Теория репрезентаций обычно принимает форму теории обработки информации, но прямой реализм отвергает все допущения, касающиеся передачи информации. Ни физиология нейронов, ни экспериментальное изучение когниции не могут сказать что-либо о репрезентациях, замечает Мишел (Michell, 1988). Нейрофизиологические исследования могут пролить свет только на нейрофизиологию. Экспериментальное исследование когниции может пролить свет только на поведение.
В экспериментальных исследованиях когниции, как и во всех психологических экспериментах, все, что можно наблюдать, — это поведение, демонстрируемое в контролируемых условиях. Все отсылки к
327
«информации», «кодированию», «репрезентациям», «хранению», «вычислению» и родственным понятиям — не более чем интерпретация, направляемая теорией. Отсюда дополнительное следствие прямого реализма состоит в том, что все подобные исследования требуют новой интерпретации (р. 246).
Прямой реализм делает упор на «идентификацию событий, которые составляют необходимые и достаточные условия для возникновения когниции в различных обстоятельствах» (р. 246). Это позволяет, заявляют реалисты, непосредственно наблюдать ког-ницию в поведении и, следовательно, трактовать ее как зависимую или независимую переменную. И это происходит, «когда телесные движения чувствительны к полному пропозициональному содержанию сре-довых ситуаций» (Michell, 1988, р. 247).
Ранцен (Rantzen, 1993) рассматривает вопрос когнитивной ошибки как центральный для полемики между прямым реализмом и репрезентационизмом. Поскольку репрезентационисты полагают, что мозг конструирует знание из несовершенных элементов информации, получаемых от органов чувств, они заключают, что мы познаем мир только в этой косвенной и сконструированной форме, со всеми ее ошибками. Учитывая наличие перцептивных ошибок, как же тогда можно доверять прямому реализму? Как он может объяснить ошибки? Галлюцинации и бред? Согласно Ранцену, «мы познаем не символы или репрезентации, а реальные ситуации, существующие независимо от нашего знания их» (р. 148). Ошибка — это не ошибочная когниция, а отсутствие когниции. Он считает, что ошибки происходят, когда (а) индивидуум лишен возможности познавать, (б) индивидууму недостает когнитивной способности, которой требует ситуация, или (в) ситуация перекрывает доступ к какому-то факту, который нужен индивидууму. «В прямом реализме нет места для опосредующих сущностей (entities); вместо этого он рассматривает интеракции организма со средой как настоящий театр познания» (р. 168). Ранцен также доказывает, что прямой реализм имеет большие преимущества в области исследований.
Мишел (Michell, 1988) подмечает сходство прямого реализма с теорией экологического восприятия Гибсона, которая также постулирует прямую связь между познающим и познаваемым и отвергает любые допущения о посредничестве через когнитивные репрезентации (см. с. 328). Этого положения также придерживаются феноменологическая психология Мерло-Понти (см. главу 12), интербихевиоральная психология Кантора (см. главу 10), оперантный субъективизм Стефенсона (см. главу 11), диалектическая психология Ригеля (см. главу 9), анализ поведения Скиннера (см. главу 6) и вероятностно-эпигенетическая психология Куо (с. 344). Отстаивание детерминизма согласуется со Скиннером, но, по-видимому, не допускается у других, а в интербихевиоризме детерминизм открыто отвергается вместе с волей как ненаучный конструкт, навязываемый со-
бытиям. Характерной чертой также является акцент на отношения между организмом и объектом, а не на некоего внутреннего посредника. Идея Мейза об инстинктивных влечениях созвучна психоанализу, из которого она заимствована, и гуманистической психологии («инстинктоиды» Маслоу и врожденное «истинное я» Роджерса), но противоречит большинству вариантов когнитивной психологии, а также нецентрическим системам (с которыми прямой реализм в остальном имеет много общего).
