Все это хорошо видно в одном из важнейших памятников восточной духовности — "Руководстве к духовной жизни" преп. Варсануфия и Иоанна. Эта книга состоит из 850 вопросов, адресованных двум палестинским старцам VI в., вместе с их ответами. "Знает Бог, — говорит преп. Варсануфий своему духовному чаду, — что нет ни часа, ни секунды, когда бы я не имел тебя в душе моей и в молитвах... Я пекусь о тебе более тебя самого... Я рад был бы положить жизнь свою за тебя". Он так молится Богу: "Владыко! или вместе со мною введи и чад моих в царство Свое, или изгладь и меня из книги Твоей". Говоря о важности носить бремена друг друга, Варсануфий настаивает: "Я ношу ваши бремена и ваши падения... Вы подобны человеку, сидящему под тенистым древом... Я принимаю на себя ваше осуждение и, благодатью Христовой, не оставлю вас ни в сем веке, ни в грядущем". [13]
Читатели Чарльза Уильямса наверняка помнят принцип "заместительной любви", играющий главную роль в новелле "Схождение во ад". Ту же мысль находим у старца Зосимы у Достоевского: "Есть только один путь спасения — сделать себя ответственным за все людские грехи... сделать себя ответственным совершенно искренно за всех и за всё". Способность старца укреплять и утверждать других определяется его готовностью принять на себя этот путь спасения.
Но связь между духовным отцом и его чадами — не односторонняя. Хотя он носит бремя их вины и отвечает за них пред Богом, но это было бы невозможно без их собственной самоотверженной борьбы за свое спасение. Однажды некий брат пришел к преп. Антонию и сказал: "Помолись обо мне". Но старец ответил: "Ни я, ни Бог не сжалится над тобою, если ты не будешь заботиться сам о себе и молиться Богу". [14]
Говоря о любви старца к своим чадам, очень важно в выражении "духовный отец" придавать слову "отец" его полное значение. Как в обычной семье отец и его отпрыск связаны узами взаимной любви, точно так же и в харизматической семье старца. Однако прежде всего — это взаимоотношения в Духе Святом, и в то время как источник человеческой привязанности нельзя жестоко подавлять, эти отношения следует очищать от примеси эмоционального возбуждения и преображать. В этой связи примечателен рассказ из "Апофтегмата" ("Достопамятных сказаний"). Молодой монах двенадцать лет беспрерывно присматривал за тяжело больным старцем. В течение всего этого времени старец ни разу не только не поблагодарил его, но и не сказал ни одного доброго слова. Лишь на смертном одре, когда к ним собрались другие старцы, он сказал о послушнике: "Это ангел, а не человек!" [15] Этот рассказ ценен тем, что показывает необходимость духовной беспристрастности, хотя такое бескомпромиссное уклонение от всяких внешних выражений привязанности не характерно для "Изречений пустынных отцов" и тем более — для Варсануфия и Иоанна.
Третий дар духовного отца — способность изменять человеческие обстоятельства, материальные и нематериальные. Дар исцеления, которым обладали многие старцы, — один из аспектов этой способности. Говоря в самом общем смысле, старец помогает своим ученикам воспринять мир как сотворенный Богом, о котором Бог желает, чтобы он пребывал. "Можно ли слишком радоваться о делах Отца? — спрашивает Фома Трахернский. — Он Сам во всем". Истинный старец усматривает присутствие Творца во всем творении и помогает другим видеть это. По словам Уильяма Блейка, "если бы двери восприятия были очищены, всё предстало бы перед человеком таким, каково оно есть — бесконечным". Старец есть именно тот, у кого двери восприятия очищены. Для человека, живущего в Боге, нет ничего среднего и обыденного: он созерцает всё в Фаворском свете, преображенном любовью Христовой. "И что такое сердце милующее? — вопрошает преп. Исаак Сирин. — Возгорение сердца у человека о всем творении, о человеках, птицах, о животных, о демонах и о всякой твари. При воспоминании о них и при воззрении на них, очи у человека источают слезы, от великой и сильной жалости, объемлющей сердце. И от великого терпения умаляется сердце его, и не может оно вынести, или слышать, или видеть какого-либо вреда или малой печали, претерпеваемых тварию. А посему и о бессловесных, и о врагах истины, и о делающих ему вред, ежечасно со слезами приносит молитву, чтобы сохранились и очистились; а также и об естестве пресмыкающихся молится с великою жалостию, какая без меры возбуждается в сердце его по уподоблению в сем Богу". [16]
Всеобъемлющая любовь, как любовь преп. Исаака или старца Зосимы у Достоевского, изменяет свой объект, делая человеческие обстоятельства прозрачными для нетварных Божиих энергий. Некоторое представление об этом преображении дает знаменитая беседа между преп. Серафимом Саровским и Николаем Мотовиловым, одним из его духовных чад. Зимним днем в лесу преп. Серафим говорил Мотовилову о необходимости стяжания Духа Святого, и тот спросил его, как можно точно знать, что ты "в Духе Святом".
