Уже в Свердловске мы начали кое о чем догадываться. Когда я явился с вещичками, то в толпе увидел профессора Московского университета Отто Николаевича Бадера, и жена, которая меня провожала в армию, сказала: "Вот, обрати внимание, Бадер страшный лопух, и если ты не поможешь ему там, куда вы едете, он неминуемо погибнет". Она все поняла!
Собственно, и понимать было нечего, вокруг нас стояли немцы, одни немцы, - все стало ясно. Было много немцев-крестьян с Поволжья, полуграмотных тружеников, была интеллигентная публика: Лой, директор Днепропетровского завода, профессор-химик Стромберг, берлинец Павел Эмильевич Риккерт, защитивший в Берлинском университете докторскую диссертацию, коммунист, голову которого в фашистской Германии оценили очень дорого, и ему пришлось оттуда удрать... В Нижнем Тагиле нас высадили, на грузовике привезли в зону и - всё. Статьи нет, ничего нет. Немцы. А это означало бессрочный приговор: национальность человека с годами никаких изменений не претерпевает.
Формально я считался мобилизованным в трудармию, в "стройотряд 18-74", а фактически трудармия была хуже лагерей, нас кормили скудней, чем заключенных, а сидели мы в таких же зонах, за той же колючей проволокой, с тем же конвоем и всем прочим. В самом начале попавшие в отряд жили под навесом без стен, а морозы на северном Урале 30-40 градусов! В иной день умирало по 10 человек.
Трудились на кирпичном заводе. Мне повезло, что я не попал на лесоповал или на угольную шахту, но тем не менее половина наших на кирпичном заводе умерли от голода и непосильной работы. Я уцелел случайно, как случайно все на белом свете.
В 1942 году, еще работая в эвакуированном РНИИ, БВ занимался расчетами самонаводящегося зенитного снаряда. Его взяли, когда он уже выполнил две трети работы и знал, в каком направлении двигаться дальше. В пересыльном пункте на нарах, на обрывках бумаги, и в лагере Раушенбах продолжал расчеты. Решил задачу недели через две после прибытия в лагерь и послал на свою бывшую фирму: ведь коллеги ждут! Ему было неудобно, что он обещал сделать работу и не окончил ее. Посылая, не думал, что из этого что-то получится, но на его расчеты обратил внимание один технический генерал, Виктор Федорович Болховитинов, и договорился с НКВД об использовании заключенного в качестве некой расчетной силы. И НКВД "сдало" будущего академика в аренду.
Я вообще странный человек со странной судьбой, такое впечатление, что обо мне кто-то явно печется. Вот и тогда Болховитинов увидел, что я могу что-то сделать, и мы с ним хорошо сработались, с его фирмой. Одновременно, в процессе расчетов, я хорошо выучил чистую математику, которую не знал; поэтому, считаю, мне повезло вдвойне. После выхода из лагеря я знал математику вполне прилично.
В бараке стоял один стол на всех, за ним я трудился, пока остальные уходили на смену. Когда они возвращались, я освобождал стол, и за ним ели, играли в карты, домино, читали. Но мне хватало дневного времени на то, чтобы продуктивно работать, и я многое успевал сделать. Писал отчеты по разным темам, сразу по нескольким: одна работа была посвящена устойчивости полета, другая - испарению капель: что с ними происходит, когда топливо испаряется. Были и другие работы, но в основном я работал по этим каплям проклятым и по устойчивости полета.
Люди, живущие рядом с БВ, умирали от непосильной работы при очень скудной еде - пищи давали чудовищно мало. Спустя много лет, побывав в Бухенвальде, Раушенбах довольно равнодушно смотрел на ужасающие фотографии - в его лагере происходило то же самое, такие же иссохшие скелеты бродили вокруг, а самого БВ сильным порывом ветра валило наземь. Главной мыслью была мысль о еде. Что этому ужасу могли противопоставить люди? Только духовность, только интеллектуальное свое существование, жизнь своей души.
Мы организовали "академию кирпичного завода", шуточное, конечно, название. Идея была общей: в свободное время собираться и читать друг другу доклады, делать сообщения по своей специальности. Помню, кто-то рассказывал о тонкостях французской литературы конца XVIII века, причем с блеском, эрудированно, изящно. На кой черт, спрашивается, нам были эти тонкости в тех условиях? Но я, например, сидел и слушал, открыв рот. Интересно! Сам я рассказывал о будущем космической эры, хотя до запусков было невероятно далеко, больше двадцати лет, но я говорил обо всем серьезно. Бадер поведал нам о самых интересных археологических раскопках на Урале, Пауль - о его минералогических богатствах. Конечно, при всех наших беседах постоянно присутствовал оперуполномоченный, который тоже слушал, уж не знаю, что он в этом понимал.
Сидели мы до января сорок шестого года. Потом ворота открылись, и перевели нас, как говорилось в дореволюционное время, под гласный надзор полиции. Мы не имели права удаляться от предписанного места больше чем на положенное число километров; уйдешь на километр дальше - двадцать лет каторги.
Тем, которые выжили, в паспорте поставили штампик: "спецпереселенец". Зек превращался в ссыльного. Никто даже не спрашивал: а за что? Теперь Раушенбах, как Ленин в Шушенском, раз в месяц должен был отмечаться у своего уполномоченного в райотделе милиции.
РНИИ вернулся в Москву, ставший научным руководителем Мстислав Всеволодович Келдыш добился вызова БВ в столицу, и ссыльный делал доклад на Научно-техническом совете оборонного института. Народный комиссариат государственной безопасности выдал ему допуск к секретной документации, но милиция все равно считала его приезд побегом из-под стражи! Раушенбах вынужден был вернуться в Нижний Тагил. Официально он покинул места не столь отдаленные в сорок восьмом году и сразу попал под крылышко к Главному теоретику, как загадочно именовали тогда М.В.Келдыша. Жизнь стала обретать нормальные очертания. В 1950 году у Б.В. и В.М. Раушенбах родились девочки-близнецы.
У меня часто спрашивали: вы столько лет женаты, почему у вас нет детей? И я отвечал шутя, что у меня все идет по плану, что в пятидесятом году у нас родятся девочки-близнецы. И когда все так и случилось, на работе не поверили - слишком все походило на розыгрыш. Когда девочки родились, Оксана была моей копией, а Вера - копией матери. Примерно в восемь лет они поменялись местами, и Оксана стала копией матери, а Вера - моей копией; поменялись и характеры: Оксана спокойная и выдержанная, как я, а Вера порывистая, вся в мать.
Теоретически нам хотелось еще одного ребенка, сына, но не было никакой материальной возможности, мы жили очень скромно, и это длилось много лет.
Забегая вперед, отметим, что в предстоящие годы Вера Михайловна Раушенбах защитила кандидатскую диссертацию по эпохе неолита и бронзового века, стала директором по научной части Исторического музея; Оксана окончила Физико-технический институт, работает специалистом-программистом по статистике в НИИ имени Семашко; Вера окончила факультет биологии МГУ и осталась там на преподавательской работе. Обе дочери защитили кандидатские диссертации. Подросло и юное поколение Раушенбахов: внучка Верочка и внук Борис.
В 1949 году Борис Викторович защитил кандидатскую диссертацию, в 1958-м - докторскую. У Келдыша он занимался теорией вибрационного горения, акустическими колебаниями в прямоточных двигателях. У него было негромкое, но прочное научное имя.
Уже будучи профессором, уже имея возможность "отрастить пузо", я... все бросил и начал сначала. Занялся новой тогда темой - теорией управления космическими аппаратами. Еще и в помине не было никакого спутника, но я знал, что это перспективное направление, с него я начинал до войны, оно меня всегда интересовало, и Келдыш меня поддерживал, хотя моя работа никакого отношения к тематике института не имела. Разработанная нами система позволила тогда сфотографировать обратную сторону Луны, пошли новые заказы, институт с ними уже не справлялся, и было принято решение перейти к Королеву.
Это не было разрывом с Келдышем. Просто работы, которые я вел, выходили за рамки его института, и Келдыш сам договорился с Королевым, что я со своей "командой" - сто человек - перехожу к нему. Тем более тогда уже понадобились многие новые системы управления космическими аппаратами, и оказалось, что наша группа - единственная в стране, всерьез занимающаяся подобными проблемами.
Сергей Павлович Королев, прошедший Бутырки, Новочеркасскую пересылку, колымский прииск Мальдяк, "шарашку" Туполева, авиазаводы в Омске и Казани, полигон Капустин Яр и космодром Байконур, уже запустил три первых в истории искусственных спутника Земли. Когда Раушенбах приехал в Подлипки, Королев встретил его так, как будто они не расставались. Ни слова о прииске Мальдяк или о "стройотряде 18-74" - СП (так называли Сергея Павловича) сразу заговорил о деле: нужна система, которая позволила бы космическому объекту сохранять строго определенное положение относительно Земли и других небесных тел. Раушенбах взялся решить эту задачу.
1955-1959 годы были, пожалуй, самыми новаторскими для Раушенбаха на том этапе развития ракетной техники и космонавтики. Ведь ориентацией космических аппаратов и движением их в мире, лишенном тяжести, никто никогда не занимался.
Моя задача заключалась в управлении космическим аппаратом во время полета, надо было поворачивать его так, чтобы объективы фотокамер смотрели на Луну, а не на что-нибудь другое, и сняли что следует. То есть я делал маленький кусочек работы, хотя Марк Галлай и утверждает, что я слишком сдержанно говорю о своем участии в этом деле и что фактически внес в создание систем управления ракетами и космическими кораблями вклад без преувеличения решающий - "менее чем за десять лет под его (моим!) руководством были реализованы системы фотографирования обратной стороны Луны, системы ориентации и коррекции полета межпланетных автоматических станций "Марс", "Венера", "Зонд", спутников связи "Молния", автоматического и ручного управления космическими кораблями, пилотируемыми человеком. Значение этих систем не требует доказательств - полет неуправляемого или не ориентированного нужным образом космического летательного аппарата вообще теряет всякий смысл". Привожу эту цитату в качестве взгляда со стороны и комплимента, который сделал мне мой старый друг и коллега, а не для того, чтобы похвалиться, какой я умный.