Оперу "Риголетто" Джузеппе Верди с участием Яковлева знатоки ходили не только слушать, но и смотреть - настолько блестяще исполнял партию урода-шута "вечный красавец" Яковлев. Критики утверждали, что игра Яковлева в этой роли сопоставима по масштабу игре знаменитого итальянского трагика Эрнесто Росси.
19 лет блистал на сцене Маринки Леонид Георгиевич Яковлев. За эти годы он спел десятки партий, среди которых нужно еще отметить Олоферна в опере "Юдифь" А. Н. Серова, Мазепу в одноименной опере и князя Вязьминского в "Опричнике" П. И. Чайковского, Мизгиря в "Снегурочке" Н. А. Римского-Корсакова, Жермона и Яго в "Аиде" и "Отелло" Дж. Верди, Тонио и Сильвио в "Паяцах" Р. Леонкавалло... Причем, если к одним солистам Императорского Мариинского театра благоволили в основном представители высшего общества, других "носили на руках" поклонники русского оперного искусства, третьим, напротив, рукоплескали "итальяноманы", четвертым поклонялись преимущественно дамы, то Яковлева любили абсолютно все - от седовласых отцов семейств до розовощеких курсисток, от домохозяек до великих князей.
Еще одна характерная черта: почти всегда, за редкими исключениями ("Риголетто"), в исполнении Яковлева на сцене был не герой Гюго, Гете, Мея, Лермонтова, Пушкина, а он сам - красавец, премьер труппы и всеобщий любимец. Именно на это - отсутствие искусства перевоплощения, поднятое впоследствии на недосягаемую высоту Шаляпиным, - не переставали пенять ему критики. Станиславский сказал бы свое знаменитое "не верю", увидев и услышав Яковлева в ролях торгового гостя Мизгиря в "Снегурочке", купца Петра во "Вражьей силе" А. Н. Серова или опричника Грязного в "Царской невесте" Римского-Корсакова. Зато, безусловно, "поверил" бы его дворянам и рыцарям - Неверу, Елецкому, Роберту и Вольфраму. Что же касается публики, - она верила артисту всегда и беззаветно...
***
В начале ХХ века с его голосом стало твориться что-то неладное - тембр утратил прежние краски, верхние ноты давались все с большим трудом. Леонид Георгиевич, стараясь вернуть верхам былую красоту и силу, стал брать их "нутром", что приводило попросту к крику. И вот уже в 1901 году композитор Николай Андреевич Римский-Корсаков вынужден в своей "Летописи" констатировать:
"Поставивший в прошлом сезоне на Мариинской сцене моего "Садко" князь Волконский поставил в сезоне 1901-1902 года и "Царскую невесту". Она прошла со значительным успехом (...) но портил дело Грязной-Яковлев. Утративший голос, певец этот, безвкусно преувеличивавший выражение, был просто для меня невыносим. Но благодаря ли все еще красивой наружности или ввиду прежних своих успехов, он все-таки ухитрялся срывать аплодисменты у публики".
Через год стало еще хуже:
"С весны, как это принято обыкновенно, решен был репертуар сезона 1902/03 г., и в него была включена "Сервилия". В октябре "Сервилия" дана была в прекрасном исполнении. Опера была отлично срепетована, и артисты, по-видимому, пели охотно и старательно. Один лишь Яковлев-Эгнатий, при всем желании своем, был невозможен. В певце этом я чувствовал как бы свой крест, который против воли обязан был нести. Один "Садко" избег участия этого певца. "Снегурочка", "Царская невеста" и "Сервилия" - все были вконец испорчены его участием. Певец, прокутивший свой голос и проматывавший свое содержание, нуждался в средствах и почему-то постоянно пользовался покровительством Дирекции, режиссерской части и капельмейстеров, назначавших его всегда и всюду на первые роли вместо того, чтобы уволить в отставку. С своей стороны, на баритоновые партии я обыкновенно назначал других, Дирекция же добавляла и его уже от себя. В конце концов оказывалось, что роль оставалась главным образом за ним. Со времени постановки "Царской невесты" я почувствовал какую-то боязнь перед баритоновыми партиями, так как в будущем мне чудилось неизбежное исполнение их на Мариинском театре Яковлевым. И в "Пане воеводе", и в следующем за ним "Сказании о невидимом граде Китеже" я начал избегать значительных баритоновых партий, заменяя их высокими басами, на что Яковлев уже совсем не годился".
Жестоко, но, вероятно, справедливо. Вот мнение Д. И. Похитонова:
"Беспорядочная жизнь, которую вел Яковлев (...) не шла на пользу его голосу. Певец-Яковлев сгорал, и к 1905 году, когда я поступил на работу в Мариинский театр, голос его был уже не тот. На фортепианной репетиции "Царской невесты" я, к своему великому ужасу, почти не узнал прежнего блестящего вокалиста. Яковлев чувствовал себя как-то неловко, конфузился и даже делал ошибки в партии. (...) Признаюсь, я был не только огорчен, а прямо убит. Что с ним случилось? Неужели это конец? Увы, как вскоре оказалось, это был действительно конец блестящей карьеры Яковлева".
