осталась в этом городе навсегда. Она нашла здесь то, о чем не смела
мечтать и в самых смелых своих мечтах.
Он влюбился в нее как мальчишка. Сначала он даже не понимал, что с
ним происходит: рядом с ней он ощущал острые приступы одиночества. Это
было очень похоже на то, как человек, исстрадавшийся от жажды в пустыне,
рядом с источником острее ощущает мучения. Он избегал ее, прятался на
своей половине дома, но никак не мог заставить себя не думать о ней.
Отец ее, узнав, сколь холодно она обошлась со своим женихом,
встревоженный, поехал в Петербург и здесь узнал то, что знали все: его
дочь и Менделеев любят друг друга. Однако надежд у них никаких не было.
Феозва развод давать не соглашалась, и отец Анны велел ей потребовать у
Менделеева, что он не будет искать с ней встреч. Менделеев обещал.
Но обещал зря. Он просто не мог сдержать свое слово. Его влекло в те
места, где, как он знал, можно было встретить ее. Он входил в здание
Академии художеств и выжидал ее, прячась за колоннами, скрываясь в тени
залов. Он и вел-то себя как мальчишка.
Отец Анны предпринимает еще один шаг: он отправляет дочь на зиму в
Италию.
Стоял морозный декабрь, а Менделеев, глядя в окно вагона, сжимал
шляпу в руках. Было туманно, и ему казалось, что они больше никогда не
увидятся...
Она уехала, а он писал ей письмо за письмом и опускал их в ящик,
приделанный к столу, за которым работал. Ведь он обещал не напоминать о
себе...
Потом ему подошло время ехать в Алжир - на химический съезд. Его друг
- Бекетов, видя безнадежное отчаяние, с которым Менделеев собирался в
дорогу, не вытерпел и помчался к Феозве в Боблово. На что он рассчитывал,
зная ее, было непонятно, однако вопреки всякой разумной логике сумел
убедить ее предоставить свободу мужу. Заручившись согласием на развод,
Бекетов на крыльях полетел в Петербург и едва-едва застал Менделеева перед
отъездом на пристань.
Пароход причалил в Алжире, но Менделеева на борту не было. Он был в
Риме. Возле нее.
Из Рима - лишь бы остаться вдвоем, они кинулись в Африку, очутились в
Египте, потом - в Испании. А в Риме-то - так спешили - ни с кем не
простились...
Но до полного счастья еще далеко. Церковь наложила на брак Менделеева
епитимью - запрет, и он семь лет не имел права жениться. Через год
кронштадтский священник нарушил этот запрет и обвенчал Дмитрия Ивановича с
Анной Ивановной и на другой же день в наказание был лишен своего сана.
Вот такая у них была любовь. Трудная, красивая, мучительная и
счастливая. Менделеев, к чему бы он ни прикасался в жизни, всегда
отдавался весь - со страстью, в могучем порыве. Так он любил, так громил
врагов, так работал - изо дня в день - всю свою жизнь.
Были у него и увлечения, но даже они превращались в большое,
серьезное дело.
Много лет подряд Менделеев занимался исследованием газов, у него были
серьезнейшие научные труды нд эту тему. Но он задумывается и о другом:
<Россия... владеет обширнейшим против всех других образованных стран
берегом еще свободного воздушного океана. Русским поэтому и сподручнее
овладеть сим последним... С устройством доступного для всех и уютного
двигательного снаряда...> И дальше: <...прикреплять к аэростату
герметически закрытый, оплетенный, упругий прибор для помещения
наблюдателя, который тогда будет обеспечен сжатым воздухом и может
безопасно для себя делать определения и управлять шаром>. Вот ведь что
удивительно! О герметичной гондоле он писал за несколько десятков лет до
того, как Огюст Пиккар, покоритель стратосферы, впервые построил такую
гондолу. А спускаемый аппарат космического корабля, на котором возвращался
на землю Юрий Гагарин? Та же идея. Идея герметичной кабины...
Седьмого августа 1887 года Менделеев добился разрешения вместе с
пилотом и еще одним исследователем подняться на шаре для наблюдения
полного солнечного затмения. Был серый дождливый день, все небо затянуто
тучами, и шар, наполненный водородом, лениво натягивал тросы. К Менделееву
подошел его ассистент В. Е. Тищенко и сказал: <Дмитрий Иванович, у
аэростата нет подъемной силы. Я вижу, я знаю дело, лететь нельзя, уверяю
вас, нельзя>.
