Смекни!
smekni.com

Музыкальное время, "археписьмо" и опыт Ничто (стр. 1 из 2)

Музыкальное время, "археписьмо" и опыт Ничто

Михаил Аркадьев

(Феноменологические вариации)

ВАРИАЦИЯ I. МУЗЫКАЛЬНОЕ ВРЕМЯ (ПРИКЛАДНАЯ ФЕНОМЕНОЛОГИЯ)

Сущность, и структура предмета искусства, судя по всему, не ограничивается тем, что он "уже есть", уже полностью предстоит перед нами, а нам остается только созерцать его чистое присутствие. Любой предмет искусства, в принципе, может быть понят в его становлении, т. е. в его внутреннем времени. Он сам есть становление, где ставшее - только результат. Музыкальное произведение в его полноте живет в процессе его исполнительского, инструментального осуществления, то же самое - поэтическое или драматическое произведение: все они живут в "исполнительском порыве"(Мандельштам) , который только post factum может быть интериоризирован, свернут во внутреннем слухе. Это достаточно очевидно для временных искусств.

Но смысл собственно пространственных произведений - скульптуры, архитектуры, живописи, рисунка, так же может быть понят в связи с их исполнительским осуществлением. Наличная пространственная форма - только результат ее живого роста под рукой мастера. В этой заключительной форме опытным глазом может быть прочитан реальный процесс ее рождения. И это экспрессивно-материальное становление вряд ли отделимо от целостного художественного смысла.

Отсюда следует, что исполнительский процесс может быть понят не только в узко интерпретационном аспекте, но и в аспекте онтологическом.

Всмотримся в саму структуру слова исполнение: ис-полнение - это воссоздание самой бытийной сущности произведения, выведение его в полноту своего бытия. Этот онтологический принцип - принцип креативности, позволяет отличать предлагаемый нами тип феноменологии музыки от трансцендентализма Гуссерля, и в этом смысле мы скорее ближе к мюнхенскому феноменологическому кружку его бывших учеников (А.Пфендер, Г. Конрад-Мартиус)

Так же, как реальный холст для художника не является внешним безразличным пространством, но представляет собой живой материал с определенной, существенной для воплощения замысла фактурой, так и музыкальное время, понятое как внутренняя среда музыки, ни в коем случае не абстрактная длительность, а живое и пульсирующее поле для развертывания собственно звукового интонационного процесса . Более того, время можно рассматривать как некий самостоятельный пластический материал, с которым музыкант работает подобно тому, как скульптор работает с мрамором или гипсом. Некоторая разница, может быть, заключается в том, что музыкант обязан сам "изготовить" для себя этот материал - структура первичного музыкального времени должна быть создана.

Материал, с которым работает композитор - упругое необратимое время. Это время - не абстракция и не безразличное последование измеряемых отрезков, но сама жизнь во всех своих проявлениях - от темных и горячих подсознательных процессов до процессов становления материальных объектов.

Композитор имеет дело со временем как жизненно-эмоциональным, движущимся материалом. Ему время дано как поток экспрессивного сознания, как стихия волевых импульсов, как магма аффективых коллизий. Время упруго и требует руки мастера, который пульсационным резцом придаст этой живой необратимой материи очертания конкретного поля для развертывания музыкальных событий.

Здесь нас будет прежде всего интересовать принципиальная и неустранимая разница в понимании времени в эпоху модальной и мензуральной (квантитативной) ритмики и в эпоху ритмики тактовой. Музыкальное время, на протяжении эпохи XIV-XVII вв., из дискретной, статичной структуры постепенно превращается в переживаемую непрерывность, в экспрессивный континуум. Рождается феномен "незвучащего" музыкального времени, обретший свое полное выражение только к концу XVI, началу XVII века, с появлением уже вполне сложившейся новой стадии в развитии музыки. В этот момент происходит подлинный переворот, изменивший весь облик музыкальной культуры, и сделавший музыку не только абсолютно самостоятельным, себя осознавшим искусством, но, со временем, к концу XVIII в., поставивший ее в положение центрального искусства, выражающего как бы самую сущность экзистенциального мира человека Нового времени.

Необходимо ясно осознать фундаментальную разницу между:

1. принципом количественного соизмерения и складывания дискретных отрезков времени, положенного в основу модально-мензуральной временной структуры и

2. принципом функционального счета и делимости импульсов в непрерывной временной среде, определяющим природу тактово-акцентного мышления.

