Новое определение фанатизма, ставшее классическим, дает Вольтер в вышедшем в 1764 г. в Женеве «Философском словаре». Он выдвигает следующее положение: «Тот, кому свойственны экстазы и видения, кто принимает свои сны за нечто реальное и плоды своего воображения за пророчества, того можно назвать энтузиастом, но тот, кто поддерживает свое безумие, убивая, фанатик»[134]. Суть фанатизма, по Вольтеру, заключается в том, что фанатик, отстаивая ту ортодоксию, хранителем которой он себя считает, готов казнить и убивать, при этом он всегда и исключительно опирается на силу. «Наиболее отвратительным примером фанатизма»[135] называет Вольтер Варфоломеевская ночь. Вольтер говорит и о фанатиках с холодной кровью, - это «судьи, которые выносят смертные приговоры тем, кто думает иначе, чем они»[136].
Вольтер, однако, не акцентирует внимание своего читателя на том, что фанатик видит в себе носителя высшей правды, считает себя оружием в руках Бога. Но именно в этом смысле то определение фанатизма, которое было некогда дано Боссюэ, при всей его конфессиональной ограниченности и явной антипротестантской направленности, не вполне утратило смысл. Фанатики всегда убеждены в том, что «все их идеи внушены им свыше».
Вольтер определяет и некоторые черты психологии фанатизма. Это не просто «плод незнания», но он всегда тесно связан с психологией толпы: «книги гораздо меньше возбуждают фанатизм, нежели собрания и публичные выступления». Фанатизм всегда «мрачен и жесток», это одновременно - суеверие, лихорадка, бешенство и злоба.
Фанатику всегда свойственно пренебрежительное отношение к жизни, как к чужой, так и к своей собственной. Вспомним ужасающий пример пилотов-террористов, которые направили пассажирские самолеты на здания Всемирного торгового центра в Нью-Йорке, погибли сами и погубили тысячи человеческих жизней.
Н.А. Бердяев в написанной в 1937 г. статье «О фанатизме, ортодоксии и истине» подчеркивает, что «нетерпимый фанатик совершает насилие, отлучает, сажает в тюрьмы и казнит, но, в сущности, слабый, а не сильный, он подавлен страхом, и его сознание.
страшно сужено, он меньше верит в Бога, чем терпимый»[137]. Для Бердяева ясно, что «пафос ортодоксии, питающий фанатизм, ничего общего не имеет с пафосом истины, он как раз ему противоположен». «Ортодоксия, - пишет далее Бердяев, - образуется вокруг темы спасения и гибели, ортодоксы сами испуганы и пугают других. Истина же не знает страха» [138]. Далее он говорит о том, что «фанатик ... ищет власти, а не истины»[139]. Это, на наш взгляд, уже не вполне верно. В том и заключается феномен фанатизма, что, несомненно, фанатик, опирающийся на силу и на власть, убежден в том, что спасает мир, человечество, своих собратьев или истину от врагов. Вот почему фанатизм всегда агрессивен и дефенсивен и, главное, не может существовать без образа врага. «Фанатизм, - пишет, рассматривая данный аспект фанатизма, Бердяев, - не допускает сосуществования разных идей и миросозерцаний. Существует только враг. Силы враждебные унифицируются, представляются единым врагом»[140]. И далее: «Коммунисты, фашисты, фанатики ортодоксального Православия, Католичества или Протестантизма ни с какими идеями не спорят, они отбрасывают противника в противоположный лагерь, на который наставляются пулеметы»[141]. Фанатик, как правило, не осознает, скорее, лишь ощущает слабость своей позиции, но при этом мобилизует все свои силы именно на беспощадную защиту исповедуемой им истины.
Было бы неверно утверждать, что фанатизм есть род коллективного безумия, а все фанатики психопаты. На это справедливо указывают психологи: А. Асломов и др. Скорее, фанатизм является вполне закономерным «побочным» продуктом развития религиозного сознания в переломные эпохи. Не случайно же для Вольтера фанатизм есть «извращенное дитя религии»[142].
Фанатизм выходит на авансцену истории в эпохи, во-первых, упадка живой веры и кризиса религиозного миросозерцания, во-вторых, в моменты смены духовных ориентиров, когда большинство верующих крайне слабо представляют то, во что они верит, и, наконец, в те периоды, когда в жизни общества вообще начинает преобладать новое. Именно поэтому религиозный фанатизм, инквизиционные процессы, те костры, в огне которых погибли Ян Гус, Джироламо Савонарола, Джордано Бруно и многие другие, стали, если так можно выразиться, тенью Возрождения.
