(“Ольгу Николаевну очень любила Маргарита Хитрово”, — вспоминает Е. С. Кобылинский).
27.
С глубокой скорбью и неутешными слезами покидали Великие Княжны свое любимое и родное Царское Село. Днем 13 августа они простились с дорогими уголками Царскосельского парка, островками, огородом. В часу ночи все, готовые к отъезду, собрались в полукруглой зале, и здесь провели в томительном и тревожном ожидании до пяти часов утра. Великие Княжны много плакали. В поезде разместились удобно: Великие Княжны в отдельном купе, в вагоне Государя, их прислуга — в ближайших вагонах.
17 августа прибыли в Тюмень, а 19 го — в Тобольск на пароходе “Русь”, на котором прожили еще около недели, пока приготовляли дом, предназначенный для Царской Семьи.
Когда перешли в него, комната Великих Княжон оказалась на втором этаже, рядом со спальней Государя и Государыни.
В письмах из Тобольска родным - бабушке и тете - Великая Княжна Ольга писала:
“23 декабря. Мы четыре живем в крайней голубой комнате. Устроились очень уютно. Когда сильные морозы, довольно холодно, дует в окно”.
“18 февраля. Здесь много солнца, но морозы, в общем, не сибирские, бывают часто ветры, а тогда холодно в комнатах, особенно в нашей угловой. Живем мы по-прежнему, все здоровы, много гуляем. Столько тут церквей, что постоянно звон слышишь”.
Первое время, приблизительно месяца полтора, было едва ли не лучшим в заключении Царской Семьи, жизнь текла ровно и спокойно (“сибирское спокойствие”, — говорит Н. Соколов). В 8 часов 45 минут подавался утренний чай. Государь пил в своем кабинете всегда с Ольгой Николаевной. После чая Государыня и Ольга Николаевна обычно читали; в 11 часов выходили на прогулку в загороженное место.
Т.Боткина вспоминает:
“Его Величество своей обычной быстрой походкой ходил взад и вперед от забора до забора. Великие Княжны Ольга и Татьяна, в серых макинтошах и пуховых шапочках — синей и красной, быстро шагали рядом с отцом”.
“Заготовить дрова для кухни и дома, — говорит П Жильяр, — это занятие было нашим главным развлечением на воздухе, и даже Великие Княжны пристрастились к этому новому виду спорта. Днем опять прогулка, если не очень холодно, — как говорят частые приписки в дневниках. — В комнатах тоже очень холодно; в некоторых только шесть градусов (“спальня Великих Княжон, — отмечает П. .Жильяр, — настоящий ледник”); сидели в толстых вязаных кофтах и надевали валенки (жили всё беднее: Государыня писала: “рубашки у дочек в дырах”).
Главным фоном этой жизни была тоска, горькое чувство заброшенности (“Тобольск — тихий заброшенный уголок, когда река замерзает”, — писала Великая Княжна Ольга); а отсюда — желание хоть чем-нибудь развлечь себя.
Устроили было качели — но солдаты штыками вырезали на них совершенно непозволительные надписи; сами сложили ледяную гору, которая явилась громадным развлечением для Княжон, воспитанных в здоровом духе здоровых физических развлечений, но через месяц солдаты кирками ночью разрушили ее, будто на том основании, что, поднимаясь на эту гору, Их Высочества оказывались уже вне забора, на виду у публики.
Вечерами собирались всей семьей с оставшимися им верными. Великая Княжна Ольга играла на рояле, работали, играли в карты, Государь читал. Часто дети сходились в караульное помещение Великие Княжны, со свойственной им простотой, которая и составляла их главную привлекательность, любили разговаривать с солдатами охраны, расспрашивали их о семьях, селах, о сражениях.
28.
С февраля, по почину П. Жильяра, начали устраивать домашние спектакли. Великая Княжна Ольга принимала в них участие реже остальных, но следует отметить, что в пьесе Чехова “Медведь” роль Поповой чаще других сестер именно она, а ее партнером (роль Смирнова) всегда был Государь.
В пьесе “Lа Веtе Nоirе” она играла роль Маmаn Мiеttе.
По субботам бывала всенощная в зале, а по воскресеньям разрешали ходить под охраной через городской сад в церковь Благовещения.
“24 декабря, — как писала одна из Великих Княжон, — была у нас всенощная; за столом со всеми образами, поставили елку; так она и простояла всю всенощную; на елку мы ничего не вешали”. “Зато, — вспоминал один из присутствующих, — все женские руки Семьи приготовили всем по нескольку подарков, и все вместе своею бодростью и приветливостью сумели всем окружающим устроить настоящий праздник”.
К новому году Великая Княжна Ольга тяжело заболела краснухой, заразившись от одного из товарищей Наследника, с которым она продолжала быть неразлучной. С трудом поправилась. Хорошо, что рядом был доктор Боткин!
Несмотря на всю эту подневольную, полную лишений и тревог тоскливо-сиротливую жизнь, Великие Княжны были бодры духом. “Такие храбрые и хорошие, никогда не жалуются, я так довольна их душами”, — писала Государыня из Тобольска.
