Итак, слияние с природой - вот что противопоставляет совершенный человек ( шэн-жэнь) фальши общества. Противопоставление истинного и прекрасного мира природы испорченному, искусственному и лживому обществу проходит через все главы трактата. Вот, например, как это проявляется в диалоге между древними правителями Яо и Шунем. Шунь спрашивает Яо, что у него на сердце. Яо отвечает, что он не возносится перед беспомощными, не отвергает бедных, скорбит об умерших, радуется новорожденным и жалеет вдов. Но такой ответ вовсе не удовлетворяет Шуня. "Это все прекрасно, - замечает он, - но не в этом состоит настоящее величие". И поясняет свою мысль: "Небо рождает безмятежный покой, солнце и луна светят, и четыре времени года идут своим чередом. Установленным порядком следуют друг за другом день и ночь, проходят тучи и орошают землю благодатным дождем". Услышав это, Яо восклицает: "Ты с небом, я с людьми".
Эта же тема разрабатывается в разговоре между Конфуцием и Лао Данем, который фигурирует в "Чжуан-цзы" в качестве глашатая даосских истин и поэтому отождествлялся Сыма Цянем, а за ним и рядом современных ученых с Лао-цзы. Когда Конфуций стал излагать Лао Даню классические книги, тот прервал его словами: "Я хочу слышать о главном". "Главное - гуманность и справедливость", - ответил Конфуций. "Относятся ли гуманность и справедливость к человеческой природе?" - спросил Лао Дань. "Конечно, - ответил Конфуций, - цзюнь-цзы не может, не будучи гуманным, достигнуть совершенства, и для него нет жизни без справедливости. Гуманность и справедливость и есть природа настоящего человека». - "Но что называется гуманностью и справедливостью?" - спросил Лао Дань. "Это радоваться в своем сердце всем существам, - ответил Конфуций, - всех любить, забывая о себе, - вот что называется гуманностью и справедливостью". - "Возможно ли в самом деле любить всех и не есть ли забвение о себе - один из видов эгоизма? - спросил Лао Дань... - Зачем суетиться, проповедуя гуманность и справедливость, если небо и земля твердо соблюдают свое постоянство, неизменно сияют солнце и луна, твердым порядком идут звезды, твердо собираются в стада животные и птицы и твердо растут из земли деревья".
Противопоставление человека природе чаще всего конкретизируется в "Чжуан-цзы" противопоставлением его животным. Именно они оказываются посредствующим звеном между человеком и дао - ведь, с одной стороны, они близки человеку, а с другой - слиты со вселенской жизнью и лишены ненавистного даосам сознания. Лао Дань однажды приводит Конфуцию в пример лебедя, белизна которого не меняется оттого, что он не моется, и ворона, черного, несмотря на то что он себя не красит. Их чернота и белизна своей простотой возвышаются над суетой человеческих слов и действий .
Слияние с природой означает, по Чжуан-цзы, забвение о людях. Об этом говорит образ рыб, прижимающихся друг к другу, чтобы друг друга увлажнить, когда высыхают ручьи и реки. Но когда в реках воды достаточно, тогда, уплыв в разные стороны, рыбы могут друг о друге забыть. К этому взаимному забвению ( сян-ван) и следует стремиться. В уста Конфуцию Чжуан-цзы вкладывает следующие слова: "Рыбы созданы для воды, люди - для дао. Будучи созданы для воды, рыбы ныряют в глубину и там находят себе пропитание; будучи созданы для дао, люди не должны утомлять себя заботами, и тогда жизнь их будет обеспечена. Поэтому и говорится: рыбы забывают друг о друге в реках и озерах, люди - в следовании дао".
Путь к такому забвению намечен в речи Конфуция, которому приписывается в «Чжуан-цзы» роль даосского проповедника, отговаривающего Янь Юаня от намерения помочь жителям страдающего царства. Отвергнув все планы Янь Юаня, Конфуций советует ему поститься, но не обычным постом, а постом сознания. Это значит, что он должен освободить свое сознание от всех внешних впечатлений, с тем чтобы пустоту могло заполнить дао. Тогда, оставаясь среди людей, он в то же время будет далек от них; не сходя с места, он сможет мчаться галопом по далеким странам; мудрый без познания, он станет летать без крыльев. На эти рекомендации Янь Юань реагирует знаменательным вопросом: "Потому ли я не могу этого выполнить, что я все еще Янь Юань; когда же мне это станет под силу, я перестану быть самим собой?". Положительный ответ Конфуция на вопрос Янь Юаня показывает, что сознательной целью даосских проповедников было такое перерождение адепта, при котором он чувствовал бы себя совершенно новой личностью, не имеющей ничего общего с тем, кем он был до просветления, наступающего в результате освобождения от всех связей с миром людей. Продвижение по этому пути описывается в другом разговоре между Конфуцием и Янь Юанем. «Янь Юань сказал: "Я продвинулся". - "Что это значит?" - спросил Конфуций. "Я забыл о гуманности и справедливости", - ответил Янь Юань. "Это хорошо, но это еще далеко не все", - заметил Конфуций. На следующий день Янь Юань .снова сказал, что продвинулся вперед, и на вопрос Конфуция, что он имеет в виду, ответил: "Я забыл о правилах благопристойности и о музыке". - "И это еще не все", - сказал Конфуций. Еще через день Янь Юань вновь сказал, что продвинулся, и пояснил, что успокоился и забыл обо всем. Когда Конфуций спросил, что это означает, Янь Юань ответил: "Я оставил позади тело и искоренил ум. Удалившись от формы и отбросив знание, я стал единым со всепроникающим".
