Двухтысячелетней истории христианского человечества изначально присущ конфликт земного и небесного, мирского и духовного, культуры и Церкви. Острие этого конфликта всегда было направлено на театр как явление в культуре универсальное, представляющее собой синтез всех видов искусств и имеющее в своей основе страстное начало.
Прежде чем приступить к рассмотрению этой проблемы, спешу сообщить, что она задевает меня глубоко и личностно, ибо случилось так, что театр стал необходимой формой моей творческой жизни. Духовное же мое бытие протекает в лоне Русской Православной Церкви.
Лет десять назад я и мои сподвижники в Московском театре русской драмы "Камерная сцена", пережив и осознав свою принадлежность Православию, захотели последовательно служить ему силами нашего искусства, наших способностей, нашего мастерства.
Однако первое, что мы получили в ответ на этот наш посыл со стороны священнослужителей, было решительное отторжение: "театр - зло, училище страстей, дьявольское действо и скверна". Это был тяжкий удар, но что-то заставляло нас стоять на своем - т.е. на том, что театр может и должен быть православным.
Одна девушка, актриса нашего театра и одновременно студентка моего курса в театральном вузе, побывав в Оптинском монастыре и побеседовав с молодым монахом, бросила и театр, и театральный вуз, т.к. выяснила в беседе, какое это зло - театр. Года через четыре она вернулась, но потери творческих способностей произошли, и, кажется, необратимые.
Лет семь назад я предложил помещение театра для занятий Свято-Тихоновского богословского института. Священник, который должен был проводить семинар по Новому Завету, не ведал, что представляет собой театр "Камерная сцена". Увидев, что местом занятий стало такое "грешное" заведение, он увел из театра свою группу студентов. Прошло время - и этот священник стал нашим духовником. Первый же спектакль, который он посмотрел в нашем театре, он рекомендовал смотреть своим прихожанам. Он бывает на всех наших премьерах, по его благословению мы приступаем к новым работам. А об одном из наших последних спектаклей - "Царе Федоре Иоанновиче" он сказал: "Играть, играть и играть!"
Очевидно, что в эти последние годы в отношении представителей Церкви к театру произошли изменения. Один священнослужитель прямо так и заявил: "Теперь доказано, что театр - дело хорошее". Думаю, это преувеличение. Не доказано. Здесь - множество проблем, и первая из них - проблема актерского творчества, создания образа из своей плоти и души, т.е. проблема лицедейства и связанной с ним возможной поврежденности души.
И вновь возникают ситуации, мягко говоря, трудные.
Умирал артист. Его исповедовал и соборовал архимандрит одного из подворий. Потом он беседовал с женой умирающего, которая к этому времени, после мучительных сомнений, пришла к решению креститься. Архимандрит же, узнав, что она работник театрального вуза, потребовал, чтобы она рассталась с театром... С театром она не рассталась, а креститься отказалась наотрез.
Один из близких мне священников, в прошлом сам режиссер, ждет не дождется, когда я брошу театр. Почти всегда я, получая со стороны священства поддержку того, что мы делаем, ощущаю подтекст: "Вы делаете доброе дело, но..." Я чувствую постоянно это "но". И его нужно осмысливать снова и снова.
Нет, противоречия между Церковью и театром не сняты. Обычно защитники театра говорят о том, что во времена Иоанна Златоуста, на которого обычно ссылаются их оппоненты, театр был иным: это был языческий театр, конные ристалища, гладиаторские бои. Это был античный театр периода его упадка. Но, увы, не менее категорично высказывается другой наш святой - Иоанн Кронштадтский: "Театр - школа мира сего и князя мира сего - диавола". Это сказано во времена славного бытия МХАТа - гордости русской культуры.
Мы были "не в своей тарелке". Мы обращались к старцам, но они отвечали однотипным поведением: уклонялись от прямого ответа, ссылались на свою некомпетентность (в отличие от молодого монаха и архимандрита), дружно говорили о необходимости быть в Церкви. Поехали к блаженной Любушке под Санкт-Петербург. "Плохая ваша работа, плохая, плохая", - повторяла она. Я спросил: "Что же, бросать?" Она задумалась и сказала: "Нет, не бросайте, Бога не забывайте".
