Снижение духовного потенциала искусства, его секуляризация заставляют представителей официальной культуры более жестко относиться к мирским элементам в искусстве, к фольклору. При этом в изобразительном искусстве развивается подлинный кризис древнерусского художественного мышления, особенно ощутимый в живописи, с середины шестнадцатого века постоянно колебавшейся между крайностями средневекового реализма и символизма. Появляется тенденция к разрушению канонического сознания. В качестве защиты от колебаний между символом и реалистичностью выступил Подлинник. Впрочем, Подлинник не мог полностью заменить канон и «являлся лишь дополнением к канону, своеобразной памятью канонического сознания»[37]. Подлинник выступил не как заменитель канона, а как его вербальное подспорье.
Перелом назревает и в словесном искусстве. «За перо взялись даже те, кто в другое время, может быть, и не помыслил бы об этом» [38]. Бурные исторические события выдвинули на первое место соответствующие жанры – исторической повести, исторических размышлений. Главными принципами писателей того времени становятся правдивость и точное следование в описании ходу реальных событий, причем заметно стремление избежать чисто субъективных оценок. «Лучше уж похвалить ненавистного правителя, коль скоро есть за что, чем исказить истину» [39]. В этом болезненном стремлении к правде писатели семнадцатого века продолжают древнерусские традиции. Однако, если древнерусский книжник, иконописец или зодчий не считал лично себя автором или творцом создаваемого им произведения, но лишь добровольным исполнителем высшей воли, то русский книжник семнадцатого века уже «гордится своим авторством, своим личным писательским трудом и считает необходимым увековечить не только сами исторические события, но и имя хрониста». Писательство сознается как тяжкий труд, личность писателя в сознании автора достойны памяти на одном уровне с событиями, которые он описывает. Авторское самоуничижение оборачивается если не самовосхвалением, то по крайней мере энкомием писательскому труду.
Эти и многие другие нюансы приближают культуру семнадцатого века к новому эстетическому сознанию. Новые веяния не остаются незамеченными, однако «нарочитое стремление авторов этого времени [XII в.] сохранить средневековую традицию, которая во многом уже не отвечала духу времени, нередко приводило к причудливым деформациям ее» [40].
Отчасти именно эта деформация традиции так остро поставила вопрос о необходимости церковных реформ. Несмотря на небрежность в исполнении обрядов, огромное количество ошибок в текстах и даже пренебрежение к их смысловой нагрузке среди в основном малообразованного, нередко безграмотного клира, церковные реформы вызвали резкое отторжение у традиционалистов. «Столь бесцеремонное обращение со священными, веками установившимися обрядами было воспринято во многих слоях русского общества (…) как покушение на “предания отеческыя правыя”, как ересь» [41]. Ведь богослужение в традиционном понимании имело не только формальное, но и символическое значение, а вмешательство в эти символы, их изменение и замена другими, предпринятые Никоном подрывало сам принцип символьного мышления, намечая пути нового - научного. А уж покушение на специфически русскую веру в магическую значимость обряда, восходящую к дохристианским, языческим архетипам восточнославянского культового сознания довело людей со средневековым типом мышления и жизнедеятельности до готовности бороться «не на живот, а на смерть». Образованные расколоучители верно усматривали в никоновской реформе «начало отхода не только от средневекового, но и от отечественного, самобытного типа культуры» [42].
В самих же раскольниках «с болезненной и экстатической остротой», знаменуя конец эпохи, проявился один из важнейших принципов древнерусской культуры – принцип невербализуемого выражения основных духовных ценностей эпохи, в том числе религиозных, этических, философских и именно выражение их в формах самой культуры, а не философских выкладках и трактатах [43].
