Смекни!
smekni.com

Особенности религии древних славян (стр. 8 из 9)

В. Я. Пропп, рассматривая происхождение сказочного дерева, отметил, что в любом случае – посажено ли дерево на могилу ил же оно вырастает из нее – могила всегда поливается.

Поминальный пир, в котором возлиянию (поливанию) отводилась одна из основных ролей, был известен почти всем народам мира. Для славянских язычников, если следовать рассказам "Повести временных лет", было характерно его совершение как до, так и после погребения (тризна).

Возлияние до погребения служило, по-видимому, символом скорого неизбежного перехода в мир иной. У угорских словенцев, когда человек умирал ему лили на лицо воду. 2Во многих местах Старой Руси умирающего омывали заживо, что должно было способствовать легкому и безболезненному переходу в из жизни в смерть.

Если сведения о допогребальном языческом возлиянии отрывочны и не до конца прояснены, то представления о посмертной жертве мертвому в форме погребального пира сохранились значительно полнее. Поминальный пир, который совершался после погребения был многоплановым по своей сути. Цель языческой тризны состояла в необходимости отогнать злые силы от живущих.

Благодаря сохранившемуся описанию погребальных обрядов, радимичей, вятичей, северян, кривичей, сделанному в свое время Нестором, мы располагаем достаточными сведениями. "Б. А. Рыбаков в статье "Нестор о славянских обычаях" воспроизводит и комментирует текст Нестора. Понятие "тризна" сводилось к представлениям о боевых играх, ристаниях, т. е. Особых обрядах, призванных отогнать смерть от оставшихся в живых, демонстрировавших их жизнеспособность"3.

Таким образом, языческую тризну нужно рассматривать прежде всего как оберег. Если допогребальные возлияния должны были облегчить переход в "новую" жизнь (и служили символом этого перехода), то послепогребальная тризна способствовала тому, чтобы уберечь живущих от злого влияния мертвых. Со временем обе формы объединились в послепогребальный поминальный пир.

Земля, что рожает, была для древнерусского народно-языческого сознания, "доподлинной матерью" ей и мертвым (тем для кого земля стала новым домом) приносились жертвы. Обрядовая устойчивость "кормления" мертвого и творимых в его честь возлияний, сохранение цели ритуала (дух мертвого нужно задобрить, чтобы получить от него желаемое) характерна для славян. "В "Повести временных лет" под 983 г. рассказывается о жертвоприношениях в Киеве: "И сказали старейшины и бояре: "Бросим жребий на отроков и девиц, на кого падет он, того и зарежем в жертву богам".1

Существовали также обряды "мнимых" похорон, которые часто выполняли матери у которых болело дитя. Обряд часто заключался во вхождении в контакт со смертью. Этот контакт осуществлялся в разных формах – это могло быть охраняющее действие, слово или песня. Оберег возник как следствие более раннего оберега от злого влияния, которое способно оказать существо, находящееся в стадии "перехода". Страх перед вредоносной силой новорожденного вызвал к жизни самые различные формы противодействия этой силе.

Священный характер имела пляска смерти и ритуальные танцы вокруг нее. Танцуя у колыбели умирающего ребенка, мать вступает в контакт со смертью, отгоняет и убивает ее. У белорусов в момент приступа родимца "мать покрывает дитя белым покровом и, держа над ним зажженную свечу, курит ладаном. Устраивается обстановка, при которой кажется, что кто-то скончался.

Свадебный обряд и его связь с поминальным обрядом.

"М. Фасмер возводит слово "невеста" к единственному значению – "неизвестная" от не-вед (ведать), видя в данном слове только табуистическое название, которое должно было защитить женщину, вступающую в брак, от злых сил."1

С момента просватывания невеста оказывается на особом положении: она становится в своем доме гостьей, ничего не делающей и обязанной казаться грустной.

Существует достаточное число внешних и даже весьма показательных данных, которые, если не прямо, то во всяком случае косвенно свидетельствуют в пользу предположения об общих представлениях, лежащих в основе свадебного и похоронного ритуалов. К ним относится, например, хорошо известный факт, что в досвадебный период невеста ходит в темной, "печальной" одежде, т.е.совершенно так, как того требуют траурные обычаи. Невеста венчалась иногда в девичьем сарафане и в легком шерстяном кафтане черного цвета с белым платком на голове, которые обычно надевали при трауре.

Невесту обычно "закрывали" черной фатой, всю неделю до свадьбы невеста сидит с подругами "завешанная". Обычай "закрывания" невесты считался не только семейным, но и родовым. Суть его, безусловно, охранительная, но этот оберег имел двойственную природу. С одной стороны голова невесты покрывалась, и это было необходимым средством от вредоносной силы, исходящей от лиминального существа, с другой – это был оберег самой невесты от внешних враждебных сил. Женщина, если она нарушает этот обычай навлекает на себя "укоры" вплоть до изгнания из рода.

