Подобная «экстериоризация» не ограничивается одной только функцией поддержки памяти и выходит за рамки пространственных задач, подобных размещению флажков в песочном ящике при разыгрывании сражений. Речь идет об использовании потенциала ранних форм
33 Спектр поиска таких оснований простирается сегодня от нейрофизиологии и теомышления и коммуникации, опирающихся на возможность задействования опыта и ресурсов других людей. Кроме того, видя, слыша и осязая результаты своих действий, можно значительно лучше оценить их адекватность и соответствие поставленным целям. Современные исследования подтверждают позитивное влияние жестикуляции на формулирование речевых высказываний (Krauss, 1998). Аналогично, возможность сделать хотя бы карандашный набросок улучшает качество предлагаемых решений в техническом творчестве. С этим обстоятельством связаны трудности, возникшие при переходе на системы компьютерного проектирования, поскольку даже наиболее совершенные из этих систем пока не обеспечивают телесно-чувственного контакта с материалом.
Вместе с тем очевидно, что развитие культуры ведет к ослаблению сиюминутной зависимости от ситуации и телесных потребностей. Так, механизмы речи имели бы мало смысла, если при всяком произнесении слова «тигр», собеседники бросались бы врассыпную или же упоминание тигров было возможно только в их присутствии. Один из классиков гуманистической психологии Абрахам Маслоу как-то заметил, что для человека с молотком все предметы напоминают шляпку гвоздя (Wilson, 2002). С этим замечанием трудно согласиться — это скорее описание состояния ребенка, «без спроса» (то есть без КОНТРОЛЯ) заполучившего в свои руки взрослый инструмент, или же клиническое наблюдение за пациентом с дисфункцией лобных долей мозга (синдром «утилитарного поведения» — см. 4.4.2). В норме мы не только способны игнорировать молоток, но и можем найти ему совершенно новые применения, в том числе символические, скажем, в сочетании с серпом (герб СССР) или с другими имажинарными объектами (герб Австрии, на котором двуглавый орел держит в- когтях серп и молот). Для репрезентаций знания характерна определенная избыточность, позволяющая преодолевать зависимость от формы и функции предметов — основ гиб-сонианских «affordances».
Учитывая эти факты, общая оценка эколого-действенно-телесно-го антиментализма, при всей убедительности отдельных аргументов его представителей, должна быть отрицательной. Если у нас есть такая возможность, в реальной жизни мы часто стараемся сбить темп событий, отступить, понаблюдать, оценить, спланировать наши действия и только потом попытаться их осуществить. Познанию вообще может быть противопоказан чрезмерный активизм. Ведь в нашей мыслительной деятельности мы преимущественно имеем дело не с перцептивно ясной, телесно осязаемой предметной реальностью, а с ментальными моделями гипотетических и даже заведомо контрфактических, не существующих и никогда не существовавших ранее ситуаций (Vaihinger, 1911). Последняя стратегия — основа продуктивного мышления и любого радикального рывка процессов познания вперед (такие изменения концептуальных структур часто описываются в терминах научных революций — 334
w**
см. 8.3.3 и 9.1.1). Видимо, совсем не случайно самой первой наукой в истории человечества стала астрономия. С Полярной звездой, Плеядами или созвездием Лебедя нельзя сенсомоторно взаимодействовать, о них можно только размышлять.
9.4 Перспектива методологического плюрализма
9.4.1 Разнообразие подходов и моделей
В данном разделе нам осталось рассмотреть только наметившиеся сценарии будущего развития событий. Нейрокогнитивная фаза когнитивной науки представляет собой настоящий триумф идей пионеров нейропсихологии, допускавших существование относительно автономных в отношении структуры и функций систем мозга (см. 2.4.3). Эта современная монадология делает возможной совершенно неучтенную Томасом Куном в его теории нормальной науки (см. 9.1.1) ситуацию, когда разные теории и парадигмы по существу одновременно подходят к разным монадам одной совокупности. Таким образом, прогресс в психологии и когнитивных науках связан как с точностью34, так и с плюрализмом, широким видением ситуации, допускающим существование множества качественно различных «сущностей», не образующих абсолютного единства (Velichkovsky, 1990). Термин «плюрализм», кстати, был введен в научный лексикон одним из видных представителей немецкой рационалистической философии Христианом Вольфом (1679—1754) именно в связи с его анализом монадологии Лейбница. Как методологический принцип, он допускает возможность сосуществования нескольких парадигм и столь же различных точек зрения на предмет исследования.
Этим может объясняться успешность скорее эклектических программ исследований (примером могут быть работы Вундта и Найссера — см. 1.2.2 и 2.2.2) по контрасту с, казалось бы, значительно более строгими, «методологически монолитными» работами бихевиористов и, скажем, представителей вычислительной версии когнитивизма. По этой же причине актуальным остается проведенный Карлом Бюлером много лет назад анализ кризисных явлений в психологии (см. 1.4.3). Напомним, что в качестве стратегии выхода из кризиса психологии сознания он
34 Соответствующий принцип был сформулирован специалистом по математической336
предлагал сочетание экспериментальной психологии сознания с поведенческими исследованиями и с культурно-историческим анализом развития психики. В то время, конечно, трудно было и предположить, какое место в изучении психологических феноменов могут занять нейрофизиологические методы, но, окажись Бюлер среди нас сегодня, он, несомненно, добавил бы к приведенному перечню как минимум нейропсихологи-ческие исследования.
Все эти парадигмы находят место и применение в когнитивной науке. Сознание (в многообразии его форм) вновь центрально для многих исследований, но не как источник исходного эмпирического материала, а как научная проблема (см. 4.4.3). Культурно-исторические исследования, длительное время носившие общий, описательный характер, оттачивают свою методологию и с учетом новых данных о взаимодействии языка и мышления (см. 8.1.2) открывают путь к изучению высших когнитивных процессов, таких как обучение, понимание и решение задач. Далее, несмотря на заявленный когнитивной психологией отказ от анализа поведения, ситуация заставляет снова обратить на него внимание. Поведенческий анализ, во-первых, более адекватен для низших уровней организации, по отношению к которым может быть оправдан известный антиментализм. Во-вторых, идеомоторные, производные от внешнего поведения формы активности, видимо, включены и в процессы подготовки наиболее сложных творческих достижений (см. 8.3.2).
Доминирующее положение, однако, сегодня занимает нейрокогни-тивная парадигма. В связи с этим, естественно, возникает искушение элиминировать другие парадигмы, заменив их этой строго научной методологией. В самом деле, нельзя ли редуцировать сознание, культуру и поведение к работе нейронных систем? Редукционизм был характерен для «философии естествознания» — позитивизма и неопозитивизма, стремившихся, в рамках картезианской модели мира, дать максимально единообразное (гомогенное) объяснение наблюдаемым фактам (см. 1.3.2). Внутри траектории развития, включающей когнитивную науку, можно выделить этапы механистического, энергетического, а затем информационного и вычислительного редукционизма (см. 2.1.3 и 9.2.1). Нейрофилософия и другие проявления редукционизма физиологического типа являются феноменами последнего десятилетия развития когнитивной науки.
Тема редукционизма стала популярной в когнитивной науке в пред-верии кризиса 1980-х годов, когда некоторые философы, например Хилари Патнам (Putnam, 1973), пришли к выводу, что ответственность за распространение частных механистических моделей лежит на позитивистских установках экспериментальной психологии. По мнению одного из основателей когнитивного подхода Дж. Брунера, «горы разрозненных данных разваливаются из-за отсутствия связи с основным "стволом" психологического знания, или, может быть, сам этот "ствол" недоста-