Третий прием состоял в настойчивости, с которой проповедник возвращался к одному и тому же предмету. Заметив в пастве какой-нибудь порок, не имеющий глубоких корней в самой природе человека или в устройстве общества, и поэтому надеясь искоренить его словом, он систематически, в каждой проповеди в течение долгого времени призывал слушателей к борьбе с этим пороком, пока не достигал некоторых результатов. Так, почти в каждой беседе о статуях он восстает против клятвы, целый ряд бесед направлен также против гнева. Сам Златоуст указывает и основания, побуждающие его поступать таким образом… "Если кто захочет, — говорит он, — с корнем исторгнуть страсть, укоренившуюся и долго живущую в душе, то для этого недостаточно однодневного или двухдневного увещания, а нужно часто и в продолжение многих дней беседовать об этом предмете… пока не увидим, что внушение перешло в дело".
Таковы внешние приемы проповеди Златоуста, сближавшие его с народом и обеспечивавшие ему возможность влияния на паству. Что касается самых задач ее, то, не касаясь пока ее содержания или самых нравственных идеалов святителя, задачи эти можно свети к двум основным.
Первая состояла в том, чтобы обострить совесть паствы, очистить ее нравственное сознание, дать почувствовать греховность обычных форм жизни, вред и низменность порока. Обращаясь к совести, он действовал на нее силой убеждения и совета. "Мы не повелеваем, возлюбленные, — говорил он, — вашей любви, не деспотически приказываем вам. Мы поставлены для поучения вас словом, а не для начальствования и самовластия над вами; наше дело советовать вам и увещевать. Советник говорит, что ему должно, но не принуждает слушателя, предоставляя ему полную свободу — принять или не принять совет. Он будет виновен только в том случае, если не скажет того, что ему поручено". Но совершенно не соответствовало бы действительному характеру проповедника, если бы мы стали представлять его себе всегда кротко поучающим. Истинная любовь и нравственный пафос — это не тепленькая водица, усыпляющая своим мерным журчанием. Святое негодование охватывало часто вселенского учителя при виде жестокосердия и суетности. Историк Сократ не даром говорит, что, по словам одного из близких к Златоусту лиц, этот последний "с ранней юности обнаруживал в своем характере более суровости, нежели ласковости". Голос его, как укоряющая совесть преступника, часто звучал гневом. Говоря однажды о бессердечии богатых, которые видят в бедном только притворщика, он восклицает: "И ты не боишься такими словами навлечь на себя молнии свыше? Простите, я дрожу от гнева… И ты еще спрашиваешь, для чего геенна? Спроси лучше, почему только одна геенна?". В дальнейшем изложении мы увидим немало примеров, с какой силой и как властно бичевал он порок и жестокосердие.
Для проповедника, проникнутого несокрушимой верой в силу совести и могущество нравственного начала в человеке, каким был Златоуст, обнажить перед сознанием страждущего нравственным недугом скрытые мотивы его действий и разоблачить перед ним софистику страсти значило сделать главное. И на это именно святитель обращал главное внимание. Чтобы убедиться в этом, следует внимательно прочесть его беседы против живущих с девственницами. Здесь проповедник со смелостью и творческой оригинальностью высоких дарований не стесняется касаться самых интимных сторон человеческой природы и безжалостно срывает маску с притворной добродетели. После одного из подобных обличений он говорит: "Никогда не переставайте рыдать об этом и терзаться, такая скорбь будет для вас началом исправления. Для того-то я и усилил мое слово, чтобы сделать рану глубже, избавить вас от гниения зараженных членов и возвратить вам совершенное душевное здравие". Великий знаток человеческой души, он был убежден, что даже в тех случаях, когда проповедь по внешности остается бесплодной, в действительности она не пропадает даром. Раз потревоженная совесть уже не успокоится. Пусть по слабости человек продолжает вести порочную жизнь, но однажды сознанная греховность такой жизни остается внутренним жалом и надеждой возрождения. Внутренно порок уже сломан. Вот интересное и характерное место в первом слове о Лазаре. Накануне Златоуст говорил против пьянства. Его слова не оказали действия, и бесплодность их подала повод к насмешкам. Увидев некоторых вчерашних слушателей проповедника снова в корчемнице, многие говорили: "Так хорошо они убедились; совсем никто не пошел в корчемницу; все отрезвились!" На это самоотверженный и терпеливый учитель христианской жизни дал знаменательный ответ: "Пусть будет, что никто не убедился моими словами, хотя невозможно, чтобы осталось бесплодным слово, посеянное вслух столь многих; но пусть это будет так, однако и в таком случае слово мое не бесполезно. Если они и входили в корчемницу, то входили уже не с таким бесстыдством, и за столом часто вспоминали о словах моих, укоризне, обличении и, вспоминая, стыдились, краснели мысленно и делали обычные дела уже не с такой наглостью. А вполне почувствовать стыд, вполне осудить дела свои, — это начало спасения и прекрасной перемены". А затем Златоуст возлагает надежду на настойчивость своей проповеди. "Не убедил я сегодня, говорит он, — но, может быть, успею убедить завтра. И завтра не успею? Но, может быть, послезавтра или еще в последующий за тем день".