И отнюдь не для того чтобы отстоять привычный род занятий, в котором ощущаешь себя в определенной мере мастером и в котором наш конкретный театр "Камерная сцена" добился ощутимых эстетических и социальных успехов, я вновь и вновь задаю себе и вам вопрос: "театр - да или нет?". Проблема мучительного противоречия театра и Церкви не снимается - она существует и ее вновь и вновь приходится осмысливать и решать.
Итак, я спрашиваю, почему так упорно играются спектакли, например в воскресных школах? Почему идет такая напряженная борьба Церкви в лице ее несомненно заслуживающих доверие представителей за то, чтобы доказать, что Пушкин - православный христианин, что его жизненный путь есть путь к Православию: ведь Пушкин - драматург, и есть даже такое явление - "Театр Пушкина"? Почему, наконец, на отпевании великой русской актрисы Ермоловой присутствовали не более не менее как два митрополита, четыре архимандрита, четырнадцать священников? Подобного рода вопросы можно продолжить.
Есть особая ревность представителей Церкви к театру. Почему? Именно к театру, а потом к искусству в целом. И чрезвычайно велико искушение у "зилотствующих" - просто отсечь театр как скверну. Но не уподобимся ли мы Оригену, оскопившему себя?
Может показаться, что человечество всегда стоит перед выбором: либо театр (и тогда - идолослужение), либо Церковь (и тогда Благодать Божия). Для Иоанна Златоуста театр был неприемлем. В свою очередь, Ленин заявлял, что место Церкви должен занять театр. Кажется, все правильно: Церковь- это мир с Богом, театр - это модель мира без Бога. Но если театр ставит перед собой цели возвышенные, вечные, гуманные, угодные Богу, то нужно ли спешить проклинать и этот театр?
А вот если театр служит языческим устремлениям, разврату, своекорыстию, насилию и т.д., т.е. князю мира сего - естественно и правомерно вместе с Иоанном Златоустом предать его проклятию.
Очень трудно дать полное определение театра. Что он такое? Это и средство коммуникации, т.е. язык. Это и синтез всех известных искусств. Это - училище страстей. Это - игра и мнимая реальность. Это, по Гоголю, "кафедра, с которой можно много сказать миру добра". Это и творение образов из своей души и плоти, т.е. лицедейство и "добровольная шизофрения". Я ставлю многоточие - ибо сейчас не место и не время досконально исследовать феномен полифункциональности театра.
Остановлюсь лишь на некоторых аспектах.
Театр обладает качествами сиюминутности, всеохватности, достоверности, наибольшей контактности и взаимной внушаемости. Это - оружие, которым можно сражаться за противоположные цели. Недаром Станиславский говорил о театре как плодородной почве, на которой хорошо растут и добрые растения, и сорняки. Но оружие само по себе не есть зло или добро. Меч может подниматься и для корыстного убийства, и ради защиты Отечества.
Всем известна крылатая фраза Шекспира: "Весь мир - театр, и люди в нем актеры". Это что? Метафора или оголенная истина? Действительно, все, что происходит в жизни, есть театр, т.к. он вмещает в себя все жизненные и эстетические формы личностного существования и межличностного общения. Кажется, нет в жизни ничего, что не есть театр.
Наша жизнь театральна. Всюду свои подмостки, свои драматурги, аплодисменты и провалы. Всюду игра. Мы все (почти без исключения) в жизни играем много ролей. Игра - это борьба. И в основе театра лежит конфликт, как и в основе человеческого бытия. "Театр военных действий", "анатомический театр", "личная драма", "национальная трагедия", "политический фарс" - нас не удивляют эти термины. Вот человек о чем-либо задумался. Это монолог. Вот один человек рассказывает что-то другому, а тот отвечает. Это диалог. Вот какое-то количество людей обмениваются мнениями, вот выступает докладчик. Это все театр. И кажется, что Шекспир прав, уж очень похоже, что мир - театр. Но какой мир? Вероятно - падший. Однако продолжим рассуждения.
