Кавелину, правда, чужда была идея универсальности родового строя на определенной ступени общественного развития. Он видел в нем особенность быта «миролюбивых», «незавоевательных» народов, какими считал славян, противопоставляя их, например, германцам, у которых, напротив, воительский быт, связанный с дружинной организацией, приводил к совсем иному течению истории, к раннему развитию личного начала[xxvi]. Но как бы то ни было, для разработки учения о родовом строе мысли Кавелина в то время, да и после, имели большое принципиальное значение[xxvii]. Еще ничего не зная о классической форме рода — материнском роде, Кавелин также во многом предвосхищал учение Моргана.
Что касается открытия «материнского права» и разработки учения о матриархате, знаменовавшего собой новый этап в мировой науке, то, как это недавно было убедительно показано, и в этом вопросе русская наука не стояла в стороне. В своей статье «И.Я. Баховен и русская наука»[xxviii] М.О. Косвен сумел в значительной мере по-новому осветить историю того важнейшего научного открытия, которое связано с именем Баховена. Оказалось прежде всего, что у гениального швейцарского ученого были предшественники в России. Тот же Кавелин в одной из упомянутых выше статей (1848) высказал догадку, что женщина не всегда занимала в истории подчиненное положение, что, напротив, были эпохи, когда ее общественная роль была гораздо более крупной. Кавелин, однако, не мог ни развить, ни четко сформулировать этих мыслей.
У другого историка, писавшего около того же времени, В.Я. Шульгина, в специальной работе «О состоянии женщин в России до Петра Великого» (1850), мы видим вполне отчетливое представление о свободном и равноправном положении женщины в древнем общественном строе: у языческих славян и русов, по его словам, «все сферы жизни открыты женщине, она пользуется свободой в первобытном, еще не установившемся обществе». К таким же выводам приходил и историк А.В. Добряков в своей работе «Русская женщина в домонгольский период»; работа эта вышла в свет, правда, после книги Баховена (1864), однако автор пришел к своим выводам независимо от него, и выводы эти, основанные на большом конкретном материале, существенно дополняют идеи швейцарского ученого.
Не менее интересен другой отмечаемый М.О. Косвеном факт: в то время как в европейской науке Баховен долго оставался одиночкой, его не признавали, игнорировали, просто не знали, русские передовые ученые очень скоро и серьезно оценили взгляды Баховена. У Баховена нашлись последователи в России раньше, чем на Западе, и этими последователями оказались крупные прогрессивные ученые: С.С. Шашков, П.Л. Лавров, Ф.И. Буслаев, В.Ф. Миллер, А.Г. Смирнов, Н.И. Зибер и ряд других. Для передовой части русского ученого мира новая историческая концепция оказалась более созвучной, чем для буржуазной науки Запада.
Моргану в русской науке был оказан тоже более почетный прием, чем в западноевропейской литературе, где замечательные открытия американского ученого были окружены, по выражению Энгельса, заговором молчания. Н.И. Зибер, М.М. Ковалевский, Н.Н. Харузин и целый ряд других этнографов и историков восприняли идеи Моргана, развивали и подкрепляли их на новом конкретном материале. Быть может, наиболее выдающаяся роль в этом отношении принадлежала Л.Я. Штернбергу, открытия которого среди гиляков, вновь подтвердившие учение Моргана о стадиях развития семьи, о групповом браке, привлекли внимание Энгельса. Последний в специальной статье «Вновь открытый случай группового брака» (1892)[xxix] указал на крупное принципиальное значение исследований русского ученого. В дальнейшей своей научной работе Л.Я. Штернберг, не ограничившись собиранием чисто фактического материала, много сделал и для более глубокой теоретической разработки проблемы развития форм семьи: ему принадлежит интересный анализ явления экзогамии, теория ее происхождения в связи с определенными формами группового брака, широкое сравнительное изучение классифицирующих систем родства и т.д.[xxx]
Наконец, в советский период учеными нашей страны сделан ряд новых исследований, проливших более яркий свет на вопросы истории рода и семьи. Работы М.О. Косвена, С.П. Толстова, А.М. Золотарева, Е.Ю. Кричевского, Е.Г. Кагарова, Д.А. Ольдерогге и других советских этнографов сильно продвинули вперед учение о первобытно-общинном строе. Исходя из работ Моргана, руководясь принципами марксизма-ленинизма, советские ученые на новом конкретном материале разрабатывают проблемы истории первобытного общества. По-новому освещены, а частью заново обоснованы вопросы о дородовой организации («первобытное стадо»), дуально-экзогамной организации, «трехродовом союзе», матриархате, переходе от матриархата к патриархату т.п.
