет был вассальным владением Китая. Но власть последнего над тибетской теократией была в значительной степени эфемерной. Географические трудности делали связь китайского императора со своими эмиссарами эпизодической; изолированные от него, они сами становились одним из элементов всей теократической системы. В середине XVIII в. китайский император Цяньлун ликвидировал разделение светской и духовной администраций в Тибете и предоставил далай-ламе всю полноту власти, оставив при нем несколько высших чиновников, утверждаемых им в должности. Государство стало и формально теократическим.

В сознании народных масс картина выглядела весьма впечатляющей. На верху общественной пирамиды стоит живой бог, хубилган Авалокитешвары, а через него — самого Будды. Он пребывает в недосягаемых сферах и является народу на несколько мгновений по редким, особо торжественным случаям. Любой предмет, находящийся даже в кратковременном контакте с ним, приобретает свойство святости и магической силы. Почти также свят и панчен-лама. Иллюстрации в этом отношении дает история поездки панчен-ламы в Пекин летом 1779 г. В пути приближенные панчена продавали сделанные на бумаге отпечатки его руки. Святой изрядно потрудился, окрашивая свою руку шафраном и прикладывая ее к бумаге. Но эти труды неплохо окупились: в одном лишь монастыре, где панчен сделал кратковременную остановку, было выручено 300 лошадей, 70 мулов, 100 верблюдов и 40 тыс. серебряных монет. В Пекине панчен-лама благословлял верующих, причем в зависимости от того, к какой социальной группе они принадлежали: представители высшей знати удостаивались возложения святой руки на голову, к голове чиновника та же рука прикасалась завернутой в ткань, народ довольствовался прикосновением деревянного скипетра.

Такая реклама своей святости была нужна руководителям ламаистской церкви и феодалам для оправдания их экономического и политического господства в стране. Beрующим массам внушали, что все зависит от сидящего на далайламском троне бога, чьи решения всегда непогрешимы, так что народ должен безропотно повиноваться и трудиться для обогащения феодалов, прежде всего духовных.

До совершеннолетия далай-ламы от его имени управляли регенты, а потом они уже старались не отдавать завоеванных позиций. У них была возможность увеличивать сроки пребывания ребенка на троне далай-ламы. Для этого было нужно, чтобы подраставший живой бог вовремя умирал и тогда на его месте оказывался очередной ребенок, который тоже мог не дожить до совершеннолетия. Вряд ли было случайным, что в XIX в. четверо далай-лам подряд умерли, не достигнув совершеннолетия. Это произошло с девятым дадай-ламой (1805—1815), десятым (1816—1837), одиннадцатым (1838—1855) и двенадцатым (1856—1875). Тринадцатому далай-ламе удалось избежать участи своих предшественников и он, вступив на престол в 1876 г., занимал его до 1933 г. Регент, управлявший в годы его детства страной и собиравшийся своевременно сменить далай-ламу, сам стал жертвой заговора враждебной группировки, которая нашла общий язык с молодым далай-ламой и сочла целесообразным оставить его в живых.

На протяжении XIX в. продолжалась борьба между Китаем, Англией и Россией за овладение Тибетом. Тринадцатый далай-лама ловко лавировал между этими государствами, но особенно остерегался Англии. В 1900 г. он даже прислал делегацию к русскому царю, имея в виду создать противовес английскому давлению своей ориентацией на Россию. Но когда Россия вступила в войну с Японией на Дальнем Востоке, Англия предприняла поход в Тибет и даже захватила Лхассу, из которой далай-лама своевременно скрылся в Монголии. В дальнейшем три государства вынуждены были в интересах сохранения международного равновесия договориться о невмешательстве во внутренние дела Тибета. Англичане ушли из страны, удовлетворившись рядом предоставленных им торговых привилегий. Китай же в 1910 г. вторгся в Тибет, и его войска заняли Лхассу. И на этот раз живому богу пришлось бежать, но уже в Индию. Когда вскоре в Китае в 1911 г. произошла революция, свергшая монархию, войска богдыхана ушли из Тибета. Далай-лама возвратился в свой дворец, и все могло бы пойти по-прежнему. Но в XX в. у отсталой страны, хотя и управляемой непосредственно богом, было мало шансов сохранить свою независимость. Вокруг государства началась дипломатическая возня трех государств, ход которой был нарушен и в какой-то мере определен начавшейся первой мировой войной.