Таков образ даосского мудреца (шэн-жэнь), встающий со страниц «Чжуан-цзы». В отличие от цзюнь-цзы, идеального человека, шэн-жэнь - скорее сверхчеловек. В своем отождествлении с дао он утрачивает все человеческие качества, порывает все связи и становится по ту сторону добра и зла. Нормы морали, как и все остальные нормы и рамки человеческого существования, уже не имеют к нему никакого отношения. Он действует как сила природы, с одинаковым безразличием принося людям благодеяния и уничтожая целые царства.
Есть и другая сторона вопроса, заключающаяся в том, что, противопоставляя природу обществу, даосы отрицали право общества на распоряжение человеческой жизнью. Мы помним, что Конфуций говорил о самостоятельной ценности цзюнь-цзы, о том, что благородный человек не может стать орудием чужой воли. Человек гармонически сочетающий в себе высокую культуру, интеллект, чувство ответственности и сознание нравственного долга, может быть с полным правом назван личностью. По определению И. С. Кона, понятие личности "обозначает конкретного индивида... как субъекта деятельности, в единстве его индивидуальных свойств... и его социальных ролей. С другой стороны, личность понимается как социальное свойство индивида, как совокупность интегрированных в нем социально значимых черт, образовавшихся в процессе прямого и косвенного взаимодействия данного лица с другими людьми и делающих его... субъектом труда, познания и общения". Ясно, что в учении даосов, отрицающих, что человек - существо общественное, не могло возникнуть категории человеческой личности. Но даосы настаивали на том, что человек как биологическое существо не может быть принесен в жертву никаким соображениям государственной пользы, целесообразности или общественных интересов. Его жизнь должна принадлежать ему и только ему, это его единственное и священное достояние. В этом смысле можно говорить об определенном совпадении взглядов ранних конфуцианцев и даосов: и для тех и для других человек - не средство, а цель. Здесь они выступают единым фронтом против моистско-легистского превознесения организации и государственной машины и низведения человека до роли ее незначительной детали. С той разницей, правда, что у Конфуция подчеркивается самоценность цзюнь-цзы, т.е. человеческой личности, что свидетельствует об известном аристократизме конфуцианства в противоположность демократизму даосов, говоривших о ценности всякой человеческой индивидуальности. В отличие от личности "индивидуальность как неповторимость каждого отдельного человека есть прежде всего факт биологический".
В целом ряде притч "Чжуан-цзы" утверждается мысль о ценности каждого существа, о законности его претензии на то, чтобы его жизнь дошла до своего естественного конца и не была прервана на полпути. Чжуан-цзы рассказывает, например, о плотнике, который увидал в пути стоящий у алтаря огромный дуб - местную достопримечательность. На вопрос ученика, чем объясняется такое безразличие, плотник ответил: "Это дерево ни на что не годно. Если сделать из него лодку, она потонет, сделать гроб - он быстро сгниет, сосуд - скоро расколется... Его невозможно использовать, потому и живет оно так долго". Когда же плотник вернулся домой, дуб явился ему во сне и сказал: "С кем ты хотел сравнить меня? Неужели с культурными деревьями?.. Ведь не успеют они принести плоды, как их обирают... Из-за своих плодов они страдают всю жизнь и до срока погибают в середине пути, навлекая на себя удары со всех сторон. Так бывает везде. Потому-то я давно уже хотел стать бесполезным... ведь это очень полезно для меня. Если бы меня можно было использовать, разве достиг бы я такой высоты?".
Та же мысль далее иллюстрируется еще тремя притчами. Одна из них, аналогичная предыдущей, рассказывает об огромном дереве с такими кривыми и узловатыми ветвями, что оно ни для чего не могло быть использовано. О «несчастье быть материалом» говорит и следующая притча: люди для различных целей срубают деревья, и поэтому ни одно из них не может завершить своих лет и погибает на полпути. Наконец, последняя притча повествует уже не о деревьях, а о людях. Ее герой - горбун Шу, которого не забирали ни в армию, ни на принудительные работы, но он получал продукты, когда они распределялись среди больных и инвалидов. Все эти притчи завершаются сентенцией: "Каждый знает, как полезно быть полезным, но никто не знает, как полезно быть бесполезным".