Св. Иоанн Златоуст шел по стопам Григория Богослова, сочинения которого были ему известны и оказали влияние на его пастырский идеал. Небольшого роста, изможденный болезнью и постоянными умственными занятиями, невзрачного вида, с обнаженным черепом, он уже по своей внешности не годился для пышного представительства. Тотчас по вступлении на Константинопольский престол, он резко изменил порядки, введенные любившим роскошь Нектарием. Потребовав к себе приходно-расходные книги эконома, он вычеркнул из них все излишние расходы по содержанию архиерейского дома. Всякие выдачи на ненужные постройки, сады, фонтаны, украшения комнат были запрещены. Чтобы ограничить еще более издержки из церковных сумм и чтобы сберечь время для деловых занятий, архиепископ отказался от всяких приемов и выездов, отклонял приглашения на обеды и заключил себя в своем епископском доме для трудов пастырского служения и добровольной бедности. В обществе это обстоятельство породило множество толков и сплетен. В своей личной жизни Златоуст ограничивался самым необходимым. Несмотря на слабость здоровья, поглощенный своими занятиями, он забывал иногда о пище до вечера. К обеду ему подавали немного удобоваримого мяса. Вина он обыкновенно не употреблял, но летом, в жаркую погоду, разбавляя его водой, пользовался этим напитком для прохлаждения. По требованию здоровья он часто брал ванну. От принятого порядка жизни он не отступал и в том случае, когда у него останавливался кто-нибудь из епископов, во множестве стекавшихся в столицу, хотя, вообще говоря, он не считал себя обязанным оказывать им гостеприимство, потому что благочестивые и богатые жители столицы охотно принимали их у себя. Епископу берийскому Акакию, посетившему святителя, последний предложил то, что обыкновенно самому ему подавалось к столу, но это до такой степени обидело гостя, что, выходя из архиерейского дома, он с угрозой сказал диакону: "Я еще сварю ему похлебку", и, действительно, впоследствии мы видим Акакия в числе врагов Златоуста.
Но святитель Иоанн пошел еще дальше в духе лучших представителей Церкви своего времени. Все вообще церковные имущества считались тогда достоянием бедных, и представители Церкви в моменты острой нужды не останавливались перед продажей церковных сосудов. Сократ и Созомен приводят трогательный рассказ о поступке Акакия, еп. Амиды. После удачной войны с персами во власти римских воинов оказалось семь тысяч персидских пленников, которых персы не могли выкупить, а воины не хотели освободить бесплатно. Между тем несчастные гибли от голода и дурного содержания. Видя это, Акакий собрал к себе клир и сказал: "Бог наш не имеет нужды ни в блюдах, ни в чашах… а так как Церковь от усердия прихожан приобрела много золотых и серебряных сосудов, то ценой их прилично выкупить у воинов пленных персов и доставить им пропитание". Клир согласился, сосуды были расплавлены, и драгоценный металл продан. За вырученные деньги пленники получили свободу и, снабженные всем необходимым, были отпущены домой.
Златоуст ставил пожертвования в пользу бедных гораздо выше приношений на украшение храма. Свой взгляд он высказал по поводу евангельского повествования о жене, возлившей многоценное миро на главу Спасителя (Мф. 26:6–7). По его мнению, ропот учеников был совершенно основателен и вполне соответствовал учению Господа. Но Христос принял женщину под Свою защиту лишь по Своему человеколюбию, ценя ее усердие, и чтобы показать ученикам, "что не нужно требовать с самого начала высоких дел от немощных людей". "Как прежде этого поступка Он не произнес бы Своего мнения, если бы кто спросил Его, так и после того, как жена совершила его, Он имеет в виду только то, чтобы она не была приведена в смущение порицанием учеников, так как после возлияния такое порицание было уже неуместно". "Так и ты, — делает отсюда вывод проповедник, — если увидишь, что кто-нибудь сделал и приносит священные сосуды или заботится о другом каком-нибудь украшении церковном, касающемся стен и пола, не позволяй продавать или истреблять то, что сделано, чтобы не ослабить его усердия. Если же кто прежде, чем сделать, скажет тебе о своем намерении, то вели раздать нищим". Согласно этому правилу поступал святитель и в своей жизни. Он продал в пользу бедных церковные сосуды, великолепные мраморы, которые были приготовлены его предшественником Нектарием для церкви св. Анастасии, и имущество, оставленное Церкви некоей Феклой по духовному завещанию. Так как жертвователи умерли, то св. Иоанн, не боясь уже ослабить их усердия, счел возможным дать их приношениям другое назначение, более соответствующее духу Евангелия. Но все это врагами епископа впоследствии было выставлено в качестве обвинения против него.