Менделеев ответил, и в этом ответе он был весь - и как ученый, и
просто как человек: <Аэростат - это тоже физический прибор. Вы видите,
сколько людей следит за полетом как за научным опытом. Я не могу
подорвать у них веру в науку>.
Вместе с пилотом Менделеев перелез через борт высокой корзины и сразу
же понял: шар не поднимет даже двоих. И он немедленно решает лететь один.
Подумать только: человек, никогда раньше не летавший на шаре, решается
лететь в одиночку!
В полете он хладнокровен, все делает <по науке>, а закончив все
наблюдения, обнаруживает, что веревка, идущая от выпускного клапана,
запуталась и не позволяет открыть его. Тогда Менделеев вылезает из
корзины, взбирается по строповке и распутывает злополучную веревку...
С университетом Менделеев прощался в 1890 году, и это были
тоскливейшие дни в его жизни. Уходил он не по своей воле - и тем тяжелее
было это прощание. Он попал на студенческую сходку, стал убеждать всех
разойтись, его не послушали, тогда он предложил студентам написать свои
требования и пообещал донести это письмо до министра просвещения. Слово
свое он сдержал и студенческую петицию вручил министру. А тот вскоре
вернул письмо, сопровождаемое запиской, в которой не оставалось места
двусмысленности: тот, кто состоит на службе его императорского величества,
<не имеет права принимать подобные бумаги>. Министр, видимо, не вполне
отдавал себе отчет, к кому он обращал эти слова.
Менделеев не стал дожидаться, пока ему намекнут дважды. Он подал в
отставку. Ректор университета прошение не принял. Тогда Менделеев просто
взял и сунул в карман ректора сложенный вдвое бумажный лист.
Курс он дочитал до конца. Последнюю лекцию прочел великолепно, хотя,
наверное, это ему дорого стоило. Аудитория его в тот день была заполнена,
как никогда: прощаться с ним пришли студенты и других факултетов. Опасаясь
волнений, в аудиторию направили отряд жандармов. Увидев их в зале,
Менделеев опустился на стул и, положив свою большую голову на руки,
беззвучно заплакал...
Но это далеко не конец. Он не сдался. Он еще много работал. Он
изобретает новый, бездымный порох, который приобретает огромное значение
для военного дела и рецепт которого по преступной небрежности самого же
правительства уплывает в Америку. Менделеев предупреждал, что так может
случиться - вот так и случилось. И в 1914 году русское военное ведомство
купило у Штатов несколько тысяч тонн этого пороха. Американцы, получая
золото от вступившей в войну России, не скрывали, что это <менделеевский
порох>.
Потом он становится ученым хранителем Депо образцовых мер и весов,
ведет огромную работу по введению единой метрической системы, самолично
определяет массу эталона фунта в граммах - с очень большой точностью - до
шестого знака после нуля, да еще воюет с бюрократами, выбивая деньги на
реконструкцию и расширение здания. Потом, видно, махнув рукой, замыслил
хитрость: организовал посещение Палаты мер и весов его императорским
высочеством и накануне его приезда велел вытащить из подвалов всякие
ненужные приборы, ящики и разместить все прямо в коридорах, на дороге,
чтобы создать тесноту. Руководил этой работой (по воспоминаниям его
сотрудницы О. Озаровской) усердно: <Под ноги, под ноги! Чтобы переступать
надо было! Ведь не поймут, что тесно, надо, чтобы спотыкались, тогда
поймут!> И ведь блестяще добился, чего хотел! Деньги-то дали!
Вот такой он был выдумщик, увлекающийся и вместе с тем такой
постоянный. Написал как-то, уже в старости: <Сам удивляюсь, чего только я
не делывал на своей научной жизни>. Да, талант многогранен. Гений - тем
более...
Гений? Услышав однажды, как кто-то из его учеников произнес это
вслух, рассердился всерьез, замахал руками и крикнул сварливо: <Какой там
гений! Трудился всю жизнь, вот и гений...> Нет, все-таки гений.