Представление же о Божестве как неподвижном Абсолюте более свойственно философии, чем религии.
Христианское мировоззрение, будучи персоналистическим теизмом, не ограничивается признанием сверхъестественного начала бытия, но исповедует его личностный характер, что углубляет древнее учение о микрокосме (человеке) и макрокосме (Вселенной). Было бы contradictio in adjecto, если бы макрокосм не обладал бы каким-либо свойством микрокосма, в том числе и личностностью[31]. Именно этот пункт часто представляет "камень преткновения" для современного сознания, для которого непременным условием истинности знания является его объективность, понимаемая в смысле безличностности. В христианстве же истина явлена не в форме 'что', а в форме 'кто'.
6. Боговоплощение
Воплощение Второго Лица Пресвятой Троицы в Богочеловеке Иисусе Христе есть высшее Откровение, в котором трансцендентное личностно (!) сочетается с имманентным, нетварное - с тварным, и обнаружившаяся глубина и сокровенность души человеческой оказывается усыновленной Богу.
Как пишет С.Н. Булгаков: "Богочеловечество есть жизненное отождествление Божественного и человеческого при всей непреложности различия между ними"[32]. Личность человеческая перестает сознавать себя чем-то случайным, "заброшенным", получает новый (необычайно высокий!) онтологический и личностный статус, впервые по-настоящему осознает самое себя. Сын Божий стал человеком, "чтобы почтить плоть и именно смертную плоть, чтобы высокомерные духи не смели считать и думать, что они честнее человека, что они могут обожиться вследствие своей бесплотности и кажущегося бессмертия..."[33].
Ни в одной религии человек не рассматривается так высоко, как в христианстве, и только в христианстве раскрывается тайна конкретного. Откровение, "благая весть" обращены вместе с тем прямо к сердцу человека, его совести, определяя тем самым действие Божие в душе человеческой (христианскую катафатику). Господь, еще в эпоху Ветхого Завета, говорил через пророков: "...вложу законы Мои в мысли их и напишу их на сердцах их..." (цит. по: Евр. 8, 10), "... сотворите новое сердце и новый дух..." (Иезек. 18, 31).
Иисус Христос не спрашивает апостола Петра, согласен ли он с Его учением, а - любит ли он Его? (Ин. 21, 15-17), как и ранее говорил, что "верующий в Него имеет жизнь вечную" (Ин. 6, 40). Истина представлена не в форме 'что', а в форме 'кто' (Ин.14,6: Я есть путь, истина и жизнь). В этом - острый персонализм Евангелия, опередивший на века соответствующую философию персонализма.
Эта прямая обращенность христианства к глубинной сущности человека (обозначаемой в Библии словом "сердце"), что выражается в самом понятии Откровения, не позволяет, строго говоря, определить христианство как одну из религий, так как само понятие религии как связи предполагает некое опосредование.
Как сказал один теолог XX в., христианство есть кризис всех религий. В любом учении есть теоретическая, а значит, в определенной степени, условная сторона. Рациональное, теоретическое, само по себе, всегда относительно, несмотря на свою логическую "безусловность", есть концепт, а не цель, которая (в религии) стяжается всей полнотой человеческой природы. Христианское понимание целостнее, глубже 'религии', и на последней глубине, благодаря Боговочеловечению, оказывается личностное начало, новое открытие образа и подобия Божия. И "какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?" (Мф. 16, 26).
Когда человек встречается с Богом, начинается другое - безусловное таинство Встречи... Так апостол Петр раскаялся в своем отступничестве[34], заплакал от одного взгляда Христа (см.: Лк. 22, 61-62). Мы можем лишь попытаться представить себе этот проникающий человеческую душу взгляд.
Вся полнота человеческого существования в его предельном трагизме, одиночестве, предстоянии смерти и даже богооставленности ("Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?" - восклицает Он на кресте - Мф. 27, 46) была воспринята Сыном Божиим в Его вочеловечении, своеобразном кенозисе (умалении, с греч.), крестных муках и смерти.
Воскресением (во плоти) Христа из мертвых, Его вознесением, возвращением с человеческой преображенной плотью (!) к Богу-Отцу (что радикально отличает христианство от всех религий, в которых, самое большее, было лишь предчувствие подлинного Воскресения) завершается огненная мистерия нашего спасения.
Из всех возможных путей избран самый тяжкий, а значит, самый универсальный (включающий в себя все другие пути). Не остается неисцеленной муки, преодолевается последняя граница - смерть, открывается Бесконечное... Чтобы спастись, сказал один богослов, надо целовать раскаленное железо Креста. Впрочем, Бог не попускает искушения сверх сил человеческих (см.: 1Кор. 10, 13.), и иногда достаточно малого дела - 'луковки'[35].