Отец Павел Флоренский сравнивал храмовое действо, представляющее собой синтез искусств, с музыкальной драмой, т.е. одной из форм театра. Не видеть бесконечно многие моменты идентичности храмового и сценического действа - значит отказаться от зрения. Да, границы, между театром и Церковью, если понимать ее как земной институт, размыты.
Но, думается, необходимо преодолеть эту размытость, связанную с онтологической универсальностью Церкви и с универсальностью жизненных и эстетических форм, которые имеет в себе театр, и понять точные границы того и другого явления. Эта проблема огромна. Сейчас можно лишь отметить, что храмовое действо есть реальное предстояние человека перед Богом. Сценическое же действие заключает в своей основе предстояние человека перед человеком. И если в Церкви человек имеет возможность реализации первой наибольшей заповеди - любви к Богу, то в театре есть огромная возможность осуществления второй наибольшей заповеди - любви друг к другу.
Я не представляю, как можно отказаться от "роскоши человеческого общения", когда свершается акт высокого искусства! Любовь, слезы, благодарность друг другу, причастность к одним ценностям, несравнимое ни с чем ощущение братства и единства в той благородной идее, которая осуществилась в спектакле. Не об этом ли говорил апостол Павел, призывая не забывать о благотворительности и общении?
Можно возмутиться вместе с блаженным Августином иллюзорностью, неподлинностью происходящего на сцене, тогда как происходящее в храме подлинно и реально. Но так ли греховен и иллюзорен вымысел, представляющий основу искусства, в том числе и театра? Мы знаем высказывания святых отцов о вреде фантазии и воображения. Но всякой ли фантазии и всякого ли воображения? Простой пример. Надо построить дом. Плох тот строитель, который начнет строить не обдумав, что он будет делать. Нужно представить, вообразить, нафантазировать будущее строение, наконец, создать его чертеж. Для строительства дома это необходимо. А для жизни в иной области, в порядковом отношении более сложной, чем строительство, т.е. в области нравственной и духовной, разве это не необходимо? Человеку дан творческий дар - представлять, воображать, фантазировать, т.е. творить, создавать определенные опоры в разуме и в душе.
По Пушкину, цель искусства - не нравоучение, а идеал. Идеал - как чертеж дома, которого еще нет. Можно сказать, идеал дан в заповедях Божиих. Но выучить заповеди это еще не значит сделать их принадлежностью сердца. Назначение искусства в огромной степени состоит в том, чтобы переводить из области ума в область чувств идею: возлюби ближнего, как самого себя.
Я убежден, хотя рискую вызвать нарекания, что нет более сильных человеческих средств, чем искусство (для меня прежде всего - театр) для создания осязаемых сердцем векторов в осуществлении второй наибольшей заповеди. Запрещать творчество и невозможно, и неверно. Эта способность - дар, в котором есть отсвет подобия Божия. Важно лишь одно: творчество должно быть поиском единства Истины, Добра и Красоты, чтобы оно, как всякое дыхание, славило Господа. Думается, в этой проблеме должно идти срединным, т.е. царским путем, найденным Православием на основе принципа взаимодействия духовной и светской властей, т.е. на основе принципа симфонии.
Однако есть еще одна причина такого неравнодушия Церкви к театру. Если хотя бы отчасти верна мысль "весь мир - театр", то, сталкиваясь с отрицанием театра со стороны представителей Церкви, мы сталкиваемся не просто с театро-отреченческой, а с миро-отреченческой традицией, восходящей к первым векам христианства и порожденной эсхатологическими местами Нового Завета. Эта традиция утверждает: Царство Божие - не только не от мира сего, но и не для мира сего. Мир - тлен для христианской души. Мир и Бог - противоположны. Нужно стыдиться тела и телесных потребностей. Плоть - враг. Здоровое тело нежелательно. Христианская культура - идея ложная. Нужно презирать мир и помышлять о смерти...
"Если это так, - высказывается замечательный русский мыслитель Иван Ильин, - то христианство не может вести человекав этом мире, оно может лишь уводить его из мира", т.е. христианин не имеет на земле творческого призвания и цели. Только самоумерщвление.
