К концу 1921 г. ученый получает приглашение из столицы возглавить оставшуюся вакантной после смерти В. Н. Щепкина кафедру славянской филологии в Московском университете. С начала 1922 г. начинается, пожалуй, самый плодотворный и в то же время самый трагический период в его жизни. А. М. Селищев много публикуется по проблемам балканского языкознания (в частности, по болгарскому языку и албанистике), пишет рецензии, занимается преподавательской деятельностью.
Еще в 1921 г. его избирают действительным членом Российской ассоциации научно-исследовательских институтов общественных наук (РАНИОН), куда позднее, с закрытием МГУ, он переходит работать в Лингвистическую секцию, возглавлявшуюся Д. Н. Ушаковым[xiii]. Уже на одном из первых заседаний, 8 июня 1923 г., А. М. Селищев делает доклад «К вопросу о культурно-языковых отношениях на Балканах. Один из ранних балканизмов в болгарском языке»[xiv]. Надо сказать, что ученый попал в среду, где мог реализовать и свои способности, и успешно работать как педагог среди таких крупных ученых, как М. Н. Петерсон, Р. О. Шор, А. И. Соболевский, М. В. Сергиевский, Н. Н. Дурново и других. По протоколам заседаний Лингвистической секции видно, что в 1923/24 учебном году он вел семинарии по старославянскому языку и сравнительной грамматике, по южно- и западнославянским языкам. Кроме собственных (и притом неоднократных выступлений) там обсуждались очень разные доклады. Например, на заседании 16 ноября 1923 г. слушали сообщение Р. О. Шор «О некоторых стилистических фигурах в Ригведе», 30 ноября того же года — Б. И. Ярхо «Рифмованные секвенции X в.», 14 декабря — М. Н. Петерсона «Синтаксис Лермонтова»[xv]. 22 февраля 1924 г. А. М. Селищев произнес речь на тему «К изучению процесса языковых взаимосвязей», в которой, в частности, сказал (по записям Д. Н. Ушакова): «Нет оснований признать смешение яз<ыков> единств<енной> причиной языковых изменений, но отвергать совсем его нельзя»[xvi]. Снова он выступил с докладом 15 февраля 1926 г., с критическими замечаниями к «Очерку истории русского языка» Н. Н. Дурново, и, наконец, 22 ноября 1926 г. представил слушателям результаты своих наблюдений «за последние 3 года»: «Из наблюдений над русским языком последних лет» — так назывался его доклад, который затем был продолжен на следующем заседании 6 декабря[xvii]. В июне 1927 г. состоялось последнее заседание Лингвистической секции, и А. М. Селищев продолжает свои исследования уже в стенах других научных и учебных заведениях.
В 1926 г. его избирают членом-корреспондентом Академического финно-угорского общества в Гельсингфорсе. В 1929 г. он становится членом-корреспондентом Академии наук СССР, а в 1930-м — членом-корреспондентом болгарской Академии наук и почетным членом Македонского научного института. Плодотворную ученую деятельность он совмещает с преподаванием, работая одновременно и в МГУ, и в РАНИОНе, и в ряде областных пединститутов (например, в Ярославле, где один из его учеников, С. А. Копорский, стал впоследствии известным лингвистом). В 1930 г. был открыт Научно-исследовательский институт языкознания (НИЯЗ), сотрудником которого он также состоял.
В эти годы А. М. Селищев издает свои многочисленные труды по славяноведению, в числе которых такие крупные и до сих пор почитаемые многими лингвистами работы, как «Полог и его болгарское население» (1929), «Славянское население в Албании» (1931), «Македонские кодики XVI—XVIII вв.» и другие[xviii].
Тогда же, как мы могли заметить из его выступления на Лингвистической секции РАНИОН, его увлекла совершенно другая область, называемая теперь социолингвистикой. Он выпускает ряд статей, посвященных анализу лексики и в целом языка конца 1910-х — начала 1920-х гг., а позднее издает обобщающий труд «Язык революционной эпохи. Из наблюдений над русским языком последних лет (1917—1927)» (М., 1928), остававшийся по причине цитирования произведений «врагов народа» в фондах спецхрана вплоть до начала 1990-х.
Для истории отечественного языкознания 1920–1930-е гг. — еще и период активного формирования марксисткой лингвистики, пропаганды и внедрения коммунистических идей во все отрасли знания, в том числе и в филологию. В это время происходили известные «дискуссии», центром которых являлись взгляды противоположных сторон: «новое учение о языке» Н. Я. Марра с советской лингвистикой и сравнительно-исторические, славистические исследования, не вписывавшиеся в идеологическую линию в науке тех лет.