Часто перед женихом выводили несколько девушек, одинаково одетых, а жених должен был угадать невесту. При сохранении исконного смысла данного обычая особая форма скрывания невест среди одинаково одетых, безликих (лица закрыты) девушек получала дополнительную и очень существенную нагрузку. Обезличивание, одинаковость связывались с представлением о "нездешнем", потустороннем временном их пребывании.

Во время свадебной церемонии у славян были отмечены случаи ритуального обмывания (кропления) не только молодых, но и всех, кто присутствовал на свадьбе. Здесь прямая аналогия с "очищением" всех участников похорон.

Смерть, роды и вступление в брак сопровождались особым ритуалом "прощания". Обряды "прощания с умирающим" и "прощание невесты перед вступлением в брак" были опоэтизированы и доведены до высокой степени художественного совершенствования свадебными и похоронными причитаниями.

Всевозможные одноплановые запреты, налагаемые на невесту, - табу видеть, говорить, есть, физическое удаление невесты от сторонних глаз, саван в качестве свадебного подарка –все это вместе взятое говорит о том, что истоки этих запретов ведут к определенному моменту системы инициации ( в данном случае женской), связанной с обязательным временным укрыванием посвящаемого, с одеванием "смертной одежды".

Девушка, достигшая половой зрелости, впоследствии в свадебном обряде – невеста, переходила в новую социальную категорию. По древним представлениям, такой переход был возможен только через прекращение добрачного существования, то есть через "умирание". Таким образом, совершенно очевидна функциональная близость положений невесты в свадебном обряде и посвящаемого в обряде инициации. Несмотря на то, что древние славяне, по-видимому, не знали инициации как ритуального действа в целом, основные представления этого комплекса тем не менее получили у них отражение в различных обрядах и фольклоре.

"Уходом" невесты в "иной" мир заканчивается первый период свадебного обряда. За "временной смертью" следует ее воскрешение в новом качестве. Траурные одежды предсвадебного периода меняются на праздничные, светлые. "Горемычную" поневу замужняя женщина меняет на праздничную. "Срезана" девичья коса, волосы убраны под повойник, у многих народов женщина меняет и свое имя, которое как бы воплощала в себе рождение новой души.

Рождение нового человека ( замужней женщины) получило и специфическое обрядовое оформление – "поиски молодой", которую разыскивают на другой день после свадьбы.

Послебрачный ритуал поисков молодой сопоставим с другим обрядом, который носит название "поиски покойника" и представляет собой ритуальный обход жилых и хозяйственных помещений, предшествующий поминальному пиру "в современной записи этот обряд зафиксирован уже в упрощенном виде: "умрет кто – в доме все переворачивают. Ходят везде, и говорят: "Был и нету, был и нету".1

Обряд соумирания.

Обрядовое соумирание жены с мужем понималось языческими народами как вторичное вступление в брак через смерть. По данным советских археологов, у восточных славян обычай сжигать вдов на погребальном костре существовал начиная со II – III в. н.э. Ряд арабских и византийских источников свидетельствуют об устойчивости этой брачной нормы в мире славянства: в 6-10 вв. вступление девушки в брак означало для нее и обязанность умереть вместе с мужем даже в случае его ранней смерти.

"По обычаям многих народов, славян в том числе, покойника хоронили в венчальном платье. Этот факт в современном историко-этнографическом Атласе канонизирован четким указанием – "в чем венчали – в том и хоронят".1 Вдова в подвенечном платье сопровождала умершего до могилы, где и исполняла "танец смерти", или "танец невесты". Для языческой погребальной обрядности похоронный танец вдовы представляет собой явление типологическое. Венгерский ученый Ласло Фелфёлди, специально изучавший похоронные танцы, пришел к выводу, что "танец" вместе с пищей, напитками, музыкой является символом свободы покойного или покойной.

Веселье на похоронах (танец одна из его форм) так же, как и инсценированный разгул, играет особую роль. Смеху приписывалась особая магическая сила, которая должна была способствовать поднятию и усилению производительных сил природы и обеспечению уходящему новое возрождение, новое возвращение к жизни, воплощенное в любой новой форме.

Обряд обручения умершей подвергался как упрощению, так и одновременному переосмыслению, поскольку пришел в конце концов в соприкосновение с верой "в заложных покойников", то есть умершие до брака начинают преследовать живых, во избежании чего последние и прибегают к символическому венчанию покойников[Е. В.3] . Этот охранительный смысл становится весьма актуальным именно тогда, когда акт сопогребания уже ушел в прошлое.