Протопресв. Иоанн Мейендорф
Православная Церковь всегда занимала в экуменическом движении нашего века специфическое положение, что было неизбежно, так как основные предпосылки и задачи этого движения обусловлены историческими чертами западного христианства — римско-католического и протестантского. Теперь, однако, это положение постепенно меняется в силу того, что понятия "Восток" и "Запад", сохраняя свой смысл в богословской традиции, потеряли большую часть своего географического и культурного значения. Православная Церковь, хотя и оставаясь "религиозным меньшинством", в наши дни живет и действует в западных странах, в особенности в США. С другой стороны, такие традиционно православные регионы, как Греция, Балканы и Россия, также сегодня считаются "Западом", в противовес развивающимся странам Азии и Африки.
В этой новой ситуации тот экклезиологический вопрос, который уже давно разделял Рим и Православие, не может уже рассматриваться как просто культурное явление, обреченное на исчезновение с течением времени. Даже если придерживаться "культурной" и чисто "исторической" интерпретации раскола и считать, что в наше время для разделения нет уже никаких реальных богословских и экклезиологических причин, то все же необходимо выработать некий богословски здравый и экклезиологически осуществимый образ "единой церкви". И тут неизбежно встает давний вопрос авторитета. И оказывается, что разрешить его, не прибегая к Священному Писанию и Преданию, невозможно, потому что без них христианство перестает быть Христовым, а Церковь — Церковью Божьей.
За последние годы в отношениях между Православной Церковью и Римом произошли несколько удивительных событий, о которых не могли бы и подумать предыдущие поколения. Укажем хотя бы на обмен документами, снимающими взаимные анафемы 1054 года, и несколько личных встреч между папой и константинопольским Патриархом. Все эти события имели непосредственное отношение к вопросу авторитета, в особенности же авторитета папского, но ни одно из них не привело к ясно выраженному и окончательному решению этого вопроса. По существу они были скорее символическими: речи, жесты и действия изменили атмосферу. На богословах лежит теперь задача выяснить, как эти события могут быть интерпретированы и использованы не в узких рамках церковной дипломатии или даже "православно-католических сношений" (это лишь один из аспектов нашей ответственности за единое христианское свидетельство), но для верного решения проблемы авторитета в Церкви, решения, без которого невозможно никакое реальное христианское единство.
Поскольку в вопросе авторитета православная традиция совершенно расходится с западным христианством[1], то в настоящей стадии экуменического диалога вклад Православия может иметь решающее значение.
1. Раскол: две экклезиологии
Один из самых удивительных фактов истории раскола между Востоком и Западом — тот, что раскол этот невозможно отнести к какому-то определенному времени. В совместном заявлении папы Павла VI и патриарха Афинагора, опубликованном 7 декабря 1965 года, события 1054 года ставятся на свое реальное и на деле совсем незначительное место. "Среди препятствий, которые находятся на пути к братским отношениям доверия и уважения, следует назвать прежде всего воспоминание о достойных сожаления решениях, поступках и инцидентах, приведших в 1054 году к отлучению патриарха Михаила Керулария и двух других лиц легатами Римского Престола, возглавляемыми кардиналом Гумбертом, подвергшимся в свою очередь подобному отлучению со стороны Константинопольского патриарха и Синода… Но сегодня… необходимо признать, что… запретные меры касались лишь определенных лиц, но не Церквей и не были направлены на прекращение церковного общения между кафедрами Римской и Константинопольской"[2].
Из этого текста видно, что авторы понимали случайный характер событий 1054 года. В 1054 году раскола между церквами как таковыми не произошло. Текст Гумберта осуждает "Михаила, незаконно называемого Патриархом, и поборников его глупости", но признает константинопольского императора и граждан "христианнейшими и православными". Во всяком случае отлучительная грамота превосходила его полномочия как легата и не имела законной силы.
Поэтому Павлу VI и Афинагору было довольно легко выразить "сожаление" по поводу "оскорбительных слов" 1054 года и "изъять из памяти и среды церковной акты отлучения". И хорошо, что они это сделали. Однако они не положили конец самому расколу.
В чем же суть этого раскола и когда он произошел?
В наше время все историки согласны в том, что Запад и Восток расходились постепенно, параллельно с постепенным усилением папской власти. Богословы в течение столетий обсуждали такие вопросы, как Троичный догмат (вопрос филиокве), и проблемы эти были действительно важными. Однако для их разрешения необходимо прийти к соглашению не только по существу спора (что само по себе достаточно трудно), но и по вопросу о том, кто и на каком основании сможет утвердить такое соглашение.