"Тогда о. Серафим взял меня весьма крепко за плечи и сказал мне:
— Мы оба теперь, батюшка, в Духе Божием с тобою!.. Что же ты не смотришь на меня?
Я отвечал:
— Не могу, батюшка, смотреть, потому что из глаз ваших молнии сыпятся. Лицо ваше сделалось светлее солнца, и у меня глаза ломит от боли!..
Отец Серафим сказал:
— Не устрашайтесь, ваше Боголюбие! и вы теперь сами так же светлы стали, как и я сам. Вы сами теперь в полноте Духа Божиего, иначе вам нельзя было бы и меня таким видеть... Что ж, батюшка, не смотрите мне в глаза? Смотрите просто и не убойтесь — Господь с нами!
Я взглянул после этих слов в лицо его, и напал на меня еще больший благоговейный ужас. Представьте себе, в середине солнца, в самой блистательной яркости его полуденных лучей, лицо человека с вами разговаривающего. Вы видите движение уст его, меняющееся выражение его глаз, слышите его голос, чувствуете, что кто-то вас руками держит за плечи, но не только рук этих не видите, не видите ни самих себя, ни фигуры его, а только один свет ослепительный простирающийся далеко, на несколько сажен кругом, и озаряющий ярким блеском своим и снежную пелену, покрывающую поляну, и снежную крупу, осыпающую сверху и меня, и великого старца". [17]
Послушание и свобода
Таковы, благодатью Божией, дарования старцев. Но каковы дарования духовного чада? Каков его вклад во взаимоотношения между отцом и сыном в Боге?
Говоря кратко, он со своей стороны приносит полное и безраздельное послушание. Классический пример послушания приведен в "Изречениях пустынных отцов": один монах получил повеление воткнуть сухое дерево в песок и ежедневно поливать. Источник был расположен на таком расстоянии от его кельи, что он вечером уходил за водой и возвращался только к утру. Три года он терпеливо исполнял повеление своего аввы. По истечении этого срока дерево вдруг расцвело, выпустило листья и дало плоды. Авва сорвал плод, принес его в церковь и пригласил монахов отведать его, говоря: "Возьмите, ешьте плод послушания!" [18]
Или вот другой пример послушания: авва позвал монаха Марка, когда тот переписывал рукопись, и Марк так быстро побежал на зов, что не успел дописать кружка буквы "о". В другой раз, увидев небольшого вепря, авва сказал Марку, испытывая его: "Видишь ли ты, сын мой, этого малого буйвола?" — "Вижу, авва", — отвечал он. "Как хороши у него рога!" — "Так, авва", — снова ответил он без колебания. [19] К такого же рода уловкам прибегал авва Иосиф Панефосский, испытывая своих учеников: сначала он давал им нелепые задания и только после исполнения их следовали осмысленные повеления. [20] Другой geron (старец) приказывал ученику красть вещи из келий братии; [21] еще один повелел своему ученику (который был не вполне искренен с ним) бросить своего сына в печь. [22]
Подобные рассказы производят двусмысленное впечатление на современного читателя. Кажется, что они низводят ученика до детского или даже ниже человеческого уровня, лишая его всякой способности суждения и нравственного выбора. Нас преследует искушение возмутиться: и это свобода славы детей Божиих (Рим. 8:21)?
На это следует ответить трояким образом. Прежде всего, духовный сын входит в послушание своему авве не вынужденно, но свободно и добровольно. Задача старца — взять нашу волю в свою волю, но он может это сделать только если мы по своему свободному выбору сами вручим ее ему. Он не нарушает нашу волю, но приемлет ее от нас как дар. Вынужденное и не добровольное подчинение лишено нравственной ценности; старец требует, чтобы каждый принес Богу свое сердце, а не внешние действия.
Добровольность послушания ярко выражает обряд пострижения в Православной Церкви. На Евангелие полагаются ножницы, и послушник сам должен взять их и дать настоятелю. Тот сразу же кладет их обратно на Евангелие. Послушник снова берет их и отдает ему. Только после третьего раза настоятель приступает к пострижению волос. Теперь монах никогда не сможет сказать настоятелю и братии: "Моя личность подавляется здесь, в монастыре; вы лишили меня свободы". Никто не забирал у него свободы, ибо он сам трижды брал ножницы и вручал их настоятелю.
Но ясно, что это принесение своей свободы невозможно совершить однажды и навсегда, одним жестом. Оно продолжается в течение всей жизни; наше возрастание во Христе измеряется мерой нашей самоотдачи. Мы должны отдавать свою свободу вновь и вновь, каждый день и каждый час, и всегда различным образом. Это означает, что отношения между старцем и учеником не статичны, а динамичны, не остаются неизменными, но бесконечно разнообразятся. Каждый день и каждый час ученик под руководством старца ставится перед лицом новой ситуации, призывается к новому отклику, к новому виду самоотдачи.