10
Немалая заслуга принадлежит русским ученым в разработке группы проблем, относящихся к эпохе перехода от доклассового к классовому обществу. Здесь на первое место должно быть поставлено имя Максима Ковалевского — одного из наиболее выдающихся историков-социологов конца ХІХ и начала ХХ в. Стоя на позициях прогрессивной для того времени позитивистской историографии, но испытав на себе сильное влияние идей основоположников марксизма, с которыми он, кстати, был лично в дружественных отношениях, М.М. Ковалевский своими конкретно-исследовательскими и обобщающими работами очень много сделал для выяснения исторического значения двух своеобразных форм, слагающихся в ходе распада первобытного общества: патриархальной домашней общины и сельской общины.
Заслуги Ковалевского в этом отношении высоко ценил Энгельс, сделавший в 4-м издании «Происхождения семьи» (1891) ряд специальных вставок на основании работ русского ученого. По словам Энгельса, «мы обязаны Максиму Ковалевскому... доказательством того, что патриархальная большая семья... явилась переходной ступенью от семьи, возникшей из группового брака и основанной на материнском праве, к индивидуальной семье современного мира»[xxxi]. Ковалевский, действительно, не только предположил, но и доказал это на большом конкретно-этнографическом материале, в котором немалое место занимали его собственные наблюдения среди народов Кавказа. В современной советской науке созданное Ковалевским учение о домашней общине как переходной форме получило дальнейшее развитие в работах М.О. Косвена.
Что касается изучения сельской общины и ее роли в процессе превращения доклассового общества в классовое, то и здесь исследования Ковалевского имели очень большое значение. У него был в данном случае предшественник в лице Георга Маурера, открывшего впервые общинное землепользование в Европе. Но Ковалевский значительно расширил и углубил учение Маурера. По словам опять-таки Энгельса, после работ Ковалевского «вопрос уже стоит не так, как ставили его Маурер и Вайц, — общая или частная собственность на землю; теперь вопрос стоит о форме общей собственности на землю»[xxxii]. В частности, Ковалевский показал, по словам Энгельса, что сама сельская община развилась лишь постепенно — и именно на основе предшествовавшей ей домашней общины. Надо сказать, что и это открытие Ковалевского не было простой догадкой, а было основано на огромном конкретном материале: начав со специального исследования истории общинного землевладения в одном из швейцарских кантонов («Очерк истории распадения общинного землевладения в кантоне Ваадт», 1876), Ковалевский затем значительно расширил рамки исследования, опубликовав обобщающую работу «Общинное землевладение, причины, ход и последствия его разложения» (1879) и позднее не раз возвращаясь в других своих трудах к этой теме.
Работы Максима Ковалевского оказали прямое и немалое влияние на зарубежную науку. Проведя значительную часть своей жизни за границей, в эмиграции, Ковалевский читал курсы и эпизодические лекции в Стокгольме, Оксфорде и Париже. Основные его работы почти одновременно с выходом их в свет переводились на европейские языки — немецкий, французский, итальянский, английский, а некоторые и сразу издавались на этих языках.
11
Меньше всего привлекала западноевропейских исследователей та группа проблем первобытного общества, которая связана с его экономической жизнью. Первобытное хозяйство, производственные отношения на ранних стадиях их развития долго оставались terra incognita для науки. До конца ХІХ в., а частью и позже, имела хождение абстрактная схема хозяйственного развития, которая известна под именем «теории трех ступеней» («Dreistufentheorie») и которая была наиболее отчетливо сформулирована в сороковых годах экономистом Фр. Листом: охота — скотоводство — земледелие как универсальные стадии развития хозяйства. Понимание же специфики производственных отношений доклассовой эпохи очень долго не поднималось над уровнем наивной робинзонады, которую высмеял еще Энгельс в своей работе «Анти-Дюринг». Робинзон со шпагой в руке и порабощенный им Пятница — как модель первой формы экономических отношений: такова была установка буржуазной экономической науки, господствовавшая вплоть до конца ХІХ в.