Жалобные причитания девушки услышала не луна, а Геката, которая находилась в своей пещере, но она не узнала похитителя. Зато ее сын, Гелиос, видел и слышал абсолютно все. Последней, кто услышал голос Персефоны, была Деметра. Она сорвала с головы диадему, облачилась в траурные одежды и отправилась на поиски дочери; девять дней она находилась в пути, держа в руках два зажженных факела, не принимая пищи и не омывая тела. На десятый день она встретила Гекату, которая тоже несла факел, и они обе направились к Гелиосу. От бога солнца они узнали имя похитителя. Скорбь Деметры превратилась в гнев. Она покинула богов и отправилась жить среди людей, а чтобы ее не узнали, приняла обличье безобразной старухи. Затем она добралась до Элевсина и села у источника Девы...
Гимн продолжается так: Деметра сидела у источника в обличье старухи. [Здесь же, поблизости] находился дворец Келия. Через некоторое время четыре его дочери отправились за водой. Дома с матерью Метанирой остался их маленький брат, которому была необходима няня. Зная об этом, богиня предложила девушкам свои услуги... Метанира, державшая на руках младенца, велела позвать старуху в дом. Едва богиня переступила порог, помещение стало наполняться неземным светом. Хотя царица не узнала богиню, она почувствовала трепетную дрожь. Метанира поднялась с кресла, на котором сидела, и предложила его богине. Но Деметра села на простой стул, а ее лицо по-прежнему скрывала вуаль.
Так она выражала свою скорбь, и во время совершения обряда инициации эти знаки скорби следовало имитировать... Но совсем не в каждой версии этой сакральной истории Деметра пребывает во дворце Келия в трауре - то есть сидит, не произнося ни слова. Существовали и другие, может быть, более ранние версии, в которых богиня сидит на скале, «ни разу не засмеявшись». Эту скалу, с которой «никогда не доносился смех», - agelastos petra - видел лишь тот, кто переступал священную черту... Говорят, что Тезей тоже сидел на agelastos petra перед тем, как спуститься в подземный мир. В разные времена элевсинцы знали, что существуют по крайней мере три входа в царство Гадеса: один - через колодец, другой - здесь, на скале, а третий - у дикого фигового дерева неподалеку от Кефисса.
Поскольку богиня сидела в доме Метаниры или на скале, ни разу не улыбнувшись, появилась Ямба, девушка, которая всех утешала. Ей следовало своими шутками и ужимками заставить Деметру засмеяться, чтобы обратить ее скорбь в нежность. Она добилась своего, рассмешив Деметру непристойными жестами.
Белокурая богиня стала мягче и ласковее... Но по-прежнему оставалась безутешной... Царица наполнила кубок сладким вином и предложила его Деметре, но та от него отказалась, объяснив, что пить красное вино нельзя, это противоречит ее themis (природе). Мы легко можем понять богиню, как только узнаем личность похитителя, утащившего ее дочь в обитель мертвых, то есть того, кто скрывался под именем Гадеса или Плутона. В соответствии с текстом гимна, похищение произошло в Нисанской долине, с которой начинались владения Диониса... Похитителем девушки был именно он, подземный бог вина. Как же могла мать Персефоны принять его дар? Потому она и приготовила другой напиток, который не считался таинством Мистерий, поскольку его употребляли перед совершением инициации, и вместе с тем он стал одним из мистериальных символов.
Его называли кикон, «смесь»... Это был совершенно особый напиток. Каждый, кто хотел пройти инициацию Элевсинских мистерий, должен был его попробовать... Смесь Деметры принимали после длительного поста. Ее употребление можно сравнить, по образному выражению поэта, с hosia, религиозным этикетом, который должна соблюдать мать во время траура после насилия, совершенного над ее дочерью, то есть после преступного деяния, похищения и сокрытия ее в царстве мертвых...
Деметра стала нянькой маленького Демофона... Ребенок рос и все больше походил на бога... Каждую ночь богиня держала его над огнем, как держат полено. Она делала это тайно; родители ничего не замечали и только восхищались богоподобным обликом своего сына. Но однажды царица все-таки не смогла справиться со своим любопытством. Она пришла в ужас от того, как поступала богиня с ее сыном, и закричала: «Мой сын Демофон, эта чужестранка бросила тебя в огонь. Мне жаль тебя, я плачу по тебе». Деметра пришла в ярость. Она вынула мальчика из огня и положила его на пол. Его сразу же схватили прибежавшие в панике сестры. Тогда Деметра призналась, кто она такая. При этом ее упрек относится не только к царице, но и ко всему человечеству: «Вы, смертные, невежественны и бездумны: вы не понимаете того, с чем вам приходится иметь дело, не умея различать добро и зло». Примером тому может служить Метанира. Поступая с ее сыном таким странным образом, Деметра могла бы сделать его бессмертным. Теперь он остался простым смертным, как и все остальные люди. Для себя богиня потребовала построить храм у чистого источника... Ее воля была выполнена. Деметра удалилась в этот храм и остановила рост всего живущего на земле. Боги перестали получать жертвоприношения, пока Зевс не послал Гермеса в подземный мир, чтобы возвратить Кору ее матери»236.
