Не пройдем мимо хоральных ассоциаций. Здесь скрытая соборность: рыдания от лица всего молящегося человечества!
В последующих мотивах отрезки церковной псалмодии также выражают это ревностное состояние души. Далее молитвенные рыдания вздымаются в восходящих секвенциях. Случайна ли в творчестве Чайковского огромная роль подобных секвенций, рвущихся ввысь и часто сопровождающихся указанием crescendo, «влюбляющегося crescendo», как он однажды написал в заметках? Они возводятся токами дышащей в его творчестве небесной любви. И в данном случае эти пронизанные любовью секвенции выражают вживание в прошения, в которых настойчивость, томительная жажда близости Богу соединяется с раскаянием, с покаянной скорбью (острые, щемящие секундовые задержания).
Как наглядно тема смерти у Чайковского преображается характерной для его творчества поэтикой любви!
«Лирический герой», художественное «я» произведения не всегда совпадает с личностью автора. Но у такого искреннейшего человека и композитора, каким был Чайковский, — и не находится в отдалении. Драгоценна эта искренность! Вопиющий разрыв между красотой творения и злобой автора не может не снизить восторга, как бы ни защищали искусствоведы право художника на автономность (в переводе: самочиние) своего искусства. Чайковский же не случайно стал любимейшим композитором в мире. В этой связи обратим на упоминавшиеся уже ключевые биографические факты — на установку жертвенного служения Богу в творчестве, на возрастание веры как признак ее искренности, на дар слезной молитвы, на глубину и высоту молитвенных прошений («Прошу Его дать мне смирение и любовь, прошу простить меня, вразумить меня, а главное, мне сладко говорить Ему: Господи, да будет воля Твоя, ибо я знаю, что воля Его святая»), на благодарственное устроение души. Вера, действующая любовью, подвигала его бороться с мучившими его грехами. Потому не будем уподобляться клеветнику из побасенки Чапека: «Это дерево прекрасно? А вон, посмотрите, у него ветка сухая!» Бог, как мы знаем от святых отцов, «целует и намерения». Заметим, что святые отцы клеветой называли не заведомую ложь (что именовалось лжесвидетельством), а открытие грехов ближнего, особенно покрываемых раскаянием и борьбой с ними.
«Людей люби, людей беги». Во исполнение этой святоотеческой заповеди Чайковский убегает от пустого общения, отчего, по его признанию, возрастает любовь к людям. «Мне столь же ненавистны, например, салонные людские отношения, сколь бесконечно дороги, например, семейные. Быть может, благодаря этому удалению от суетного вращения среди городской толпы я все более и более проникаюсь новым и сладостным чувством, прежде находившимся во мне лишь в зародыше. Я стал верить в Бога и любить Его, чего прежде не умел” (из письма С.А.Рачинскому).
О чем говорит употребленное в письмах к разным адресатам слово: «не умел»? Святые отцы истолковывали духовную любовь к Богу и к людям как произвольное чувство, выросшее из божественной свободы человека, из решительного произвольного склонения свободной души к добру и ревностных, усердных, горячих усилий свободной воли. Высочайшее имя любви мы часто употребляем неправильно, прикладывая его, например, к блудливой животной страсти Кармен, которая позорно влечется ею, не делая никаких, даже вялых попыток освободиться от нее и презирая жертв предыдущего хищного влечения сердца, — наглядное обнаружение того, что в основе «любви» лежит дьявольская ненависть к людям и бешеный эгоизм. «Не умел» же Чайковского свидетельствует о предшествовавшем труде души и о том, что выстраданная его любовь является подлинной, благодатно-послепроизвольной любовью: даром Божиим, новым незнакомым ранее “сладостным чувством”, по словам композитора. Человек приносит Богу «труд любви» (1 Фес. 16:3; Ев. 6:10) — словосочетание, странное для неверующих. А Господь дарует небесную сладость чувства.
Этот вывод ободряет наше благодарное чувство к композитору, побуждает интерпретировать исключительную православную доброту его музыки не как проявление сентиментальных, непросветленно-человеческих мирских эмоций, но именно как просияние в его музыке Божественной любви, великого дара Бога России.
Любивший православие, благодаривший Бога за него — мог ли не любить он и православную отчизну? «Сколько было восторгу, и все это не мне, а голубушке России» (запись в дневнике после концертов в Праге). «Я артист, который может и должен принести честь своей Родине. Я чувствую в себе большую художественную силу, я еще не сделал и десятой доли того, что могу сделать. И я хочу всеми силами души это сделать».
Не будем же опошлять его музыку сентиментальной ленивой интерпретацией. В его музыке — под скромным видом исключительной простоты, непритязательности, доверительности и беспредельной искренности — скрыто величайшее чудо: огнь небесный. «Влюбляющееся crescendo» возвышенной любви к Богу да возвысит сердца и окрылит души исполнителей! Да пропитает каждую клеточку его дивной музыки. Да возведет и теоретическое истолкование и слушательское восприятие его музыки на еще большую высоту во славу России в мире и ради очищения опавшей и циничной его, оскудевшей любовью атмосферы.