— У него были любимые композиторы или произведения?
— Я думаю, что были. Например, я у него спрашиваю: "Нужно же обновить репертуар". А он: "Ну что вы мне предложите, Иван Владимирович?". — "Мы не поем "Кукушечку". Он здесь же в поезде сделал аранжировку и мы начали петь. Вообще, как мы знаем, он окончил Синодальное училище, так что он был специалистом по церковной музыке и сотрудничал с композиторами - со Шведовым, Рахманиновым, Гречаниновым, Стравинским и другими, которые давали ему ценные указания. Любимые композиторы... Наверное, Чайковский, или то, что делал Шведов, мы также пели "Жизнь за царя" Глинки… Я не думаю, чтобы у него был какой-то особенно любимый композитор, потому что мы пели всё: и Архангельского, и Кастальского, и Бортнянского, и Гречанинова, и Римского-Корсакова.
— В хоре было два направления: духовное и народное?
— Концерты состояли из трёх отделений: первое — духовное, второе — какая-нибудь большая вещь: или "Ярмарка" Шведова, или переложение для хора по мотивам симфонических произведений Чайковского, очень эффектная вещь. Ещё "Жизнь за царя" — это Шведов сделал для мужского хора по мотивам оперы Глинки, также одно очень интересное произведение Шведова об истории Донского казачьего хора. В каждой из этих капитальных вещей я пел соло. Наконец, третье отделение — казачьи военные песни, романсы и светские песни, затем танцы (у Жарова было только два танцора), и заканчивалось всё это бесконечными бисами. В самом конце исполняли гимн Бортнянского "Коль славен…" (очень любят немцы, даже сами поют в кирхах).
Платовский хор интересен тем, что там семь танцоров выступало, а у Жарова только два. В Платовском хоре мы меняли рубашки: белые, синие, красные. У Жарова форма была такая: чёрная гимнастёрка и синие шаровары с красными лампасами. А у Кострюкова фуражки были, нужно было подпудриться и подмазаться, чтобы со сцены лучше выглядеть. У Жарова этого не было, папахи носили только если мы выступали на телевидении, снимались в фильмах. Нельзя было даже в очках выступать, а потом, благодаря мне, разрешили. Я ему сказал, что не вижу всех тонкостей его дирижирования: ужимок и прыжков. На самом деле всё это я видел, но мне хотелось видеть девочек в публике получше.
— Духовную музыку пели особым звуком?
— Ну, конечно, иной звук, иной тембр, в зависимости от того, какая вещь. Невозможно петь народные песни так же, как церковные. "Казачий" звук сам по себе более грубый, и солисты для этого требовались совсем иные — Берёзов, например, а церковные произведения хорошо исполнял Бажанов. Да и Чайковского вы не будете петь открытыми бабьими голосами, как частушки самарские или ещё что-нибудь.
— А когда вы пели из литургии, из евхаристического канона, то возгласы священника кто подавал?
— На записи всё это есть, а на концерте, конечно, не было. Мы записывали специальные пластинки, которые финансировал князь Друцкой. Это специально для людей, которые живут далеко от храма. На записях возгласы давали священник и дьякон.
— К какой церкви принадлежал Жаров?
— Я лично думаю, что Жаров не принадлежал ни к какой юрисдикции, но он всегда питал симпатии к американской митрополии. Он не отличался набожностью и религиозностью. Помню, в Берлине в воскресенье утром хочу пойти в церковь — нет, он устраивает репетицию. Я у него как-то спросил: "Вы в Бога-то верите?" А он говорит: "Ну, этим попам не очень-то верю".
— А Кострюков?
— Кострюков тоже был не очень набожным, но ходил в церковь, делал своё дело. У него в хоре почти что монахи были. Но чтобы в хоре речь была о вере и спорили — такого не было. Но атеистами они не были.
— Хор Жарова пел в церкви?
— Иногда мы пели в церкви, но мало. Где-то открывался женский монастырь, и нас специально пригласили петь литургию. Если мы где-то останавливались, то хористы сами по желанию ходили петь за богослужением.
— А вот с Геддой что за история? Как они нашли друг друга?
— Приёмный отец Гедды Михаил Устинов в первые годы пел у Жарова, потом был регентом в русском храме памяти Битвы Народов в Лейпциге, построенном по случаю победы над Наполеоном. Гедде было 6 лет, когда он впервые услышал хор. Ему очень понравилось, и он всю жизнь мечтал петь с этим хором. И если он был в том городе, где у нас были концерты, всегда приходил и был в таком восторге! Но при Жарове ему петь не удалось, у него вечно были концерты, записи, оперы. А после, когда Жаров умер, Гедда решил в его память петь в этом хоре. Пел только соло. У меня есть запись на видео, как мы пели в Баден-Бадене с Геддой, очень интересно.
— А что Вы слышали о биографии Жарова?
— Сергей Алексеевич Жаров родился в 1895 г. в маленьком уездном городе Костромской губернии — Макарьеве. Этого он никогда не говорил. В крайнем случае, он говорил, что родился в Костроме. Ну, в общем, Кострома же на Волге, а Дон — это не очень-то и близко, а поскольку на Западе не знают, где Дон, где Кострома, это еще сходило ему с рук. Когда ему было 10 лет, отец решил отдать его в Синодальное училище церковного пения. В 1917 году он окончил училище, как раз была революция и, как мы знаем, гражданская война. Он уже был регентом и поехал обратно в свой Макарьев, где ещё год был регентом в соборе. Его насильно взяли в Красную армию. Как мы знаем, Белая армия была добровольческая, а в Красную при Троцком, брали насильно.