6. Депрессивное состояние и идентификация с Деметрой
Состояние, называемое депрессивным, наступает в развитии младенца в тот период, когда противоположные материнские качества, воспринимаемые им как ангельские и дьявольские, проявления милосердия и злости и т.п., соединяются в едином объекте237. Это происходит, когда младенец оплакивает потерю «хорошего объекта», который, как он себе представляет, уничтожила его собственная ненависть. В процессе изменения самого объекта сохраняется его восприятие младенцем в качестве единого целого.
Ранее этот этап развития младенца - если, конечно, до этого момента развитие было успешным, - характеризовался тем, что хороший объект был энергетически более заряжен по сравнению с плохим объектом. Эго ребенка опиралось на его способность верить в спасительную функцию хорошего объекта. К тому же на более ранней стадии хороший объект был близок к архетипическому первичному объекту, то есть энергии Самости, из которой родился ребенок. При дифференциации божественных объектов, существовавших в объектном мире ребенка, на мать, а затем и на отца как целостных объектов, обладающих хорошими и плохими качествами, изначальная энергия трансцендентного «Другого» интроецируется в качестве символического ощущения Самости.
Этот процесс можно наблюдать в ходе развития младенца. Если смотреть на него с точки зрения Эго, которая может считаться отправной, имея в виду развитие жизни во времени, этот процесс представляет собой каузальный ряд событий. Но я убежден в том, что депрессивное состояние является и симптомом происходящего разделения бессознательного на соматическое и психическое, то есть того разделения, которое вызвано появлением Эго в пространственно-временной размерности. Если исходить из такой точки зрения, психическое и соматическое бессознательное страдают от взаимной потери. Эмоциональное состояние Деметры, ее скорбь и ярость весьма характерны для депрессии, но вместе с тем они являются эмоциями соматического бессознательного, отщепленного от всего бессознательного в целом. Развивающийся ребенок начинает отождествлять себя с этими эмоциями; в этом заключается природа депрессивного состояния.
Все архетипы взаимно проникают друг в друга, каждый из них несет на себе отпечаток других. Следуя концепции юнгианской психологии, мы хорошо это осознаем, однако понимаем, что в широком смысле один архетипический паттерн отличается от другого по чувственному тону238. С другой стороны, каждый архетип сливается с остальными, теряя при этом свою уникальность. Но, по мнению Кереньи, Персефона является уникальной239. У каждой отдельной личности ощущение уникальности возникает через воплощение: пока Самость живет в воплощенной жизни, она не уникальна, она не проживает свой жизненный эксперимент. Архетип также стремится к своему развитию, которое зависит от переживания уникальности. Потеряв свою дочь Персефону, Деметра теряет свою уникальность. Возможно, именно поэтому она уходит от богов к людям и, отверженная, живет среди людей.
Мы можем рассматривать депрессивное состояние и с точки зрения развития младенца, но этот подход является научно-каузальным, в котором предпочтение отдается психическому бессознательному. Или же мы можем взглянуть на депрессивное состояние, взяв за точку отсчета соматическое бессознательное и его утрату. При таком подходе мы, как инициирующиеся Элевсина, идентифицируем себя с Деметрой, ее страданиями и яростью.
Такова ситуация, с которой сталкивается аналитик, когда эти эмоции начинают проявляться у пациента. При работе с соматическим бессознательным (о чем уже шла речь в главе 3) депрессию вызывает шизоидная запрограмированность пациента «туда-обратно» (см. параграф 1 главы 5). Попытка оставаться с отщепленной и отделенной частью личности, подобной Персефоне, похищенной Гадесом, вызывает депрессивное состояние. А индуцированное ожидание пациентом того, что аналитику следует сконцентрироваться на этой части, как только она станет ощущать наслаждение, вызовет у пациента индуцированную ярость.
Используя при работе с расщепленной Самостью воплощенное сознание, мы испытываем страдания Деметры. Нам необходим Гелиос, наблюдающее сознание, которое помогает сориентироваться, но затем мы проходим через эти страдания, пребывая в лунарном сознании, и оба типа сознания символизируют два факела, которые держит в руках Деметра.
7. Возвращение Персефоны
Участники Элевсинских мистерий, сидя в молчании и покое и переживая скорбь и ярость Деметры, видели возвращение Персефоны. Цель, с которой совершался Элевсинский ритуал, заключалась как раз в обретении этого беатифийского видения (beatific vision), которое, однако, было несколько слабее света мистического союза.