В Воскресении Христовом жизнь окончательно побеждает смерть, добро побеждает зло. Воскресение во плоти обнимает собою - как и простертые всему миру руки Христа на кресте - всю полноту бытия, не только духовного, но и материального. Космологическое понимание Воскресения характерно для Православия, где главный праздник - Пасха (прохождение, с евр.), знаменующая в христианском смысле "переход" к новому преображенному бытию.
Библейское учение о творении мира "из ничего" (как парадигма несводимости, нередуцируемости) имеет фундаментальное значение и для понимания таких тесно взаимосвязанных понятий, как "свобода" и "личностность", как до конца не сводимых ни к психофизической природе человека, ни к какой-либо прикладной функциональности. Эта принципиальная несводимость предполагает абсолютный разрыв в причинно-следственной гомогенности, предполагает совершенно новое творческое начало[36]. В уникальности личностного начала, в невозможности его редуцирования можно увидеть и серьезный довод в пользу его бессмертия[37], ибо смерть есть распад, редукционизм. Антиномизм личностности приобретает предельный характер, объединяющий возможное потенциально-бесконечное будущее бытие и фактическую актуальность смертности. Возможность "заболеть" метафизическим небытием для личности остается, ибо она не абсолютно независима, что полагает предел и ее свободе. Свобода и личностность находят свое утверждение, новую глубину и наивысшее выражение в Личности Иисуса Христа, Боговочеловечение Которого сопоставимо, по мнению св. Максима Исповедника, по своей метафизической значимости с сотворением мира.
7. Христология
Вопрос о совместимости и взаимодействии двух природ (нетварной и тварной) приобрел необычайную остроту, когда развитие церковной жизни потребовало богословского развития христологии, более глубокого осмысления основополагающего положения христианского вероучения о Боговочеловечении Сына Божия. Вновь возник вопрос (уже на уровне христологии): каким образом две природы - истинно Божественная и истинно человеческая (без каких-либо промежуточных иерархических градаций) - могут сочетаться в едином Лице Иисуса Христа?
В рамках естественного философского монизма этот центральный христологический вопрос, ставший поистине "камнем преткновения" для рационалистического сознания и породивший почти все христианские ереси, не мог получить разрешения. Догматическое определение об образе сочетания двух природ в едином Лице Иисуса Христа (неслиянно, нераздельно, неразлучно, неизменно), данное на IV Вселенском Соборе (Халкидон, 451 г.), оказалось чисто апофатическим, выходящим за рамки философии как таковой[38].
Все ереси в той или иной форме отрицали возможность преображения твари в "новую тварь" (См.: Кор. 5, 17), обожение[39], а значит, в конечном итоге, и полноту спасения, подчас понимая его только в спиритуалистическом смысле.
В каждую историческую эпоху Церковь неустанно заботилась о том, чтобы показать христианам возможность реального богообщения, обожения, понимаемого не только в нравственном смысле, но и в онтологическом. Ведь согласно христианскому учению, спасению подлежит не только душа, но и человеческое тело[40]. Отрицание подлинного богообщения всегда начиналось с размывания центрального утверждения христианства: "Слово стало плотью" (Ин. 1, 14), с отрицания полноты Боговочеловечения ("в Нем обитает вся полнота Божества телесно" - Колос. 2, 9), то есть того, что опрокидывало традиционную философскую парадигму, казалось "безумием для эллинов" (1 Кор. 1, 23). Самая возможность обожения неразрывно связана с Боговоплощением, ибо именно в Едином Лице Иисуса Христа сочетаются две природы: Божественная и человеческая, истинный Бог и истинный человек. Именно Богочеловечество Иисуса Христа явилось основой нашего спасения. Можно сказать, что все богословие было ответом на вопрос Христа к апостолам: "А вы за Кого почитаете Меня?" (Лк. 9, 20), вопрос, который до сих пор звучит перед совестью каждого человека.
И Церковь борется с гностиками, отрицавшими реальность Боговоплощения, ибо "Бог стал человеком, чтобы мы обожились" - говорится у св. отцов.
Церковь утверждает в Символе Веры догмат единосущности Сына Божия и Бога-Отца против ариан (Первый Вселенский Собор, 325г., Никея). Ибо именно Сын Божий открывает нам путь к единению с Богом, и если Он не той же сущности, что и Отец, если Он не Истинный Бог, то и наше обожение и спасение невозможно.
Церковь осуждает учение несториан (III Вселенский Собор, Ефес, 431 г.), чтобы разрушить средостение, которым в Самом Христе хотели отделить человека от Бога, разделив Его личность на две: Божественную и человеческую.
Церковь восстает против учения Аполлинария[41] (II Вселенский Собор, Константинополь, 381 г.) и монофизитов (Халкидонский Собор), чтобы показать, что поскольку истинная природа человека во всей ее полноте была воспринята Сыном Божиим при Воплощении, постольку и наша человеческая природа, во всей ее целостности и полноте, может преобразиться и войти в единение с Богом, соделаться "причастницей Божеского естества" (2 Петр. 1,4).