Конечно, этого нет в его биографии, но я знаю из верных источников, что это так и было. Его отправили на фронт. Долго он там не был и попал в плен к донским казакам. Большинство комиссаров казаки зарубили, и его хотели, но кто-то сказал: "Ну, чего пацана трогаешь, это же мальчишка". Жаров ведь был маленького роста и таким образом сохранил себе жизнь. Его взяли в эту казачью дивизию. Там он стал пулемётчиком и, говорят, неплохим. Иногда Жаров сам говорил: "Ну что вы мне говорите, а вы знаете, я аэроплан сбил".
Потом после крушения белого движения они были эвакуированы. Есть почти что нечего было, голодали, болели тифом и многие умирали. Здесь организовали хор из казаков. Затем попали на остров Лемнос. Там хор Жарова пел в церкви, потому что везде, где бы ни были русские в эмиграции, первым делом они организовывали храм. Потом они попали в Болгарию. Пели они в знаменитом соборе Александра Невского в Софии, а также в церкви русского посольства. Там тоже было голодно, и они вынуждены были еще где-то работать. Тогда они решили поехать во Францию, там была возможность работать на автомобильных заводах Рено.
Поехали через Вену. Здесь один импресарио предложил Жарову: "Я вам устрою концерт в Вене". Нужно было выступать в концертном зале Хофбурга — дворца, бывшего в прошлом зимней резиденцией Габсбургов. Они сделали себе сапоги из бумаги, чтобы вид был приличный. Интересно, что для рекламы пустили в газету, что, мол, приехали в Вену казаки, это те казаки-дикари, которые поедают малых детей! А австрийцы очень боялись казаков ещё с войны: чуть что — в панике. И конечно, венцы сбежались посмотреть на этих дикарей. 4 июля 1923 года австрийцы услыхали это дивное пение, Вена была покорена. С тех пор и началось их триумфальное шествие по всему миру. В 1931 году, через восемь лет после основания хора, был издан целый альбом9. Там описывается почти всё, какой громадный успех они имели. Пели у короля Англии и румынской королевы, у Марии Фёдоровны в Дании (впоследствии они пели и при дворе японского императора), и вообще там описано много всевозможных интересных данных, какой успех был за эти первые восемь лет. Там же Жаров пишет о своём впечатлении, как они давали концерты в Латвии. Был грандиозный успех, русское население тысячами встречало их и носило на руках, русские купцы их одаривали, поили, кормили.
Это не понравилось латышам, потому что в это же самое время министр какой-то приехал, и все не знали, кого это так встречали, оказывается, тысячи и тысячи встречали хор Жарова, а не министра. Было очень обидно латышам. Они заявили: "Это вам не Россия" и на будущее отказали хору в визах. То же самое было и в Польше, там был Пилсудский10, ненавидевший русских, туда их тоже больше не пустили.
Жаров очень много читал. Особенно его интересовала личность Наполеона. О нём он прочёл все, что было возможно. Наполеон — была его любимая тема, о нём он мог рассказывать часами. И вот, в Париже подходит к Жарову репортёр газеты "Фигаро" для интервью. Сергей Алексеевич обратился ко мне, чтобы я дал интервью. Я конечно сообщил о пристрастии Жарова к Наполеону. И сказал, что они по росту подходят, и как Наполеон завоевал полмира, так и Жаров завоевал весь мир. На следующий день вышла газета. Некоторые хористы уже читали и доложили Жарову. И меня предупредили, что мне достанется "на орехи". Появляется Сергей Алексеевич молча подходит ко мне и жмёт мне руку. Хористы только рты разинули.
На последнем своём концерте в Вене Жаров нам заявил: "В Вене я начал, в Вене я и закончу". Наглотался каких-то таблеток, смотрит на всех уже потусторонним взглядом. И вот последний концерт в Вене. Жарову поставили подиум Бетховена. Первое отделение духовное — всё нормально. На втором он уже начал подготавливаться к смерти. К третьему он не выходил долгое время: пил чай, публика начала волноваться. Наконец он вышел. На сцене были очень большие ступени для симфонического оркестра. Вот на этих-то ступенях он и разыграл свой последний смертельный выход. Спотыкался, падал, катился по ступеням и опять карабкался на них. Вы можете себе представить, что происходило в переполненном зале? Ко мне подходит управляющий, весь бледный, трясется, уже около 12 ночи, а концерт должен был закончиться после десяти. А назавтра утром должен быть какой-то другой концерт, и зал нужно для этого привести в порядок, рабочие ждут. Но на этот раз номер ему не прошёл. Пришлось ему умереть 6 лет спустя и не на сцене, а в больнице, и не в Вене, а в Америке.
Выше я упоминал о замечательном солисте — басе Михаиле Бажанове. Так вот, Михаил Бажанов в хоре был с самого его зарождения. Это мы видим на первых фотографиях хора.