В античной квантитативной или средневековой модальной ритмике в сознании на первый план выступает величина дискретных, складываемых, строго пропорциональных, при этом чаще неравных отрезков (наиболее характерные пропорции 1:2, 2:3, 3: 4). В этой ритмической системе звуковое (рукой), или мысленное "тактирование" (отсчет мор) служит только для четкого разграничения на слух этих кирпичиков-отрезков, и не связано с речевой акцентуацией, более того, часто противоречит ей. Как ни парадоксально, но именно эта особенность - одна из типологических черт синкретических стадий, в том числе архаической, то есть стадий, где слово и музыка слиты. Но, как видим, слияние это весьма специфично.

Квантитативная структура рождается с разложением архаического фольклора, с появлением личного авторства (условного или явного), а затем профессионального исполнительства, и решает проблему дописьменной фиксации устойчивого инварианта произведения.

Роль такой дописьменной фиксации и выполняет строгая метризация времени, что наблюдается во всех известных нам развитых древних и средневековых культурах. Эта метризация, которая должна быть понята в самом узком, чисто количественном, даже не арифметическом, а скорее геометрическом смысле, радикальным образом отличается от того, что мы наблюдаем на стадии более поздней тактовой метрики. Отметим, что этот странный геометризм звуковых построений, если иметь ввиду собственно античность, может быть как-то типологически связан с "визуальностью", "эйдетичностью" этой культуры. Но это так - на полях.

Эта специфическая метризация представляет собой возникновение строго соизмеримых временных отрезков, пропорциональных, как уже было сказано, но неравных, определенная каноническая последовательность которых как осознаное художественное задание, становиться жесткой музыкальной формой. Благодаря этой "каркасной" жесткости словесный стихотворный текст, или танцевальные фигуры, буквально укладываемые ("подтекстовываемые") в этот каркас, могут запоминаться и воспроизводиться в течении неопределенно большого исторического времени.

Пример этому - поэмы Гомера, которые передавались, до того как были записаны, в устном виде из поколения в поколение по крайней в течении 2-3 веков, в своей базовой структуре почти без изменений. Это стало возможым, благодаря квантитативному гекзаметру, именно квантитативному, а не акцентному, как в переводе на новейшие европейские языки.

Распространение письменности усложняет всю семиотическую ситуацию. Возникает мнемонический конкурент квантитативной ритмики, по сути происходит мнемоническая революция, которая постепенно, но радикально изменяет всю систему отношений.

Когда творчество было устным, а, следовательно, синкретическим , то непосредственный контакт с адресатом был абсолютно доминирующей формой общения. Появившийся позже записанный текст не брал на себя даже функцию посредника, а был вначале только дополнительной и второстепенной формой фиксации реально звучащего тела произведения. Это звучащее тело и было собственно текстом, основной формой фиксации которого, повторим, была музыкальная сторона синкретического единства - квантитативная ритмика и мелодико-ладовые формулы. Автор адресовал свое сообщение непосредственно присутствующему слушателю, причем и слушатель, и, что существеннее, автор, могли быть, и чаще всего были вполне высококультурными, но неграмотными людьми, как слепой Гомер, или не умевший читать и писать Вольфрам фон Эшенбах.

Но, постепенно, с появлением все большего количества записанных текстов, с расширением круга читатающих людей, и круга пишущих, а не поющих авторов, письменность снимает, наконец, с музыкальной структуры функцию и обязанность быть мнемонической формой для стихотворного или танцевального текста, и тем самым освобождает ее для поиска собственных специфических форм, и, главное, собственного специфического аффекивного содержания. Тотальное, стремительное превращение в XIII-XIV вв., когда только началось восхождение Запада к своему классическому апогею, устной культуры сначала в письменную, затем, начиная с XVI в., в книгопечатную сразу лишило квантитативную ритмику ее основной функции - мнемонической, и тем самым лишило ее главной основы своего существования.

Как только это произошло, стихосложение, быстро отделившись от музыки как формы, чем она являлась еще в куртуазной лирике, стало развиваться как уже чисто речевое (т.е. внемузыкальное) искусство, в сторону речевой акцентной ритмики, а музыка, освободившись от обязанности быть формой для поэзии и, обретя собственную письменность, а затем нотопечатание, стала превращаться в абсолютно самостоятельное искусство, со своей специфической временной, ладовой и коммуникативной структурой. В этот момент звучащее тело музыки перестает быть собственно текстом - им становится текст в нашем смысле слова - письменный или печатный, более того само произведение как бы превращаетя в письменный или печатный текст.

В этой новой системе на первый план выходит представление о принципиальной непрерывности аффективного потока времени. Здесь важна не хронометрическая величина временного промежутка между "ударами", но именно относительная весомость импульсов, то есть на первый план выходят качественные соотношения в метрической сетке. Отсюда принципиальная агогичность пульсационного потока.