Нередко в литературе ламаистская церковь характеризуется как восточный аналог Ватикана. Действительно, между этими двумя церковными организмами есть немало общего: оба они возглавляются непогрешимым религиозным монархом божественного или почти божественного достоинства, оба представляют собой не только религиозный, но и государственно-политический и экономический институт; нельзя, правда, пренебрегать и различием, коренящимся в том, что Ватикан всегда представлял собой

организацию международного масштаба и размаха, ламаистская же церковь распространяла свое влияние почти исключительно на собственную страну! Укажем еще на одно историко-религиозное явление, которое может рассматриваться в качестве аналога ламаистскому Тибету,—-арабско-исламский халифат, который по признаку географического охвата ближе, правда, к Ватикану.

Общим же признаком всех трех рассматриваемых явлений следует признать то, что их экономическая и государственно-политическая мощь, их значение в качестве феодальных эксплуататорских организаций зиждутся в значительной мере на религии,— на том, что народные массы веруют в истинность и святость тех положений, которые проповедует церковь, а также в святость и в сакрально-магическую силу тех людей, которые образуют организм церкви и, в особенности, тех, которые его возглавляют. Именно поэтому факты истории указанных церковных организаций относятся к истории религии, а не только хозяйства, государства и государственных отношений, истории войн и т. д.

Рассматривая историю ламаистского Тибета, мы должны осветить и ту религиозно-догматическую систему, которую исповедовали и проповедовали идеологи ламаистской церкви.

В научной литературе распространено мнение, что не только северный буддизм отличается от южного в качестве чуть ли не другой религии, но и тем более ламаизм следует выделить в особую категорию. В основе такого разделения лежит представление о том, что в первоначальном, южном варианте буддизм представлял собой абстрактно-философскую систему, чуждую не только идолопоклонству, но и вообще культу, чуждую даже мифологии и вере в бога. Махаяна с этой точки зрения была уже отступлением от истинного буддизма на вульгарно-религиозные позиции, а ламаизм окончательно порвал с буддизмом. В основе такой концепции лежит неправильное представление и о первоначальном буддизме, и о его последующем развитии. Основные положения догматики и культа махаяны не возникли вновь, а явились продолжением и развитием хинаяны. Точно так же и ламаизм, если рассматривать его со стороны догматики и культа, был закономерным продуктом развития махаянистского буддизма.

Изложение догматики ламаизма представляет собой исключительную трудность особенно в той части, где приходится связывать его мифологию и культ с некоторыми основными положениями буддизма. Впрочем, эти противоречия, может быть в меньшей мере, выявляются при анализе вероучения и южного буддизма. Да и вообще внутренняя противоречивость религиозной фантастики обнаруживается с особой силой именно при анализе ламаистской догматики. В некоторых случаях возникает мысль о наличии здесь какой-то особой ориентации сознания. Впрочем, это не выходит за пределы норм, которые установил Л. Леви-Брюль для той разновидности мышления, которую он назвал мистической и алогической.

Трудность в освещении рассматриваемого вопроса в применении к ламаизму заключается еще и в том, что не всегда можно установить, происходит ли данное представление или верование из основного ядра буддизма или оно возникло в самом ламаизме.

На формирование догматических представлений ламаизма большое влияние оказали, с одной стороны, верования бон, бытовавшие у тибетцев, а с другой — представления шиваизма, проникавшие из Индии. Наличие «посторонних» влияний не составляет, однако, специфической особенности ламаизма, так как оно характерно и для хинаяны и тем более для махаяны.

Все существующее с точки зрения ламаизма сводится к двум элементам: сансара и нирвана. Первая означает реальный мир с его предметами и явлениями, с живыми существами, их страданиями и переживаниями. Второе — небытие, то, чего нет и что в то же время есть. Эта концепция еще соответствует «чистому» буддизму. Однако она расшифровывается и развивается в таких необузданно-фантастических формах и масштабах, что оставляет в этом отношении далеко позади себя и хинаяну и махаяну.

Миров существует множество. Чтобы помочь представить себе столь невообразимое количество, священные книги ламаизма прибегают к такому сравнению: если в пространство, вмещающее 100 тыс. «коти» (коти равно 10 млн. миров) и окруженное достигающим до самого неба валом, насыпать дополна горчичных зерен, то их количество не достигнет даже и половины того числа миров, которое существует в одном лишь небе. А небес тоже чрезвычайно много. Могущество Будды частично и заключается в том, что он охватывает своим восприятием всю бесчисленность миров.