Души юных Цесаревен достойно выдержали испытание теми нравственными муками, которые начались для них вскоре после внезапного отъезда их родителей из Тобольска.
29.
Когда стало известно, что родители должны уехать и разрешено с ними ехать лишь одной из дочерей, Великие Княжны посоветовались между собою и решили, что Ольга Николаевна слаба здоровьем и ей лучше остаться в Тобольске, при больном Алексее Николаевиче и младших сестрах: Татьяне и Анастасии. Все они сообща решили, что поедет Мария, «душа семейства», крепкая и выносливая, могущая в трудную минуту оказать помощь больной матери. Но сердца Цесаревен все равно разрывались от боли и тоски. В глубине души все они отлично понимали, что могут и не увидеть больше родителей и сестру. Что ожидало их впереди, Бог весть?!
«Я с содроганием вспоминаю эту ночь”, — пишет в своих мемуарах Т. Боткина, — и все за ней последующие дни, можно себе представить, каковы были переживания и родителей, и детей, никогда почти не разлучавшихся и так сильно любивших друг друга. Дети оставались в чужом городе одни, больные, не зная, когда увидятся с родителями. К тому же приближалась Пасха, великий праздник, особенно чтимый Их Величествами, который они всегда привыкли проводить вместе, говея на Страстной неделе!»
25 апреля, вечером, когда приготовления к отъезду были закончены, П. Жильяр видел Государыню, которая сидела на диване, около двух дочерей; они так много плакали, что их лица опухли.
30.
Около четырех часов утра, когда на рассвете бледного весеннего дня сибирские кошевые сани отъехали от губернаторского дома и завернули за угол, отрывая от оставшихся дорогих Государя и Государыню, отца, мать и сестру, увозимых в неизвестность, окруженных солдатами с винтовками, три фигуры в серых костюмах долго стояли на крыльце и медленно, одна за другой, вошли в дом... “ Я до сих пор мысленно вижу, как Великие Княжны, — как писал П. Жильяр, — возвращаются к себе наверх и проходят, рыдая, мимо дверей своего брата.
22 апреля — грустный канун Пасхи; все подавлены; от уехавших нет вестей. Великая Княжна Ольга пишет одно из последних, дошедших до нас писем в Крым, тетушке Ксении Александровне, в котором, конечно, прежде всего передает тревогу и вести об увезенных : “Живут в трех комнатах, едят из общего котла, здоровы. Дорога очень утомила, так как страшно трясло. Маленькому лучше, но еще лежит. Как будет лучше, поедем к нашим. Ты, душка, поймешь, как тяжело. Стало светлее. Зелени еще никакой. Иртыш пошел на Страстной. Летняя погода. Господь с тобой, дорогая. От всех крепко целую, ласкаю”.
31.
17 мая караулы при оставшихся узниках –детях были заняты латышами во главе с кочегаром Хохряковым и жестоким бывшим жандармским сыщиком Родионовым, который уже на следующий день во время богослужения поставил около аналоя латыша следить за священником; «это так всех ошеломило, что Великая Княжна Ольга Николаевна, — вспоминает Е. Кобылинский, — плакала и говорила, что если бы знала, что так будет, то она не стала бы просить о богослужении!»
Обращение с Великими Княжнами вообще становилось все более и более возмутительным. Родионов не позволил Великой Княжне Ольге Николаевне не только запирать на ночь дверь их спальни, но и затворять ее, чтобы, как он говорил, “я каждую минуту мог войти и видеть, что вы делаете”. Волков возмущенно сказал ему по этому поводу: “Девушки, неловко ведь, имейте совесть!...”
Родионов разозлился еще больше, и в грубой форме повторил свой жесткий приказ Ольге Николаевне. Пришлось подчиниться. Великим Княжнам нельзя было без его разрешения не только выходить гулять, но и спускаться на нижний этаж….
32.
Чувства, пережитые Великой Княжной Ольгой, лучше всего характеризуются двумя известными стихотворениями-молитвами, переписанными ею в Тобольске. В доме Ипатьева впоследствии были найдены книги Великой Княжны Ольги Николаевны, среди них английская книга "End Mary Sings Magnificat" (*На первом листе — изображение креста и написанные рукою Государыни стихи; на обратной стороне рукою Государыни написано: «В. К. Ольге 1917г. Мама. Тобольск» ); в книгу вложены нарисованные и вырезанные из бумаги изображения церкви Спаса Преображения в Новгороде и, кроме того, вложены три листика тонкой бумаги… На одном из них написано стихотворение “Разбитая ваза” Сюлли Прюдома, на двух других, рукою Великой Княжны, написаны эти, ставшие теперь знаменитыми, стихотворения.
Неизвестно доподлинно, написала ли она их сама, (*Литературу ей преподавал замечательный поэт И. Анненский и Ольга Николаевна неплохо справлялась с законами стихосложения, вызывая похвалы строгого учителя. – С. М.) но даже если они и просто были переписаны ею*,(*Есть достаточно аргументированная версия, что это стихи поэта С. С. Бехтеева – С. М.) то сам этот факт говорит о многом. Строки стихов очень точно выражают внутренний духовный настрой не только самой Цесаревны, но и всех ее Близких в те дни: