«У щуки сила сеть (к чему самообман?).
Опомнившись, она затеет новый план.
Ерши, вам надо ждать великой передряги,
Объединяйтеся, миляги».
Восприняв этот жанр от Крылова , Б. насыщает его той революционной тематикой, которая отсутствовала у его предшественника. Мораль Крыловских басен, даже в наиболее обличительных местах, откровенно буржуазна; басни Б. служат делу социальной революции. «Жил-был на свете клоп. И жил мужик Панкрат. Вот как-то довелось им встретиться случайно. Клоп рад был встрече чрезвычайно. Панкрат не слишком рад... Взобравшись ловко по обоям к Панкрату на рукав, клоп этаким героем уселся на руку и шарит хоботком. От злости наш Панкрат позеленел весь даже: „Ах, чорт, и ты туда же, кормиться мужиком“. И со всего размаху хлоп дядя по клопу свободною рукой» (басня «Клоп»). Аллегория ясна; но учитывая, что неискушенный читатель может не понять ее, Б. спешит поставить все точки над і: «Сижу, ужасною догадкой потрясенный: ну что, как этот клоп казенный?»
Октябрьская революция ставит предел дальнейшему развитию демьяновской басни. Этот иносказательный жанр теряет свои права на существование в эпоху обостреннейших гражданских войн. Центр тяжести поэзии Б. перемещается на открытую, недвусмысленную сатиру. Свое внимание Демьян Бедный отдает «Денике-воину», «Кулаку Кулаковичу», «Иуденичу», «купцу Шкуродерову и орловскому помещику Зубодробилову». Однако объектом ее становится не только белогвардейщина, хотя в этой области Б. создает ряд любопытных произведений (особенно удачен пародийный «Манифест барона Врангеля»). Внимание поэта привлекают: эмигранты, рыцари «ера» и «яти» (цикл «Выметенный сор»), западноевропейские социалисты (цикл «О пресмыкающихся»), объединившиеся против советской страны империалисты («Грабьинтерн»). Но всего шире распространяется антирелигиозная сатира. Ранние басни почти обходили церковь: их не пропустила бы цензура. С 1918 Б. отдает этому жанру все свое внимание. Осмеянию подвергаются сначала корыстные и сластолюбивые служители культа (одну из наиболее характерных сатир «Пауки и мухи» читатель найдет на стр. 50 этого тома в статье «Агитационная литература»). Приблизительно с 1920, когда стихают военные бури, Б. переходит к планомерной атаке самой религии. Отметим здесь особенно «Землю обетованную» (март 1920), в которой традиционный эпизод исхода евреев из Египта передается в плане снижения стиля и пародийной «руссификации» фабулы. «Расскажу я по-своему всей Рассее об Аароне и Моисее. Вот были мужики: настоящие большевики». Б. применяет приемы травестирования : за еврейской оболочкой скрывается русская действительность. В поэме действуют иудейские
меньшевики и эсеры, Елдад и Модад, анархисты, спекулянты на манной крупе («манне небесной»), жандармы и даже бронированные колесницы! Все это введено в рассказ не только в сатирических, но и в дидактических целях. «Но из библии все ж почерпнем мы урок: пусть былые ошибки послужат нам впрок». «Если дрогнете вы, как евреи когда-то, слабость духа в беде обнаруживши ту же, ваш конец будет многим похуже». В «Новом завете без изъяна евангелиста Демьяна», написанном позднее (1925), Б. пытался, точно придерживаясь канонических текстов Евангелия, «показать, что Иисус выглядит совсем иначе, чем принято изображать...
«Для большей жизненной убедительности я привлек к делу многочисленных русских христов и христоносиц». Здесь, как и в «Земле обетованной», поэт снижает и пародирует высокий евангельский стиль: «Иоанн Предтеча» у него превращается в «Ивана Захарьича Иорданского», «Осип» ведет «Марью» в Вифлеем «на регистрацию» и т. д. Пародируются не только евангельские образы, но и выспренняя лексика: «Аще кто ударит тебя по ланите, то-бишь на нынешнем языке звезданет тебя по щеке...». В развитии антирелигиозной пропаганды эти демьяновские поэмы сыграли безусловно весьма значительную роль.
Следующим объектом его сатиры той поры является деревня. Поэт изображает уцелевшие в ней враждебные революции силы. «У кулака под вечер гости, попа расперло от ухи... — Отец, еще по рюмке, что ли? Кумышка ж право не плоха, — за гибель всей батрацкой голи! их-хи-хи-хи, ах-ха-ха-ха!» В целом ряде произведений Б. разрабатывает одну и ту же сюжетную схему: деревня недовольна советской властью, но вот приходят белые, вводят там царские порядки, и крестьяне с восторгом встречают возвращающуюся Красную армию. Так построены: «Генерал Шкура», «Беседа дяди Софрона», горькая дезертирская повесть «О Митьке-бегунце и об его конце» и в особенности «апокалиптическая поэма» «Царь Андрон».
Как ни широко раскидывается в эту пору сатира Б., ею не исчерпывается его творчество. Гражданская война, борьба с белогвардейщиной требовала от революции предельной мобилизации ее моральных и физических ресурсов. От поэта, желавшего ускорить эти процессы, требовалось не только яростное отрицание отживающих форм жизни, но и глубокий революционный пафос. Что Б. вступил на этот путь, достаточно красноречиво свидетельствуют заголовки его стихотворений: «Обманутым братьям в белогвардейские окопы», «Пора», «Защищайте Советы», «Ура, добьем Юденича», «На защиту Красного Питера» и т. д. Пафос этот облекается в различные поэтические формы. На первом плане высокая лирика:
«Враг опьянен безумной отвагой,
Идет к концу неразрешенный спор,
В последний раз с дворянской тонкой шпагой
Скрестили мы наш боевой топор.