Одно из таких малоизвестных событий связано с именем и школой А. М. Селищева, когда он работал в Научно-исследовательском институте языкознания (НИЯЗ). Кроме своего основного дела — славистики, которая не входила в тематику работы этого института, ученый занимался изучением языка советской эпохи («советизмов»), вел большую исследовательскую работу по современному и историческому языкознанию, читал лекции аспирантам. Он писал: «Я работаю в двух областях: по изучению социально-языковых отношений на Балканах, преимущественно в Македонии, и по изучению русских языковых процессов и явлений в связи с соответствующими явлениями в политической, классовой, производственной и культурной жизни нашей эпохи» (РГАЛИ. Ф. 2231. Оп. 1. Ед. хр. № 143. Л. 25).
«Дискуссия» относится к периоду 1931–1932 гг. Ее целью было изгнать А. М. Селищева из института, фактически низвергнуть его исследования. Для ее достижения организаторы (М. Н. Бочачер, Г. К. Данилов, Т. П. Ломтев и др.) созвали пленум Методологического сектора НИЯЗ, где прозвучали обвинительные речи в адрес ученого с «разгромом» его научной деятельности. Он проводился по нескольким направлениям.
1). Обсуждение работ А. М. Селищева по македонистике.
2). Анализ трудов А. М. Селищева по сибирской диалектологии.
3). Отдельным вопросом стояла книга «Язык революционной эпохи».
Анализ работ по славянскому языкознанию выявил то, что А. М. Селищев являлся «сторонником болгарского империализма» (там же, л. 48)
Для характеристики обвинений в адрес ученого приведем отрывок речи директора НИЯЗ М. Н. Бочачера по обозначенному нами второму пункту: «Меня интересует вопрос, зачем Селищев занялся именно этими диалектами? Для чего Селищев пошел на «разведку» в Сибирь? Чьим разведчиком он был? Анализ его работы делает ясным, что он был разведчиком царизма» (там же, л. 48). Главный козырь в руках его оппонента — идеология: А. М. Селищева обвинили в «великодержавничестве», в наличии «классовой семантики». Даже такой эпизод, как статус песен в исследовании диалектов, вызвал бурную реакцию в «дискуссии»: «Это и сближает Селищева с Поливановым и другими индоевропеистами-великодержавниками, которые при изучении диалектов, наречий, говоров ищут всегда такие говоры, которые не задеты еще влиянием города и пролетариата, в данном случае мещанского ремесленного говора» (там же, л. 50).
Говоря о книге «Язык революционной эпохи», М. Н. Бочачер, главный клеветник, обвиняет А. М. Селищева в социологизме и считает, что «эта самая вредная из его работ» (там же, л. 51). Оценка книги не ведется с лингвистических позиций: выявляется «концепция о русской революции» ее автора, говорится о «барском пренебрежительном отношении к рабочим» (л. 53). Языковые наблюдения ученого подаются в гипертрофированном, искаженном виде: «Если читать все эти выдержки, то получится, что в нашей стране есть что угодно, но только не социализм, не диктатура пролетариата, а господство бюрократов, сволочи и т. д.» (л. 54). Основной акцент снова делается на «великодержавничестве» А. М. Селищева, он обзывается «капиталистическим реставратором» и «идеологическим интервентом».
Эта лингвистическая «дискуссия» показала большую полярность мнений (ее участниками были, кроме М. Н. Бочачера, также Г. К. Данилов, Т. П. Ломтев, С. Б. Бернштейн и др.) и крайне тенденциозный, ненаучный подход к анализу языковедческих трудов ученого. Между тем ответы А. М. Селищева клеветникам представляли собой образец обстоятельной оценки «обвинений», показавших полную несостоятельность оппонентов и их необразованность в элементарных лингвистических вопросах.
Протест ученого, категорическое несогласие с нападками, его личное большое мужество в деле подлинной науки дали достойный отпор лидерам НИЯЗ, а события, связанные с травлей А. М. Селищева, получили огласку в вышестоящих инстанциях. Феномен А. М. Селищева состоит в том, что из этих, казалось бы, почти нечеловеческих гонений он вышел победителем и в итоге был восстановлен в правах профессора НИЯЗ. А сам институт вскоре закрыли[xix].
Но при всех сложных перипетиях научной жизни судьба, казалось, благоволила А. М. Селищеву: он активно печатался и получил заслуженное признание не только в родной стране, но и далеко за ее пределами. Однако наступали страшные времена гонений на славистику. Этой участи не избежал и А. М. Селищев. В начале февраля 1934 г. его арестовали по московскому делу «Российская национальная партия» и осудили на пять лет лагерей. Находился он в так называемом Карлаге[xx]. По счастью, ему удалось избежать «высшей меры», и досрочно, с подорванным здоровьем, он был освобожден в январе 1937 г., а в апреле 1939 г. получил разрешение жить в Москве.