Но в Новом Завете отвергается мир, отпавший от Бога, т.е. мир без Бога и против Бога. Именно поэтому: "кто хочет быть другом миру, тот становится врагом Богу" (Иак. 4,4).
Но сказано и другое: "Так полюбил Бог мир, что отдал Сына Своего единородного, дабы всякий верующий в Него не погиб, но имел жизнь вечную" (Ин. 3,16). Бог во Христе "примирил с Собою мир" (2 Кор. 5,19).
Отвергать должно не мир, созданный Богом, а мир, лежащий во зле, т.е. не сам мир, ибо это творение Божие, а зло падшего мира. "Мироотвержение - не последняя задача христианства, т.к. оно приняло мир, благословило человека в мире" (И.Ильин).
Царство Христово - не от мира сего, но его идея высказана для мира - как призвание и обетование
Думается, что в огромной степени такое отношение к миру тождественно с отношением к театру.
Говорят, что театр - не место, где возможно спасение, более того, он исключает спасение. Но это точно та же антиномия спасения и жизни в миру.
Нам дано от Господа непостижимым для человеческого ума образом совместить то, что несовместимо: тело и дух, Божественное начало и человеческое, вечное и временное - и это совмещение - для всех (в том числе монашествующих) есть дарованный Господом путь человека в мире.
Отец Александр Ельчанинов говорил о язвах театра, об опасности его для человеческой души, о том, что театр перемалывает без остатка слабых людей. Но (далее рассуждает он) "всякая человеческая деятельность имеет эти (или другие) яды, и только сильные личности не побеждаются ими, а остаются самими собой".
Итак, если мы хоть в какой-то степени пришли к возможности утверждения, что театр - не абсолютное зло, а возможно в чем-то и добро, то каковы здесь критерии плохого и хорошего? Короче говоря: ЧТО ТАКОЕ ХРИСТИАНСКИЙ ТЕАТР?
Наш театр "Камерная сцена" выступил с инициативой проведения на его площадке фестиваля детского православного спектакля. И... мы остановились в некотором недоумении, потому что нет однозначного взгляда на то, что такое православный спектакль.
Мне известны две позиции. Первая состоит в том, что христианский театр должен быть христианским по теме, т.е. его тематическая основа - Священное Писание и Священное Предание. С VIII века театр стал проникать в церковь. Игрались мистерии, в которых можно было видеть и Бога-Отца, и сонм ангелов, и Богородицу, и архангела Гавриила, опускающегося к ней на невидимых нитях с потрясающих воображение высот храма. Свт. Димитрий Ростовский писал и ставил свои действа на основе Священных текстов. Сейчас подобные спектакли осуществляются даже в монастырях. Воскресные школы ставят спектакли на основе, к сожалению, жалкой драматургии, но обязательно, если речь идет о Рождестве, - с волхвами, пастухами, Иродом и т.д. Есть и профессиональные театры, которые убеждены, что достаточно взять Священный текст, прочитать его со сцены, как-то проиллюстрировать - и уже возник христианский спектакль, т.е. смысл этой позиции: христианский театр - это театр христианской темы.
Вторая позиция состоит в том, что тема может быть любой. Важно лишь отношение художника к теме: важно не то, о чем мы говорим, важно, что и как мы говорим об изображаемым. Левитан мог написать лужу - для зрителя ощутимыми делались и атмосфера, и настроение художника, и слиянность человека с природой. и философия, и многое другое. А посредственный художник напишет великолепный альпийский пейзаж - зритель увидит пустоту, ибо основа искусства - это встреча душ художника и зрителя, художника и читателя.
Сравним достойные произведения, которые относятся к этим разным позициям, например, пьесу "Царь Иудейский" К.Р. (великого князя Константина Романова) и, скажем, "Ваньку Жукова" А.П.Чехова. В "Царе Иудейском" - события, непосредственно связанные с Голгофской жертвой Христа. Пьеса написана талантливо, благоговейно, деликатно, но... Но она не потрясает, и не восхищает, и, главное, - не запоминается. В ней нет личностного художнического озарения и открытия, хотя тема грандиозная. Ванька Жуков - предмет для изображения незначительный как будто: забитый, недалекий мальчик, никому не нужный и потерявшийся в мире. Но, думаю, мало кто, прочитав рассказ, не испытал, как приходит в сердце волна сочувствия, милосердия, любви. Не является ли это реализацией в сердце человека второй наибольшей заповеди?