Отчуждение наметилось уже в четвертом веке, когда уже существовала известная поляризация в понимании Троичного догмата и закладывались основы экклезиологического конфликта. Запад придавал особый авторитет так называемым "апостольским кафедрам" и признавал Рим единственной "кафедрой Петра"; на Востоке же многие города могли доподлинно приписывать основание в них церквей Петру, Иоанну, Павлу или иным апостолам, и эти разнообразные "апостольства" не влекли за собой каких-либо юрисдикционных претензий[3]. Однако на Востоке никто принципиально не возражал против возвышения "вселенского патриархата" Константинополя, столицы империи, возвышения, основанного исключительно на эмпирических факторах, совершенно независимых ни от какой "апостоличности"[4] .
Расхождение между Востоком и Западом было несомненно связано с экклезиологической поляризацией — различным пониманием Поместной Церкви, т. е. евхаристической общины, народа Божия, собранного вокруг своего епископа и пресвитеров. Взаимоотношения между Поместными Церквами на Востоке основывались на тождестве их веры и полном онтологическом равенстве с "первенствующими" кафедрами (митрополиями, патриархатами и т. д.), возникавшими на эмпирическом основании, обусловленном и контролируемом только согласием всех Церквей. На Западе же настаивали на апостоличности, в особенности же на апостоличности Рима, ибо он был единственной апостольской кафедрой на Западе. Это породило понимание папства как особых богоустановленных прав римского епископа, поскольку не Церковь, а Сам Христос избрал и назначил апостолов, выбрав Петра для особой роли в Церкви. Но в экклезиологических спорах, развернувшихся в тринадцатом веке, византийская сторона настаивала на преемстве Петра в каждой Поместной Церкви в лице епископа, возглавляющего евхаристическое собрание[5]. Эта идея была уже в третьем веке выражена в учении св. Киприана Карфагенского о кафедре Петра.
Изначальное расхождение постепенно углублялось, усугубляясь политическими и культурными факторами. За исключением папы Льва I и той большой роли, которую сыграло его "Послание к Флавиану" на Халкидонском соборе (451 г.), Римская Церковь не имела решающего влияния на тринитарные и христологические споры, бушевавшие на Востоке. Авторитет Рима в вопросах веры признавался, но высшим выражением церковного авторитета считалось соборное согласие епископов. Однако авторитет этот не был юридическим и автоматическим, и мы знаем много примеров "лжесоборов". Соборный авторитет понимался в библейских категориях Божественных "знаков". Знаки эти даются христианской общине в целом, но не освобождают ее от ответственности различать между истиной и ложью.
Историки часто считают настоящим началом раскола крестовые походы, и в особенности захват Константинополя в 1204 году. Совершенно ясно, что установление параллельной латинской иерархии и в особенности латинского патриархата в Константинополе были очевидным проявлением раскола. Во всяком случае, после григорианских реформ папство уже считало себя высшим авторитетом в христианском мире, и всякое противодействие этому авторитету рассматривалось как схизма и ересь. Тем временем, несмотря на бесчинства крестоносцев, Восток еще долго верил в то, что латинский Запад остается частью христианской ойкумены. Это можно сказать не только о "латинофронах", которые постоянно толкали слабеющую империю Палеологов на политическую унию с Римом для получения помощи против турок, но также и о более консервативных православных кругах. Эти круги, придавая большое значение богословским вопросам, в особенности добавлению филиокве к Символу веры, считали, что для исцеления раскола необходимо созвать объединительный собор для открытого обсуждения этих различий и выработки общего решения.
В течение всего четырнадцатого века споры между Востоком и Западом сосредоточивались на идее собора. Но должен ли собор предварять соединение, как хотели византийцы, или же предварительным его условием является акт "покаяния" и "возвращения"? Папы придерживались последнего мнения, пока само папство не столкнулось с вызовом конциляризма у себя же на Западе. Провозгласив верховенство собора над папой, Констанцский собор подорвал прежнюю позицию пап и привел впоследствии к объединительному собору в Ферраре и Флоренции (1438–1439). По иронии судьбы Флорентийский собор закончился двойной трагедией: концом конциляризма на Западе[6] и окончательным разрывом между Востоком и Западом. И действительно, флорентийское постановление[7] не могло не вызвать противодействия. Измученной и отчаявшейся греческой делегации оно навязало традиционные западные взгляды на филиокве и чистилище и к тому же определило, что римский понтифик, "истинный Наместник Христов", — это "глава всей Церкви, Отец и Учитель всех христиан" и что ему дана полная власть (рlena potestas) "пасти, наставлять и возглавлять Вселенскую Церковь". Большинство греков, подписавших это постановление, позже отказались от своей подписи. Русская Церковь изгнала митрополита Исидора, подписавшего и активно поддерживавшего унию. После турецкого завоевания константинопольская патриархия официально поместила латинских христиан во "вторую категорию" еретиков, которых надлежало принимать в Церковь через миропомазание в соответствии с 95-м правилом Пято-Шестого собора (692 г.).