Карпов А. Ю.
Даниил Заточник, писатель, автор «Слова», или «Моления Даниила Заточника», одного из наиболее выдающихся памятников древнерусской литературы (XII или XIII вв.).
Какие-либо биографические сведения о Данииле Заточнике отсутствуют. Мы не знаем ни когда он жил, ни кем был. Разные исследователи видели в нем то княжеского холопа, то «дворянина», то есть члена княжеского двора, впавшего в княжескую немилость, то дружинника, ремесленника или даже профессионального скомороха. Его сочинение, написанное в форме послания князю, дошло до нас во множестве списков, которые распадаются на две отличные друг от друга разновидности, именуемые также по-разному, — «Слово» и «Моление». Одни исследователи считают их двумя редакциями одного и того же сочинения, другие — самостоятельными произведениями, принадлежащими двум разным авторам. Третьи вообще не признают существования реального Даниила, считая его чисто литературным персонажем.
В большинстве списков послание адресовано князю Ярославу Владимировичу. В последнем можно было бы видеть новгородского князя († 1205), сына Владимира Мстиславича, княжившего в Новгороде с 1162 по 1199 г. Однако в самом памятнике князь этот назван сыном «великого царя Владимира», что кажется не слишком уместным для отца Ярослава Владимира Мстиславича (Матешича); кроме того, содержащиеся в тексте реалии указывают скорее на Северо-Восточную Русь, нежели на Новгородские земли. В литературе в качестве адресата послания Данила Заточника называются также князь Ярослав Всеволодович, сын Всеволода Большое Гнездо, или князь Юрий Владимирович Долгорукий, сын Владимира Мономаха — действительно «великого царя Владимира». В пользу последней версии свидетельствуют упоминание в тексте некоего князя Ростислава — предположительно, старшего сына Юрия Долгорукого, а также указание на события 1139 г., связанные с борьбой за Переяславль Южный между киевским князем Всеволодом Ольговичем (из династии черниговских князей) и братом Долгорукого Андреем Владимировичем Добрым. Даниил приводит слова, сказанные Андреем, которому Всеволод Ольгович предложил обменять отчий Переяславль на Курск, но ссылается при этом почему-то на Ростислава (который передавал ему слова дяди?): «Не лгал бо ми Ростислав князь: лепше бы ми смерть, ниже Курское княжение».
Прозвище Заточник указывает на то, что Даниил был заточен, то есть заключен в тюрьму — очевидно, тем самым князем, к которому он и обращается в своем послании. Позднее указывали на место заточения Даниила — Лаче-озеро (в нынешней Архангельской области). Об этом сообщается в летописях XIV—XV вв. — несохранившейся Троицкой (известной в выписках Н. М. Карамзина) и Симеоновской, где под 1378 г. говорится о некоем попе, вышедшем из Орды, у которого нашли «злых зелий лютых мешок»: этого попа, «много истязавше, послаша… на заточенье на Лаче озеро, идеже бе Данило Заточеник» (Троицкая летопись. С. 417). Лаче-озеро упоминается и в самом тексте «Слова» Даниила.
При всем том, что о личности Даниила Заточника нам ничего не известно, его «Слово» можно назвать самым личностным произведением во всей древнерусской литературе домонгольского периода. Авторское начало выражено в нем с очень большой силой. Автор постоянно говорит о себе, о своих проблемах и переживаниях. Это представляет собой явление исключительное.
Как известно, понятие авторства в средневековой литературе в корне противоположно современному. Индивидуальное, личностное начало отодвинуто в ней на задний план. Большинство произведений вообще анонимны. Даже в тех из них, где автор называет себя, он обычно просит о снисхождении, как бы извиняясь за то, что ему приходится выступать с поучениями на ту или иную тему, что он осмелился прикоснуться к словесам, которыми написано Священное писание.
