Бог светоносный, неистовый, отрок преславный, прекрасный,
О Мусагет, о плясун хороводный, стрелец-дальневержец...
Златокудрявый, вещатель грядущего чистых глаголов...
О всецветущий, ведь ты кифарой своей полнозвучной
Ладишь вселенскую ось, то до верхней струны поднимаясь,
То опускаясь до нижней...
Орфический гимн
И вновь скиталась по земле пышнокудрая Латона, не зная, где найти пристанище. Ни один ручей, ни одна река не давали ей напиться, и она утоляла жажду из луж, оставшихся после дождя. Ни одно дерево не защищало ее от палящих лучей, отступав, как только она к нему приближалась. Люди еще издали при виде темно-синего плаща Латоны удалялись и замыкали за собой двери. Ибо страшна была Гера в своем яростном гневе на ту, которую полюбил ее супруг, и на тех, кто осмелился бы ей помочь.
Так добралась страдалица до исхлестанного волнами морского берега и разглядела гонимый ветрами скалистый островок.
- Делос! - обратилась она к нему. - Ты такой же скиталец, как я. Тебя гонят ветры, меня преследует гнев Геры. Только ты, одинокий, сможешь меня понять и дать убежище в своих скалах. Чувствую я, что скоро дам жизнь тому, кто сможет меня защитить.
Взглянул Делос на уже распоясанную Латону и спросил нерешительно:
- А не причинит ли мне зла тот, о ком ты говоришь?
- Не бойся, Делос! - выдохнула Латона. - Он будет тебе опорой. Он даст тебе славу, какой не имеет ни один из островов беспредельного моря.
И причалил Делос к материку. Когда же Латона с трудом перебралась на него, он понесся, как корабль, принявший драгоценную добычу.
Бесприютен был остров, как дерево, у которого нет корней, как бродяга без роду и племени. Даже птицы пролетали мимо него, выводя птенцов на других островах. На оголенных ветром и обожженных солнцем камнях не росло ни кустика, ни травинки. Лишь у подножья горы Кинеф, куда с вершины сбегал ручеек, одиноко зеленела пальма. Направила туда Латона свои стопы, тяжело опустилась на землю и, схватившись обеими руками за ствол, издала вопль, который всегда сопровождает рождение новой жизни.
Услышали крик Латоны земля, море и небо. Зашелестели деревья листвой, передавая ошеломляющую весть: "Родился Аполлон!". Лебеди, возвращавшиеся в ту сторону, что лежит за Бореем, северным ветром, опустились на волны и, оплыв Делос семь раз, пропели "Слава Аполлону!". Дельфины высунулись из воды и разинули пасти, увидев, что Делос уже не плывет, а прочно стоит на месте, счастливый, что стал колыбелью великому богу.
А Аполлон улыбался матери так, как могут улыбаться только боги. Он не требовал молока, как дети смертных. В его лепете Латона услышала явственное: "Ам-бро-зии!". На этот зов отозвалась Фемида, справедливейшая из богинь. И вкусил Аполлон из ее рук сладостной амброзии - пищи, достойной одних небожителей. И сразу же он отбросил пеленки и встал.
Гелиос, проносясь над Делосом, взглянул на Аполлона светлым оком, и стал Аполлон рости прямо на глазах, и от него исходило такое сияние, словно он был сыном или младшим братом старого Гелиоса. Недаром ведь его называли Фебом (ярким, пламенеющим).
И сделал Аполлон первый шаг, и тотчас же скалистый Делос покрылся цветами и травами. Их аромат наполнил все вокруг. Легко ступая, шел Аполлон к горе, под которой родился, ибо ему были милы все горы, все уходящие в облака вершины, все башни и высоты.
Поднявшись, он взглянул на мир, выхватил взглядом изгиб неба, похожий на лук, открытый для неисчислимых стрел-солнечных лучей. Но тотчас же его воображение превратило тот же край неба в кифару, а те же лучи-стрелы стали струнами. И эти два наложившихся один на другой образа определили противоречивую сущность Аполлона: бога, несущего миру гибель, и бога, открывшего в том же мире меру, гармонию форм и звуков. С тех пор лук и лира сопровождали Аполлона, хотя в них не было ничего общего, кроме округлости форм.
В облике юного бога была такая завораживающая красота, что никто не мог отвести от него глаз. Но было в ней что-то вызывающее тревогу и внушающее страх. Прекрасный, как один из белых лебедей, оплывавших Делос в день освобождения матери от бремени, Аполлон мог быть жестоким и губительным, как волк. Поэтому его называли "Волчьим" и приносили ему в жертву тех животных, которых предпочитают эти четвероногие губители стад. В одном с храмов сына Латоны стояло отлитое из меди изображение Аполлона в виде волка. Аполлон - и волк, и волкодав. И, вместе с тем, он мыслился как пастух с ягненком на плечах.
Как лучезарный бог, Аполлон, пронизывает своим взглядом мрак, освещает прошлое и будущее. И в этом своем значении он прорицатель-пророк. Ему посвящены оракулы, где вдохновленные им жрицы дают богомольцам советы, отвечая на их вопросы.
Еще юношей отправился Аполлон в поход против Пифона, досаждавшего его матери еще до его рождения и учредил Пифийские игры в честь победы над чудовищем. Юный бог отпраздновал победу над чудовищем, основав в Дельфах святилище и оракул, чтобы прорицать волю отца своего Зевса, а в честь самого Аполлона был построен первый в Греции храм по его собственному проекту: чудесные пчелы принесли слепленный из воска образец и он долго витал в воздухе, пока люди не поняли замысел: основную красоту должны были создавать стройные колонны с прекрасными капителями в коринфском стиле. По другим источникам, храм возник сначала воздушный - из перьев и пуха лебедей Аполлона, и парил он в воздухе, такой же легкий, как пух. Потом, опустившись на землю, перья и пух стали мрамором, сверкающим под взглядом Гелиоса. Но было святилище пустым, не имевшим названья, пока Аполлон не спустился на палубу проплывавшего поблизости критского судна.
- Кто ты, чужеземец? - спросил кормчий. - Не ты ли нас кружишь по морю, и не можем мы пристать к песчаному берегу и найти город Пилос.
- Я Аполлон, сын великого Зевса, - отвечал Сребролукий. - Я кружу вас по морю, но зла не имею. Вам во владенье я храм отдаю. Туда приведет вас дельфин, скиталец морей, и храм тот имя Дельфы получит.
Только он это сказал, как дельфин показал свою черную спину. И понесся за ним корабль быстроходный. Недолог был путь, вступив в узкий пролив, судно причалило к берегу. Моряки, подчиняясь воле Аполлона, развязали ремни, державшие мачту, и опустили ее на палубу, подняли весла и сбежали по сходням. Они двинулись за богом, игравшим на лире, а когда оглянулись, залив был пуст. Корабль исчез, словно его и не было.
- Вот ваш новый корабль! - показал Аполлон на храм. - В нем вы будете плыть в веках, не ведая бури, не страшась подводных камней. Смертные сюда приведут столько овец и баранов, что в мясе не будете знать вы нужды. Вашим богатствам завидовать будут цари. И достанутся вам они за то, что будете здесь вы службу нести мне, Аполлону!
Переглянулись критяне, не веря такому счастью. Кормчий же песню запел. И моряки подтянули ее хриплыми голосами, славя щедрость того, кто назвал себя Аполлоном.
Тысячи людей со всех концов Греции стекались в Дельфы, к подножию горы Парнас, месту обитания Аполлона и муз, чтобы спросить бога о своем будущем и будущем городов-государств, расположенных в Элладе. Жрица-пифия - как она называлась по имени змея Пифона, останки которого тлели в ущелье - вступала во внутреннюю часть храма Аполлона, садилась на треножник и впадала в забытье от паров газа, который вырывался из расщелины скалы, находившейся под храмом. Жрец подходил к затвору, за которым находилась пифия, и передавал вопрос очередного паломника. Слова едва доносились до ее сознания. Она отвечала отрывистыми, бессвязными фразами. Жрец слушал их, записывал, придавая им связность и объявлял вопрошавшему.
Кроме оракула греков привлекали светлые и радостные службы богу. Огромное количество гимнов слагали и исполняли кифареды (играющие на кифаре) и хоры мальчиков и юношей. Вокруг храма произрастала красивая лавровая роща, которая нравилась паломникам. Лавровым венком был украшен Аполлон и те греки, которые побеждали в исполнении гимнов и в олимпийских играх, ведь в лавр превратилась прекрасная Дафна, которую полюбил Аполлон. Его прославляли и собственные знаменитые дети: Асклепий - искусством врачевания и Орфей - замечательным пением. На острове Делос, родине Аполлона, один раз в четыре года устраивали празднества, в которых участвовали представители всех городов Эллады. Во время этих празднеств не разрешались войны и казни.
Как у всех богов, были у Аполлона любимые народы, среди них прежде всего обитатели той северной страны, откуда прилетели лебеди приветствовать его рождение, гипербореи. В страну гипербореев нет доступа ни сушей, ни морем, и никто не мешает Аполлону уединяться среди людей, живущих за северным ветром, и радоваться их веселью и благочестивым молитвам. В описаниях древних авторов гипербореи - такой же счастливый и благочестивый народ, как живущие на южной оконечности Океана эфиопы. Их земля необычайно плодородна, реки несут золотой песок. Они живут, не зная ни болезней, ни губительной старости, ни иных несчастий, которые принесла людям Пандора, и умирают без страданий, достигнув тысячелетия.
Казалось бы, кроме гнездования там лебедей страна гипербореев не обладает ни одним признаком северной страны. Но есть еще деталь, которая свидетельствует о том, что в легенду о гипербореях вплелось реальное знание: принесение гипербореями в жертву ослов, чьим повадкам удивлялся Аполлон, наблюдая, как они свирепо встают на дыбы. Ощущение необычности для Аполлона этого зрелища позволяет думать, что тот, чей рассказ вдохновил создателей мифа, наблюдал не ослов (более чем обычных для грека), а каких-то иных животных, похожих на ослов. Ими могли быть только северные олени, которые сбрасывают рога как раз в ту пору, когда на север прилетают лебеди и весна открывает суровый край гипербореев для посещений Аполлона.
Разумеется, не только среди гипербореев легко и свободно чувствовал себя Аполлон. И в других землях находил он любимцев среди смертных, с которыми охотно проводил время, играя на лире или состязаясь в ловкости и силе. Особенно дороги были богу прекрасные юноши Гиацинт и Кипарис. И оба они стали для него источником горя. Первого он по оплошности убил, соревнуясь в метании диска, и пришлось, чтобы сохранить память о Гиацинте, превратить его в нежный цветок. Кипарис же, случайно поразивший насмерть своего любимого ручного оленя, испытывал такую смертную тоску и так молил отнять у него ставшую ненавистной жизнь, что Аполлон, сжалившись, превратил его в это стройное мрачное дерево, которое с тех пор греки стали сажать на кладбищах.