Но Златоуст не ограничивался обличениями. Как руководитель совести, он ставил своей второй задачей указать практический способ осуществления нравственных принципов в жизни. Восставая против разврата, половых излишеств в жизни, растрачиваемой в наслаждениях дурного тона, он убеждает родителей "не медлить связывать детей брачными узами", пока их сыновья еще не познакомились с куртизанками и не вошли во вкус подобных развлечений. Он не стесняется входить в подробное обсуждение этой темы и, заметив некоторое движение среди слушателей, прибавляет: "Не правда ли, я говорю, точно сваха; но я не стыжусь говорить это, потому что и Павел не стыдился, когда говорил: "Не лишайте себя друг друга", потому что он обращал внимание не на слова, а на поступки, которые хотел исправить посредством слов".
Поразительна широта духовного опыта и сила наблюдательности, которыми пользуется проповедник для подобных же целей. Современная психология установила научно связь чувства с выражающими его телодвижениями, в силу которой как чувство стремится само собой обнаружиться в жесте, так, наоборот, жест, телодвижение вызывает соответствующее чувство. Но это явление было хорошо известно Златоусту эмпирически, и он пользуется этим, чтобы указать слушателям легкий способ борьбы с гневливостью. "Крик — это конь, имеющий своим всадником гнев. Смири коня, и победишь всадника. Пусть выслушают это с особенным вниманием женщины, потому что они особенно любят кричать и шуметь во всяком деле… Если ты хочешь проверить наши слова на деле, то воздерживайся всегда от крика, и ты никогда не придешь в гнев. Вот способ укрощения гнева! И как невозможно разгневаться тому, кто удерживается от крика, так невозможно не прийти в гнев тому, кто кричит… Как невозможно, не поднимая рук, вступить в кулачный бой; так невозможно, не поднимая крика, предаться гневу… Крик же возбуждает гнев и тогда, когда его нет". Этих двух примеров достаточно, так как в дальнейшем мы постоянно будем иметь дело с применением евангельского идеала к жизни, что и составляет в собственном смысле содержание проповеди Златоуста.
Великий святитель понимал, что нравственное возрождение общества нельзя связывать с одной личностью и все основывать на ее авторитете. Он хотел поэтому возбудить нравственную самодеятельность паствы. Для него было важно зажечь свет Евангелия в каждой отдельной душе, в нее самое перенести учителя и обличителя. Так как его собственная религиозно-нравственная жизнь питалась словом Божиим, то постоянное, систематическое чтение Библии он старался ввести в домашний обиход каждого христианина. Он настойчиво советует всем, даже бедным, приобретать Св. Писание и читать его дома — в семье. Этот непосредственный источник внутреннего обновления оказывает благодатное влияние на всю религиозную жизнь человека. "Даже один вид Евангелия делает нас более воздержанными от греха; если мы и дерзнем на что-нибудь запрещенное и сделаем себя нечистыми, то, возвратившись домой и взглянув на эти книги, мы осуждаем себя в совести и делаемся менее склонными к повторению тех же грехов. Как только кто касается Евангелия, то тотчас благоустрояет ум свой и при одном взгляде на него отрешается от всего житейского. Если же присоединится и внимательное чтение, то душа, как бы вступая в таинственное святилище, очищается и делается лучшей, так как с ней беседует Бог через эти Писания".
В связи с историческим пониманием писания и нравственно-практическим отношением к нему стоит уверенность св. Иоанна Златоуста в простоте, ясности и общедоступности Библии. Он не искал, подобно александрийцам, религиозных тайн под покровом буквы, но видел, что непосредственного значения слова Божия достаточно для спасения и высокой христианской жизни, что каждый из нас во всякий момент своей жизни, допросив совесть при свете Евангелия, получает из него абсолютно достоверное указание, как ему должно поступить, чтобы остаться достойным учеником Христа. "Благодать Духа для того и устроила, что эти книги сложили мытари, рыбаки, скинотворцы, пастухи коз и овец, люди простые и неученые, чтобы они были понятны всем". "Для кого не ясно все, что заключается в Евангелиях? Кто, слыша, что блаженны кроткие, блаженны милостивые, блаженны чистые сердцем и подобное этому, будет нуждаться в учителе, чтобы сколько-нибудь понять сказанное? А обстоятельства знамений, чудес и исторических повествований не всякому ли понятны и ясны?" Вместе с этим он дает простому человеку совет, как нужно поступить в случае затруднений. "Возьми в руки книгу; прочитай всю историю; понятное удержи в памяти, а неясное и непонятное прочти несколько раз; если же и при частом чтении не в состоянии будешь понять того, о чем говорится, ступай к мудрейшему, поди к учителю, снесись с ним о сказанном, покажи великое усердие, и Бог, видя, что ты употребляешь такое старание, не презрит твоей неусыпной заботливости; если человек не изъяснит тебе искомого, то Он Сам, несомненно, откроет".