* На этом основывается теоретическая часть толкования сновидений у Фрейда, а также вся его доктрина "генезиса" принципа реальности из принципа удо-, вольствия.
II I
Фактически речь шла о психологии Гербарта2, с введением в нее глубоко спекулятивного понятия "бессознательных представлений" Лейбница, выродившейся в своего рода математическую игру. За этой психологией стоял метафизический реализм, легко трансформируемый в научный материализм. Тогда-то и был расчищен путь для рождения психиатрической теории и провозглашения принципов, сформулированных в духе естествознания, кульминацией чего явилось гипотеза о том, что "умопомешательство является не более чем симптомом-комплексом различных анормальных церебральных состояний". Однако нижеследующие строки показывают, как сдержанно и осторожно Гризингер проповедовал свой материализм, в сравнении с его последователями вплоть до наших дней. "Что же тогда говорить об однообразном и скучном материализме, готовом отбросить самые ценные реалии человеческого сознания просто потому, что он не может отыскать им места в головном мозге? Поскольку эмпиризм рассматривает явления ощущения, воображения и воли как различные виды деятельности головного мозга, он не только не затрагивает фактического содержания психической жизни человека во всем ее богатстве и нарочито придерживается факта свободного самоопределения; он, кроме того, оставляет открытыми собственно метафизические вопросы, а именно: что может выступать в качестве психической субстанции в этих отношениях ощущения, воображения и воли, какую форму принимает психическое существование и т.д. Он вынужден терпеливо ждать того времени, когда вопросы, касающиеся связи между содержанием и формой психической жизни человека, станут наконец проблемами физиологии, а не метафизики". "Фанатикам и приверженцам материализма стоит принять во внимание тот момент, который, по моему мнению, раньше был недостаточно акцентирован при обсуждении. Элементарные процессы, протекающие в нервном веществе, вероятно, одинаковы у всех людей, в особенности если рассматривать их как электрические по своей природе и поэтому, с необходимостью, предельно простые, сводимые к плюсам и минусам. Но каким же тогда образом эти процессы могут непосредственно и сами по себе давать начало бесконечному множеству представлений, ощущений и целей не только отдельных человеческих индивидов, но и целых столетий?"3
Таким образом, мы видим, что эта Великая хартия клинической психиатрии никоим образом не исходит из убеждения в "прямой и исключительной" обоснованности одного единого принципа в качестве руководящей установки в понимании чело-
века. Поскольку она рассматривает свободное самоопределение человека и фактическое содержание его психической жизни во всем ее богатств как нечто, лежащее вне ее собственной сферы, то, тем самым, она оставляет открытой дверь для "описательной и аналитической" понимающей или verstehende психологии. Такая психология, исходящая именно из этого богатства содержания, впоследствии была провозглашена — почти в тех же самых выражениях — Дильтеем и тут же подверглась суровым нападкам со стороны экспериментальных психологов того времени, и не только нападкам, но и остракизму, как это было и с Фрейдом. Однако сам Гризингер приближается к позиции verstehende психологии, когда, к примеру, объясняет: "Почти все навязчивые идеи с самого начала выступают выражением предубеждения или удовлетворения эмоционального интереса индивида. Поэтому исключительное внимание к ним как к основному элементу душевной болезни всегда приводит к однобокому и ограниченному пониманию. Лечение и понимание каждого конкретного случая могут основываться только на проникновении в сущность психических предпосылок, лежащих в основании его появления"4. Мы знаем, что сам Фрейд в "Толковании сновидений"5 называет Гризингера главным свидетелем, говоря о его "острой наблюдательности", позволившей ему совершенно ясно показать, "что идеи сновидений и психозов имеют то общее свойство, что являются исполнением желаний". Кроме того, ссылки на Гризнгера встречаются в работе "Два принципа"6, где Фрейд описывает некоторые случаи галлюцинаторного психоза, когда отрицается событие, вызвавшее психоз. Таким образом, мы видим, что изначально хартия психиатрии оставляла достаточную степень свободы для "бескровной колонизации" по меньшей мере одного из основных принципов Фрейда. Но сегодня эта хартия проявляет признаки такого жесткого догматизма, что ее сторонники нередко ни перед чем не останавливаются, чтобы разоблачить и отлучить каждого ученого, который придерживается, как им кажется, противоположных взглядов.