Бурное развитие национальных языков и литературы, а затем и изобразительного искусства (Леонардо да Винчи, Рафаэль, Микеланджело), невероятно быстрое распространение книгопечатания по всей Европе и последовавший за этим книжный бум XVI века, великие географические открытия и революция в области классической науки (Коперник, Кепплер) менее чем за сто лет изменили мир до неузнаваемости. Все это спровоцировало тот гигантский кризис в области религиозного миросозерцания, который вылился в Реформацию и контрреформацию. Появляются переводы Библии на все европейские языки, рождаются новые, порою совершенно немыслимые прежде, богословские и философские идеи. Все это не могло не вызвать реакции не только у среднего верующего, который в новых условиях оказывается полностью дезориентированным и начинает яростно защищать свою истину, правду былых времен, унаследованную от предков и уже поэтому священную, но порою и у яркого мыслителя. Именно в эпоху Возрождения по всей Европе запылали костры.
ХХ век во многом похож на эпоху Возрождения. Телефон, радио и телевидение, научно-техническая революция в целом, ядерная физика и атомная бомба, авиация, космические полеты, наконец, Интернет и исследования в области клонирования - все это до неузнаваемости изменило жизнь вокруг нас подобно тому, как это было в XVI веке. Человек, исповедующий традиционные ценности, не успевая осмыслить все, что происходит вокруг него, с легкостью попадает в ловушку фанатизма. Это почти всегда происходит в том случае, если (используем евангельский образ) суббота, т.е. следование религиозным нормам и букве закона, той или иной идеологии или догме и т.п. оказывается для него ценнее другого человека. В сущности, именно об этой ловушке Иисус многократно говорит на страницах Нового Завета, обличая книжников и фарисеев.
И тут включается, как говорит Асмолов, «фабрика фанатиков»[143]: разум идеологов, для которых все формы фанатизма «выступают, прежде всего, как рациональные средства борьбы за власть», начинает «технично эксплуатировать предрассудки». Именно такова природа, так называемого исламского, вернее, квази-исламского фанатизма, ужас встречи с которым все человечество пережило 11 сентября 2001 г. Исламский ученый из Казахстана Али Апшерони пишет, что фанатизм - это «нелепая ярость людей, которых ослепила злоба»[144], он подчеркивает, что фанатик «обычно не ведает, что творит, вменяя в заслугу себе то, что делает гадости и поступает неправосудно... его поразительная твердолобость, помноженная на неверно понятое им учение Ислама... очень скоро приводят фанатика к тому, что он просто теряется в темном лабиринте дикого невежества»[145].
Необходимо понимать, что фанатизм сегодня дает о себе знать не только в исламском мире. Разумеется, в условиях современного общества у адептов фанатизма, как правило, хотя и не всегда (вспомним Мартина Лютера Кинга и отца Александра Меня!), нет возможности убивать или сжигать на кострах во имя своего представления об истине, однако, и к этой ситуации они легко приспосабливаются, переходя в сферу СМИ, в газеты, радио, в особенности, в Интернет, где в форумах и чатах зачастую формируется настоящая зона ненависти. Фанатик, вернее, зараженный бациллой фанатизма неофит, начинает выявлять и разоблачать «врагов» и, прежде всего, еретиков: католиков, протестантов и т.д., борется с культурой, создает не только вокруг себя, но и в целом в обществе накаленную обстановку страха, нетерпимости и ересефобий.
Удивительно, что нечто подобное предвидела еще в марте 1936г. мать Мария (Скобцова), православная монахиня, философ и поэтесса, погибшая в фашистском концлагере за то, что в оккупированном гитлеровцами Париже спасала евреев. Она считала, что религия в России непременно возродится, но тогда в Церковь естественно придут люди, воспитанные советской властью. «Сначала они, - продолжает мать Мария, - в качестве очень жадных и восприимчивых слушателей будут изучать различные точки зрения, воспринимать проблемы, посещать богослужения и т.п. А в какую-то минуту, почувствовав себя, наконец, церковными людьми по-настоящему, по полной своей неподготовленности к антиномическому мышлению, они скажут: вот по этому вопросу существует несколько мнений - какое из них истинно? Потому что несколько одновременно истинными быть не могут. А если вот такое-то истинное, то остальные подлежат истреблению, как ложные. ...Шаржируя, можно сказать, что за неправильно положенное крестное знамение они будут штрафовать, а за отказ от исповеди ссылать на Соловки»[146].
Советская идеология, если так можно выразиться, канонизировала насилие и несвободу. Человек, воспитанный советской школой, в новых условиях, воспринимая традиционные ценности, как религиозные, так и политические, впитывая их в себя и восхищаясь ими, очень быстро начинает защищать их, используя ту самую методику, которую он усвоил, выражаясь фигурально, из газеты «Правда»: врага необходимо найти, разоблачить, обезвредить и уничтожить. Врагом же в этой ситуации оказывается каждый, кто представляется этому человеку инакомыслящим. Таким образом, религиозный фанатизм, всегда выраставший из стремления защитить старое, традиционное, освященное временем и памятью о прошлом, в постсоветской реальности обретает новое дыхание.