В «Слове» Даниила нет и тени подобного самоуничижения. Автор похваляется своим умом, постоянно акцентирует внимание на своей личности. Если и самоуничижается, то лишь для того, чтобы вызвать к себе жалость князя, от которого ждет щедрот, причем щедрот исключительно материальных. «Слово» предельно «материализовано». И это тоже исключение в древнерусской литературе с ее возвышенностью и духовностью, пренебрежением к миру материальных благ. Исследовавший памятник Д. С. Лихачев обратил внимание на его стиль: он подчеркнуто «занижен», огрублен. Даниил переиначивает даже цитаты из Священного писания, которым наполнено «Слово», снижая их звучание, как бы относя их высокий смысл к своим собственным, «низменным», нуждам и потребностям (ср.: «И покры мя нищета, аки Чермное море фараона»; «Бежа от лица художества моего (т. е. бедности моей. — А. К.), аки Агарь рабыни от Сарры, госпожа своея»; и т. д.).
При этом «Слово» Даниила — одно из самых поэтичных произведений нашей литературы. Оно словно соткано из поразительных по меткости сравнений, метафор, хлестких народных поговорок и пословиц. Огромное количество примеров Даниил берет из самой что ни на есть живой, овеществленной действительности. По числу приводимых им примеров из русского быта Даниил не знает себе равных в древнерусской литературе. Его «Слово» наполнено иронией, живой, порой с элементами скоморошества, шутовства, ерниченья.
Явление Даниила, «заточенного» не только в прямом, но и в переносном смысле этого слова — самими обстоятельствами своей жизни, потерей своего места в общества, — отражает новую ситуацию, складывающуюся в древней Руси периода феодальной раздробленности, когда в имеющий многовековые традиции, но начинающий рушиться мир сельской общины врывается новая сила в лице княжеской власти. Она выступает новым гарантом пошатнувшейся социальной устойчивости и, единственная, может дать хоть какую-то определенность для людей, выброшенных из привычного для себя мира, потерявших, подобно Даниилу, себя. Обращаясь исключительно к князю и связывая с его милостью все свои надежды, Даниил, несомненно, выражает интересы этих новых социальных групп. Но, пожалуй, еще важнее другое. Даниил, с его обостренным, во многом поломанным восприятием, с его вроде бы сугубо личными несчастьями и бедами, сумел лучше, точнее, чем кто-либо (а по существу впервые в древнерусской литературе), показать извечную боль народа, уловить его надежды и чаяния. Он говорит лишь о себе, молит князя о милости лишь по отношению к себе, но для читателя этот «заточник», этот несчастный и в прямом смысле обездоленный человек стал отражением одной из граней его собственной судьбы, как бы олицетворением той «сумы» и той «тюрьмы», от которых, как известно, не убережешься. По словам отечественного исследователя И. А. Шляпкина, Даниил удивительно точно показал то, что будет тяготить русского человека на протяжении последующих веков: он говорит о жадности и корыстолюбии власть имущих, о «несмысленных» богачах, хищных тиунах и злых рядовичах, о скупых князьях, о «злообразных» женах. Даниил с мольбой обращается к князю, уповая лишь на него, — пройдет время, и с похожими словами обратятся к государю публицисты XV—XVI веков.
Наверное, именно поэтому личность создателя «Слова» врезалась в народную память. Народ воспринял «Слово» как поистине свое кровное произведение. Оно переписывалось, дополнялось новыми сюжетами, причем каждый из переписчиков на редкость удачно входил в образ, «попадал» в стиль произведения.
Издания:
Зарубин Н. Н. Слово Даниила Заточника по редакциям XII и XIII вв. и их переделкам. Л., 1932; Библиотека литературы Древней Руси. Т. 4: XII век. СПб., 1997. С. 268—283 (подг. текста, перев. и коммент. Л. В. Соколовой); Златоструй. Древняя Русь. X—XIII вв. / Сост. А. Г. Кузьмина, А. Ю. Карпова. М., 1990. С. 236—243.