Никоновская церковная реформа поставила апологетов Средневековья вне закона и ознаменовала собой начало «новоевропейский» этап развития культуры. Россия активно осваивает новые формы и способы художественного мышления, начинается активный процесс секуляризации художественной культуры и эстетического сознания. Духовная атмосфера второй половины семнадцатого века насыщена противоречиями и недоразумениями. «В прениях, состязаниях, борьбе идей медленно, но неуклонно разрушаются традиционные стереотипы мышления, веками существовавшие инварианты культуры»[44]. Происходит первый «философский ренессанс» русской культуры (наряду с «религиозным ренессансом» раскола): «все начинают философствовать – искать истину в острых прениях, письменных и публичных состязаниях, в прозе и стихах» [45]. Защищая в сущности одну и ту же систему этических принципов, полемизирующие стороны не упускали случая обвинить друг друга и в безнравственности, так как этическая сфера в то время была теснейшим образом связана с конфессиональной. Происходит развитие первых учебных заведений; впрочем, часто особый пафос "борьбы с невежеством" не несет в себе никакой практической ценности, особенно в диспутах. "Простота" еще не обрела значение "глупости" и в целом носит положительный характер. Существенно повышается уровень "внешней" эстетизации культуры, выражающейся в основном в особом интересе к барочным формам и элементам. Наиболее показательным фактом глобальной эстетизации является, конечно, всеобъемлющее стихотворчество.
Средневековое сознание, однако, не погибает резко, а даже получает на фоне расцвета барочности "новые импульсы": все мыслители этого времени постоянно стремятся напомнить своим читателям "прописные христианские истины о преходящем характере чувственных наслаждений" [46]. В связи с многообразием истин мы встречаем в литературе семнадцатого века весь спектр представлений о прекрасном (все описанные здесь концепции снова поднимаются и обсуждаются). Именно эта многообразность и разрушила в конце концов эстетику софийности, вспыхнувшую в произведениях стремительно теряющих свою актуальность раскольников.
Как мы видим из монографии В.В.Бычкова «Русская Средневековая Эстетика», одной из важнейших особенностей древнерусской культуры и ее уникальным свойством является софийность как идея единства мудрости, красоты и искусства. В комплексе с принципом невербализуемого выражения основных духовных ценностей она порождает самостийную, отличную от всех своих предтеч эстетику, на первый план в которой выходят взаимопроникающие в сознании древнего русича мудрость, правда, красота.
По мнению Бычкова главным образом это связано со сложностью восприятия на Древней Руси абстрактной, не обличенной в конкретно-чувственные формы искусства христианской духовности, которая в свою очередь обусловлена спецификой традиционной дохристианской древнерусской культуры. Русич в поисках духовной пищи обращался к изобразительному искусству, оно же выступало и главным проводником возвышенного, трансцендентного. Так сформировалась и уникальный взгляд на творца, особое уважение и доверие к нему как к проводнику Божьей воли. Ведь он создавал не только предмет обихода – «дерево и краски», и не только объект поклонения, но и эстетический объект, красота которого была самоценна. При этом отношение к природной, физической красоте двойственно: она постоянно критикуется сторонниками аскетизма, но при этом является и знаком красоты духовной.
Таким образом, родившись из, казалось бы, неспособности выразить трансцендентную красоту словами, софийность позволила поднять древнерусскую культуру изобразительного искусства до невообразимой высоты, превзойдя свою предшественницу – культуру византийскую. Высшей концентрацией софийности, по мнению Бычкова, обладает «Троица» Андрея Рублева.
Однако церковная реформа, кризис символического мышления, деформация средневековых традиций и смена эпох приводят к истощению софийности, ее замещению философской, той самой не обличенной в конкретно-чувственные формы, духовностью, о которой я написала в начале страницы.
1. В.В. Бычков. Русская средневековая эстетика XI-XVII в. М., Мысль, 1995
2. В.В. Бычков. Проблемы искусства в ранневизантийской эстетике// Античность в культуре и искусстве последующих веков. М., 1984
3. Калугин Ф. Зиновий, инок Отенский, и его богословско-полемические и церковно-учительные произведения. СПб., 1894
[1] ср. Бычков. Проблемы искусства в ранневизантийской эстетике// Античность в культуре и искусстве последующих веков. М., 1984
[2] .В. Бычков. Русская средневековая эстетика XI-XVII в. М., Мысль, 1995. С.20
[3] Там же, с. 207
[4] Там же, с. 23-36
[5] Там же, с. 132-136
[6] Там же, с. 113
[7] Там же, с. 213
[8] Там же, с. 214
[9] Там же, с. 129
[10] Там же, с. 106
[11] Там же, с. 213
[12] Там же, с. 212
[13] Там же, с. 232
[14] Там же, с. 232
[15] Там же, с. 242
[16] Там же, с. 240
[17] Там же, с. 121
[18] Там же, с. 68
[19] Там же, с. 227
[20] Там же, с. 166
[21] Там же, с. 263