Недоумение же Н. А. Римского-Корсакова по поводу того, почему Яковлева вновь и вновь занимают в спектаклях, несмотря на явный спад в его исполнении, а не "увольняют в отставку", объяснялось просто: ни у кого не поднималась рука выгнать прославленного певца из театра. Однако вскоре Леонид Георгиевич и сам начал сознавать, что его сценическая карьера завершается - прежде всего из-за резко пошатнувшегося здоровья: к 47 годам он частично стал терять слух, к тому же у него нашли эмфизему легких и хронический катар носоглотки. На полученное от Дирекции Императорских театров пособие Яковлев уехал лечиться на Средиземное море - тщетно. Вернувшись через год в Петербург, он принял решение оставить сцену. Дирекция, учитывая большие заслуги артиста, приняла решение назначить ему пожизненное пособие в размере полагающейся пенсии, а также устроить прощальный бенефис, сбор от которого обещал быть немалым. Для бенефиса Леонид Георгиевич выбрал "Евгения Онегина". В качестве бенефицианта он воспользовался правом выбрать себе лучших партнеров - Татьяну и Ленского. Таковыми тогда, по общему мнению, являлись Медея Ивановна Фигнер и Леонид Витальевич Собинов.
Дата 5 декабря 1906 года упоминается во многих справочниках, энциклопедиях, словарях, мемуарах - в этот день выступлением в спектакле "Евгений Онегин" простился со сценой выдающийся русский певец Леонид Георгиевич Яковлев. Сказать, что театр был переполнен, значило не сказать ничего. Отдать дань уважения и любви артисту пришел весь театрально-музыкальный Петербург. Публика надеялась на чудо - и чудо свершилось: бенефициант был в ударе. Овации сотрясали стены Мариинки. Перед финальной сценой спектакль прервали. На сцену стали выходить делегации с речами: представители министерств и ведомств, театральных и музыкальных обществ, женских организаций, Красного креста... Адрес от столичного студенчества гласил: "Мы на наши просьбы помочь нам Вашим участием в благотворительных концертах никогда не слыхали от Вас - нет, не могу". При этих словах, по свидетельству современника, "все слилось в один общий порыв восторженного, небывалого по силе выражения любви и благодарности выдающемуся артисту-певцу. Овация длилась несколько минут. (...)
В заключительной сцене оперы Медея Фигнер и Яковлев буквально превзошли себя: такого ансамбля я не запомню.
Так прощался Яковлев с театром, украшением которого был в течение двух десятилетий. Много видел я юбилеев, но прощальный спектакль Леонида Георгиевича Яковлева, по настроению зрительного зала, по той искренности, согретой настоящей любовью, с какой петербургская публика прощалась со своим любимцем, ни с чем не может сравниться"...
***
Вскоре наступил 1907 год. Времена близились трудные, тревожные, и о Леониде Георгиевиче очень быстро забыли. Он жил почти нищенски, но не роптал и никому не напоминал о себе. Через два года коллеги его все же навестили. Визит оставил у них тяжелое впечатление. Желая как-то поддержать бывшего солиста Императорской оперы, "в память о былой славе, а, может быть, еще больше из уважения к его большой благотворительной деятельности и доброму сердцу, которое было виновато в том, что он не сохранил своего богатства" (слова известного певца Сергея Левика), администрация петербургского Народного дома пригласила Яковлева спеть несколько спектаклей, пообещав заплатить 50 рублей за выход. Он пел Демона и Грязного в "Царской невесте" Н. А. Римского-Корсакова, - если это можно было назвать пением. Леонид Георгиевич совершенно потерял форму, нервничал, отставал от оркестра и от партнеров, пытаясь сосредоточиться, искусственно замедлял темп. Для подстраховки приходилось все время держать за кулисами загримированного и готового в любой момент выйти на сцену дублера на случай, если ветерану окончательно откажут силы. Грустная и трогательная деталь: во время этих спектаклей в партере неизменно присутствовали интеллигентного вида и неопределенного возраста дамы - давние и преданные поклонницы певца. Их восторженности не могла охладить ни потеря им голоса, ни роковые расхождения с оркестром... Наверняка многие из них были в числе тех, кто 12 марта 1912 года отмечал 25-летний юбилей творческой деятельности Л. Г. Яковлева. В то время он служил простым преподавателем пения на никому не известных музыкальных курсах, в здании которых и состоялось чествование - более чем скромное. А в ноябре 1918 года Яковлева вдруг пригласили в родной театр на должность режиссера. Леонид Георгиевич согласился не раздумывая, но успел поставить только один спектакль - "Ромео и Джульетту" Ш. Гуно. 2 июня 1919 года он умер от воспаления легких.