Простая иллюстрация на правильную христианскую тему на самом деле таит большую опасность. Если мы плохо и неубедительно высказываемся на хорошую тему, то объективно мы высказываемся против этой темы. Если мы только иллюстрируем тему Рождества Христова - вы понимаете, как тяжек наш грех, потому что высказывание наше - объективно не "за", а "против". У сторонников второй позиции есть тоже своя опасность. Преподавательница из православной гимназии, которая ставит различные спектакли со своими учениками, спрашивает меня: "Какого автора поставить?" Говорю: "Ставьте рассказы Чехова - кладезь сюжетов и автор глубокий". - "А какие рассказы?" Пытаюсь назвать рассказы, в которых Чехов выявляется как художник-христианин. (В нашем театре, кстати, есть спектакль по Чехову "Огни": для нас была в нем интересна именно религиозная грань творчества Чехова. После этого спектакля чеховеды провели в нашем театре конференцию "Чехов и религия"). Моя собеседница, почувствовав, куда клонится разговор, едва ли не вскричала: "Только не это! Что-нибудь, не имеющее отношение к религии". "Почему?" - спрашиваю. "Наши дети, - отвечает, - так перенасыщены этой темой, что может быть обратная реакция".
Правильно ли это? Обычно сторонники второй позиции говорят: нужно ставить классику, прежде всего русскую. Согласен. Но не всякая классика хороша. Нынешняя классика сделалась таковой на основе оценок секуляризованного, восходящего к ренессансному, сознания. К классикам относятся и Бокаччо, и Рабле, и наш Лермонтов, который испытал колоссальное демоническое влияние, а его "Герой нашего времени" есть талантливейшая апология зла. Узнаю, например, что ставят в одной православной гимназии пьесу Ростана "Сирано де Бержерак". Несомненно, незаурядная пьеса, один из существенных мотивов которой состоит в утверждении, что одаренному человеку по отношению к другим людям (серой массе) позволительно все - даже убийство. Как это согласуется с заповедями Христа, не ведаю. (Но ставят. В православной гимназии. Вероятно, по благословению священника.)
Убежден, что ставить православный спектакль означает ставить пьесу, автор которой имеет православные позиции в трактовке темы.
Говорить на тему религиозную - особая ответственность. Здесь тяжкий грех высказываться плохо. Надо понимать, что драматургии, адекватной этой теме, очень мало. Для создания сценического эквивалента Священному тексту требуются подвижнические усилия художника-драматурга, подобные усилиям переводчика поэзии на другой язык. Помните, у Владимира Леоновича:
Переводчик, сломай карандаш!
Перескажешь, расскажешь - предашь...
...Подвиг - подвигом переводим.
Это радость, когда встречаешься с такой драматургией, как "Царь Федор Иоаннович", в которой помимо прочих достоинств главное состоит в том, что художественно убедительно создан образ местночтимого московского святого - царя Федора.
Коллектив театра "Камерная сцена" испытал большую радость, когда встретился с притчей В.Ф.Одоевского "Необойденный дом". Автором найдена поразительная форма воплощения темы покаяния и пути человека от бездны греха к святости. И мы конечно же поставили эту притчу.
Так что же такое православный театр? Где критерий: тема или отношение к теме? Конечно, есть антитеза "искусство - лжеискусство", и она исчерпывает все. Однако проблема православного театра состоит в том, чтобы религиозная тема получила адекватную сценическую реализацию.
Творчество ни в коем случае не должно подменять покаяния и духовного пути, которые могут протекать лишь в Церкви. Путь узок всюду, а в искусстве - как нигде. Однако нам дана колоссальная возможность постижения посредством искусства Идеала, т.е. возможность богопознания, ибо Идеал - это Бог.