Средства, полученные путем сокращения расходов на содержание епископского дома и продажи церковных имуществ, Златоуст употребил на помощь бедным и на построение обширной странноприимницы, снабженной врачами, прислугой, всем необходимым и вверенной попечению двух надежных пресвитеров.
Не на физическую силу, не на обаяние богатства и пышности полагался св. Иоанн Златоуст. Он ясно видел, что для распространения и укрепления христианства нужно одно — нужно, чтобы исповедующие себя христианами на деле осуществляли учение, которое они сами превозносят на словах и которому, вообще, нельзя не удивляться. А так как содержание Евангелия состоит в проповеди любви, то только осуществление евангельской любви во взаимных отношениях верующих служит единственным надежным средством убедить мир в божественном происхождении и безусловной необходимости для человечества учения Христа. Не чудеса обращают неверных ко Христу, потому что они всегда допускают возможность подделки и сомнения в их подлинности, а чистота жизни, в действительности которой нельзя сомневаться и отрицать которую невозможно. Язычники давно уже осудили свое учение, видят его несостоятельность и на христианское учение смотрят с уважением. "Но их соблазняет то, что у христиан нет любви". "На словах философствовать легко, — многие из них это делали, но они требуют доказательства на деле". "Действительно, — продолжает Златоуст, — ничто столько не соблазняет, как порок, да и справедливо. Ведь когда язычник увидит, что тот, кому заповедано любить и врагов, лихоимствует, грабит, побуждает к вражде и обращается с одноплеменниками, как с дикими зверями, — он назовет наши слова пустыми бреднями. Когда увидит, что христианин трепещет смерти, — как примет слово о бессмертии? Когда увидит, что мы властолюбивы и раболепствуем другим страстям, — то еще более будет привержен к своему учению, не думая о нас ничего великого. Мы, истинно мы виноваты в том, что язычники остаются в заблуждении". Отсюда ясно, почему Златоуст был противником враждебного отношения и насильственных мер по отношению к язычникам и еретикам, почему он продавал церковные имущества в пользу бедных. Обращаться с ненавистью и мерами жестокого принуждения ко всем нехристианам, медлящим преклониться перед Христом вследствие отсутствия любви между Его учениками, не значит ли подливать масло в огонь, не значит ли питать их недоверие, не значит ли доказывать фактически недостаток христианской любви? Если храмы блещут золотом, мрамором и драгоценностями, а люди без пристанища умирают от голода, то не свидетельствует ли это о равнодушии и жестокости жертвователей? Вот почему далее Златоуст является таким пламенным почитателем апостола Павла. При одном упоминании этого имени он непременно делает отступление от предмета речи, чтобы восхвалить и прославить апостола, воспевшего гимн любви в человеческих отношениях. Но не это только, а и глубокий внутренний характер религиозного настроения апостола Павла, его борьба против всего внешнего, условного, временного в отношениях души человеческой к Богу находили для себя сочувственный отзвук в родственном сердце Златоуста. Чтобы убедиться в этом, нужно сравнить отношение святителя к двум проповедникам любви апостольского века — апостолам Иоанну и Павлу. Он преклоняется перед тайнами, которые возвещает любимый ученик Господа, перед его кротостью, но из того, как сравнительно редко и в каком тоне говорит он о нем, видно, что не сын Заведеев был его идеалом.
Теперь мы коснулись самого зерна личности Златоуста, того живительного ключа, из которого струились все его мысли, чувства, поступки. Своей целью он поставил оживить совесть верующих, магнетизмом своей личности и слова вызвать в каждом отдельном сердце то религиозно-нравственное одушевление, которое он носил в своей собственной душе, чтобы, опираясь на эту внутреннюю силу, провести в жизнь идеал евангельской любви. Посвящая раскрытию этой мысли свои дальнейшие строки, мы попытаемся ответить в них на два вопроса: какими средствами святитель надеялся оживить совесть своей паствы, этот центр и внутреннюю основу религиозно-нравственной жизни, и в каких определенных формах хотел он осуществить в обществе идеал христианской любви.