Гризингерова теория эго, с которой наши учебники по психиатрии зачастую безоговорочно соглашаются даже сегодня, также имеет достаточно точек соприкосновения с фрейдовскими концепциями эго, суперэго, и ид. Ибо эта доктрина построена таким образом, что при необходимости можно переосмыслить динамический конфликт, а, следовательно, и этический конфликт с динамико-патологической точки зрения. Как бы то ни было, Гризингер, так сказать, "более современен", чем Фрейд
поскольку понимает то, что "не ассимилируется" эго и противостоит ему не как ид (оно), а как "человеческое ты", благодаря чему подлинный диалогический характер психического конфликта передан у него намного более точно*. В других отношениях эго для Гризингера также является "абстракцией"7 в том смысле, что оно выступает "тем устойчивым, непроницаемым и постоянным ядром нашей индивидуальности, где собраны результаты нашей психической истории"8. Гризингер также говорит об уменьшении "силы и энергии эго" в том смысле, что "представляющие его комплексы сдерживаются", что вызывает "особенно болезненное психическое состояние, в высшей степени мучительное и угнетающее в своей неопределенности"**, в связи с чем "возникающие патологические представления и побуждения порождают психическое раздвоение, ощущение расщепления личности и угрозу подавления эго"9.
Все приведенное выше процитировано не только с тем, чтобы указать положения психиатрической хартии, соответствующие, по крайней мере, некоторым из существенных элементов теории Фрейда, прежде всего хотелось бы обратить внимание на наиболее важную особенность этой хартии, а именно — на деперсонализацию человека. Сейчас эта деперсонализация зашла настолько далеко, что психиатр (даже в большей мере, чем психоаналитик) уже не может просто произнести: "хочу", "вы хотите" или "он хочет" —единственно, что соответствовало бы феноменологическим фактам. Вместо этого теоретические положения вынуждают его говорить: "этого хочет мое (ваше или его) эго". В этой деперсонализации мы видим влияние того аспекта основополагающей хартии психиатрии, который более всего противостоит любой попытке становления подлинной психологии. Для объяснения этого пагубного влияния достаточно уяснить себе задачу, поставленную перед психиатрией, еще Гризингером, а именно —создание психологии, которая, с одной стороны, позволяет связать материализованный функциональный комплекс с
* Интересно отметить, что Фрейд, когда хочет представить диалогический характер психического конфликта, старается уйти от роли теоретика и начинает рассказывать сказки. Вспомните историю о доброй волшебнице в Vorlesungen (Gesammelte Schriften, VII, 221 f.). Насколько мне известно, он представляет эго, обрашающися к ид, лишь единожды: "Когда эго обретает черты объекта, оно фокусируется, так сказать, на ид как на объекте любви и пытается компенсировать отсутствие этого объекта, говоря: "Смотри, я так похоже на этот объект, что ты вполне можешь любить меня" (Ges. Seht:, VI, 375).
** Здесь мы имеем феноменальную картину длительного действия "бессознательных" комплексов, которую непременно следовало бы включить в "Феноменологию бессознательного".
материальным органом, а, с другой — позволяет сам этот орган свести к функциям и понять с точки зрения этих функций. Чтобы убедиться в этом, то есть увидеть, насколько научный "образ" мозга варьирует с изменениями психологической теории, следует сравнить, скажем, "мозг" у Майнерта и у Гольдштейна. У первого он представляет собой нечто вроде бесконечно сложной амебы с простирающимися во внешний мир "псевдоподиями" или "щупальцами"; у второго — это "орган выбора", деперсонализированный, высоко развитый и вполне отвечающий самым различным ситуациям и задачам.
В жизни наций наиболее долговечными и плодотворными конституциями и гражданскими кодексами оказываются те, которым чужды политический экстремизм и правовая однобокость. То же самое справедливо для жизни науки. То что проект Гризингера почти сразу и надолго приобрел характер психиатрической хартии в немалой степени обусловлено тем, что он не поддавался предубеждениям и избегал излишнего акцентирования тех или иных догм, не подвергая риску свою репутацию. Вдобавок, он очень четко понимал, что было допустимо в то время, а что нет и имел ясное видение того, что способствует решению главной задачи психиатрии. В этом, прежде всего, и заключается его гений. С особой ясностью мы видим это в его позиции по вопросам патологии мозга. Позволяя себе верить в будущее слияние психиатрии и патологии мозга, он все же полагал, что "в настоящее время любая попытка осуществить такое слияние преждевременна и совершенно тщетна". "Если основную внутреннюю связь с патологией мозга просто иметь в виду и если здесь, как и там, просто следовать тому же самому надлежащему методу (как можно более анатомически-физиологическому), тогда монографически углубленная разработка таких симптоматически структурированных болезней поможет, а не навредит патологии мозга. Однако вероятность подобного слияния становится все меньше, поскольку психиатрия едва ли займет свое место как часть патологии мозга, и поскольку многие практические аспекты психиатрии [проблемы, касающиеся функции психиатрических лечебниц, связь с судебной медициной и т.д] задают для психиатрии ее собственную специфическую сферу деятельности и проблемы, а также требуют, во всяком случае, сохранять известную долю автономности, пусть даже в качестве церебральной патологии"10.