ЭКОЛОГИЧЕСКОЕ ВОСПРИЯТИЕ/
ЭКОЛОГИЧЕСКИЙ РЕАЛИЗМ/
ЭКОЛОГИЧЕСКАЯ ПСИХОЛОГИЯ
Поскольку «экологическое восприятие» Джеймса Гибсона (Gibson, 1979) охватывает только одну тему, это не широкая система, а скорее теория, касающаяся этой темы. Тем не менее ее следствия выходят далеко за рамки восприятия и, как уже отмечалось, повлияли на ряд теоретиков. Иногда эту теорию называют «экологическим реализмом». Ее следствия затрагивают собственно вопрос о том, что представляет собой психологическое событие — внутренний биологический интерпретатор или сложные интеракции между организмом и окружением. Систему все чаще называют экологической психологией, термин, который по-прежнему используется для совершенно иной системы Роджера Баркера (см. главу 7), хотя Баркер пользовался термином эко-бихевиоральная наука.
Потребовались годы напряженной работы, чтобы трактовка восприятия у Гибсона эволюционировала от традиционно менталистской до экологической (Smith, 1993). Здесь будет описана только последняя.
Гибсон описывает большое количество физических, химических и геометрических характеристик, которые психологи и другие ученые неадекватно прилагали к восприятию, и замечает, что ощущения, получаемые от органов чувств, рассматривались как необработанные данные, которые затем преобразуются в осмысленные восприятия. Его аргументация такова: поскольку мы можем использовать только воздействия (effects) света на среду, но не сам свет, традиционное допущение об ощущениях света, преобразуемых в психические образы восприятия (mental perceptions), лишено основания. Мы воспринимаем не стимулы, а условия среды; мы не воспринимаем ощущения, не слышим волосковые клетки улитки и не ощущаем на вкус вкусовые почки. Точно так же, нейроны не передают и не анализируют сообщения или информацию. Нервный импульс не конкретизирует, пришел ли он от глаза, уха, носа или от другого рецептора. Не существует никаких сигналов или сообщений и никакого отправителя или по-
328
лучателя, который требует бесконечного множества интерпретаторов. Информация имеется в наличии и доступна. Мы не создаем и не преобразуем ее.
Кроме того, образы на сетчатке — это миф. Любой такой образ отображал бы наклонившийся мир, когда мы наклоняем свою голову. Мы воспринимаем мир непосредственно, а не через «картины на сетчатке, нервные картины или умственные картины» (р. 147). Нет ни сообщений, ни отправителя, ни информационного процессора, ни хранилищ-накопителей, в которых память связывает настоящее с ощущениями из прошлого. Ни последовательности ощущений, вызывающих восприятия; ни картин прошлого или настоящего или нервных энграмм, образующих память. Восприятие не разделяет прошлое и настоящее — оно непрерывно. Оно не требует памяти, ума, когнитивной способности (cognition) или обработки информации головным мозгом. «Прямое восприятие — это особый вид активности, направленный на получение информации из объемлющего оптического строя. Я называю эту активность процессом извлечения информации, который необходимым образом связан с исследовательской активностью, предполагающей, что наблюдатель осматривается по сторонам, активно передвигается и рассматривает объекты окружающего мира» (р. 147).
Оспаривая утверждения эмпириков (ассоцианис-тов), Гибсон доказывает, что наши восприятия — это не матрица, которая состоит из обособленных точек, удерживаемых вместе с помощью ментального клея усвоенных ассоциаций. И точно так же, бросая вызов нативистам (гештальтистам и другим), он отрицает, что подобную матрицу скрепляет какой-то таинственный врожденный процесс. Скорее, считает он, мы воспринимаем некую иерархию, а не матрицу. Оптический строй полностью заполнен — а не состоит из «отдельных пятен», — причем более мелкие компоненты заполняют более крупные в иерархии.
То, что мы называли «признаками» глубины, утверждает он, смешивались с естественной перспективой. Естественное наблюдение предполагает движение, тогда как перспектива — и в природе, и на картинах — статична. Когда происходит движение, некоторые детали оптического строя меняются, а некоторые нет. Мы видим верх стола прямоугольным под всеми углами, несмотря на то, что углы и пропорции меняются. Но «неменяющиеся отношения между четырьмя углами и инвариантные пропорции в последовательности изменений... столь же важны» (р. 74). Реципрокные вариантность и инвариантность обеспечивают информацию для нашей перспективы.
Обычно предполагают, что на сетчатке получается двухмерный образ, а недостающее третье измерение должно быть восстановлено в головном мозге при помощи соответствующих «признаков». В противоположность этому Гибсон доказывает, что мы видим трехмерное пространство благодаря «отношениям, в которых находятся поверхности друг с другом и с земной поверхностью» (р. 148).