Пронзит ли враг нам сердце острой сталью,
Иль голова слетит с дворянских плеч?
От братских сил отрезаны мы далью,
А у врага нет сил для новых сеч.
В отчаяньи он все на карту ставит,
Ему назад дорога отнята.
Вперед, бойцы, и пусть змею раздавит
Железная рабочая пята!»
(«Набат», 1919)
С подобной агитацией поэт обращается к крестьянам: от того, с кем пойдут они, зависит исход революции и будущее деревенского «пахаря». «Убогие пахари, Фролы, Афоньки, вставайте! Решается ваша судьба: казацкие кони, казацкие кони крестьянские топчут хлеба» («За волю и хлеб», 1919). И когда приходит наконец победа, поэт приветствует «советского часового», — крестьянина, стоящего на страже наших границ. «Герой, принесший гибель змею, твоих имен не перечесть. Тебе, — Вавиле, Фалалею, Кузьме, Семену, Еремею, слагаю стих я, как умею, и отдаю по форме честь».
Жанры эпохи гражданской войны необычайно разнородны. Здесь мы встречаем и патетическое воззвание, и примитивную, намеренно грубую «агитку». Марши и песни уживаются бок-о-бок с язвительными эпиграммами. Патетическая лирика неотрывна от сатирического эпоса. Все эти формы Б. проникнуты единым и целостным устремлением. Разнообразие жанров обозначает лишь различие установок, многосложность заданий, стоявших перед поэтом восставшей и борющейся за свое существование революционной страны.
Окончание гражданской войны определяет наступление нового, третьего по счету, периода в творчестве Б., периода, который продолжается до наших дней. Изменившаяся обстановка требует новых тем. Строки демьяновских сатир посвящены возникновению и развитию нэпа («Эп», «В Спекуляндии»). На политической арене — новый враг — нэпман, расходящийся с партией только... в земельной программе: «вы в землю бы меня охотно закопали, а я бы вас!» («Пустяки разница»). Особо заслуживает здесь быть отмеченной мастерская поэма «Непград», написанная в форме дантовских терцин.
Начинается стремительное развитие фельетона , малой формы, отличительной чертой которой надо считать ее злободневность. Б. откликается на все события дня, к какой бы области они ни принадлежали. Он пишет фельетоны о мостовых без снега, о будильниках, вызванивающих царские гимны, о собачьей выставке, о хулиганстве, о фабричных прогулах и о «головешках», «дымящихся» во время партийных дискуссий. Окончив работу над большими полотнами гражданской войны, Б. принимается за каждодневное, будничное производство фельетонов, которые по необходимости должны стать экспромтами.
«Пригоняю к строчке строчку, чтоб вышло во-время и в точку. Наше время стремительно! — На призыв „будь готов“ умей отзываться незамедлительно: „всегда готов“» («Олимпа нет», «О литературном ремесле»).
Не следует думать однако, что фельетоны этого периода исключительно сатирические. В них часто вспыхивает прежний пафос. Говорит ли поэт о прекращении ввоза иностранного угля, напоминает ли о появившейся в Балтике английской эскадре, о том, что у нас «за каждым плугом и станком стоит советский военком», приветствует ли юбиляров, скорбит ли о смерти революционного деятеля — этот демьяновский пафос присутствует всегда. Особое место здесь попрежнему занимает деревня. В лубочной поэме «Шефы» (надписи к юбилейному плакату) изображены старые знакомые — деревенские поп и кулак в новой обстановке, отступающими и деморализованными. В поэме «Куриный брод» повествуется о том, как комсомольцы (им посвящена поэма) кладут конец взаимной вражде двух соседних деревень.
Необходимо остановиться здесь на двух формах: эпиграмме и раешнике , столь характерных для этого периода. Эпиграммам Б. присуща не только их обычная сжатость и острота, но и неожиданная смена интонаций. Таковы напр. эпиграммы на «хлюста по женской части» — Чемберлена или на Керзона, поносящего Коминтерн:
«У буржуазии, на вид такой победной,
Есть очень грозный супостат.
Так хмурый лорд Керзон дал лестный аттестат
Организации зловредной.
***
Вреди, голубушка, вреди!
Работы много впереди!»
Не менее любопытен его раешник — рифмованный стих, свободный в числе слогов, количество которых меняется от пятнадцати до одного. Этой формой написано большинство фельетонов Б., в частности все дипломатические послания «Наркомнеудела». Раешник отвечает содержанию фельетона, облегчает разговорный яз. автора. В эту достаточно свободную форму Б. в изобилии вбрасывает прозаические цитаты — протоколы, сообщения газет, цитаты из старых, сто лет тому назад изданных книг и пр. Иногда цитата является эпиграфом фельетона, и тогда самый раешник развертывает намеченную в ней схему. Но чаще она вводится в самый текст, который приобретает внешнюю растрепанность. По сути дела здесь та же смена интонаций, что и в эпиграмме, но гораздо более усложненная. Фельетон, построенный по этому принципу, приобретает все черты «разговора», как бы он ни был велик размером.