Нарцисс не может отделиться от своего архетипического ядра, и этот мучительный факт вызывает у него такую мольбу, которая «из уст любовника звучит очень странно... чтобы мой возлюбленный исчез с моих глаз!»
В конечном счете именно отказ Нарцисса от отделения, его стремление обладать Самостью и ее архетипической силой и красотой приводят его к столь трагическому финалу. Он узнает ина-ковость Самости, узнавая свое отражение: «О, я - это он!» - но при этом он ничего не может поделать с этим иным - только снова стать эгоцентричным. «Должен ли он добиваться меня или я сам должен добиваться его?» - и опять идентифицироваться с Самостью: «У меня есть все, что я хочу; и все богатство, которого я достиг, сделало меня нищим». Получается, что это моментальное узнавание Нарцисса сразу же тонет в его жалости к самому себе. Это свидетельствует о том, что внутри него существуют зависть и эксгибиционизм, которые заставляют его страдать и являются истинной причиной того, что Нарцисс не может отделиться от Самости и признать ее инаковость.
Нарцисс должен обладать своим идеализированным образом; он не может признать его инаковость, ибо когда он смотрит на свое отражение, это признание представляло бы для него слишком серьезную угрозу. Поэтому он сразу переключается: «Должен ли он добиваться меня или же я сам должен добиваться его?» Либидо Нарцисса моментально изменяется: идеализация прекращается и возникает зеркальная форма, показывая, как усиливается контроль его неиссякаемой инфляции или, говоря на психоаналитическом языке, - его грандиозно-эксгибиционистской самости.
7. Исторический взгляд на толкование эпизода об отражении Нарцисса
Эпизод, связанный с Нарциссом и его отражением, при многочисленных пересказах мифа привлекал к себе особое внимание. Некоторые пересказы следовали версии Овидия, но многие другие сильно от нее отличались, привнося важные изменения в психологический смысл мифа. В этих вариациях раскрывалась феноменология нарциссизма, похожая на ту, которая сегодня встречается в клинической практике, что является очень хорошим свидетельством того, что миф отражает основные черты структуры человеческой психики. Изменяется и отношение к мифу, и прежде всего к тому, что Нарцисс проявлял особенный интерес к своему отражению. Этот интерес говорит как об изменении эго-сознания, так и о том, что в разных культурах образ Самости предопределяет разное отношение к Нарциссу.
В ранней классической литературе после Овидия существовало несколько кратких версий мифа. Исследуя их, иногда приходится сталкиваться с любопытными разночтениями. Так, например, поэт Петандий писал: «Юноша, чьим отцом был речной поток, поклонялся ручьям и воздавал молитвы волнам - да, именно он, чьим отцом был речной поток. Юноша видит самого себя, когда ищет в реке своего отца - да, именно в чистой воде озера юноша видит самого себя»115. Насколько я могу судить, этот текст является уникальным, он мог бы помочь нам понять, что сам факт отсутствия отца может оказаться не менее важным для появления нарциссической личности, чем слишком властный и назойливый отец. Разумеется, с психологической точки зрения, это два примера плохого отца. Ясно, что фабула Петандия опирается на эпизод мифа Овидия, связанный с Кефиссом, но при этом очень важно понимать, что сила патриархального уробороса может обладать и позитивным аспектом «хорошего отца», к которому юноша так стремится.
В то же время существуют античные тексты, в которых миф рассматривается либо с моральной точки зрения, либо с психологической, как это делают, например, Люциан или Клемент, акцентируя внимание на мотиве тщетности усилий; особенно интересное толкование дает Плотин, рассуждая об отношении между духовной и телесной красотой. Проблема состоит в том, как живущий на земле человек может достичь красоты, которая скрыта где-то глубоко в святая святых, которую могут созерцать только посвященные. В переводе Винж Плотин призывает их обрести святость, оставляя позади все, что может быть доступно зрению:
«Когда он достигает той степени благодати, которая открывается в теле, пусть не гонится за нею: он должен знать ее по копиям, следам и теням и спешить прочь от них - к тому, о чем они нам говорят. Ибо если кто-то проследит до конца, что это за прекрасная форма, играющая на воде, не будет ли это мифом, рассказанным в символах, - о том самом простофиле, который сгинул в глубине потока и превратился в ничто? Так же и тот, кого удерживает телесная красота, кто не может вырваться из ее оков, будет низвергнут - не телесно, а в душе - в мрачную глубину, недоступную Разумному Бытию, где он, бывший слепым еще в том, Нижнем Мире, будет общаться лишь с тенями - как общался с ними там»116.
Здесь весьма важно обратить внимание на исключительную приверженность «возвышенному» (или духовному) и пренебрежение «низким», которое связывается с телесным сознанием и вовлеченностью в реальную жизнь. Плотин и его последователи часто обсуждают нисхождение к материальному, используя метафору зеркала, о котором говорится, что оно, подобно зеркалу Диониса, оттягивает душу от ее истоков и истинного назначения.
Как отмечалось в главе 1, зеркальный перенос, в процессе которого терапевт выступает для пациента в роли отзеркаливающего объекта, воздействует как воплощение разумно-духовной жизни. Идеализированный перенос обладает противоположным воздействием, связанным с духовным подъемом и его укреплением как источника ценности и трансформации энергии. Эти два типа переноса, обсуждавшиеся выше, в алхимической теории представляют собой две части единого сложного процесса восхождения и нисхождения {ascent ad descensus). Данный процесс очень похож на циркулярную сублимацию (sublimatio), для которой столь же характерно восстановление тела и инстинкта, как и возрождение духа. Таким образом, когда в подвижных рамках этого динамического паттерна зарождающееся сознание проходит через стадию нарциссизма (а на этом пути вместе с отделением Эго от Самости возникает способность к внутреннему отзеркаливанию), происходит трансформация материи и духа.
Этот паттерн может появляться всякий раз, когда сознательная личность сталкивается со своей архетипической природой, то есть с Самостью. Он может стать характерным последствием unio mystica, мистического союза с Богом, который позже (возможно, через несколько лет) приведет к такому выбору: начнет воплощаться переживание того, что называется «святая святых», трансформируясь в телесные переживания и телесное сознание, тогда как сам Свет потускнеет. Тогда человек, неукоснительно следуя предпочтению Плотина, может попытаться восстановить и возобновить в прежнем виде свою связь со Светом, которую однажды ему уже случилось постичь в мистическом союзе. Или же выбор может быть сделан в пользу телесной жизни, через трансформацию телесного сознания.
Любое переживание Самости неизбежно приводит к проблеме воплощения: в таком случае всегда присутствует элемент выбора, даже несмотря на то, что возможность этого выбора может быть сильно ограничена ранними нарциссическими травмами, возникшими вследствие слабого материнского отзеркаливания. Однако, согласно учению Плотина, нужно любой ценой избегать нисхождения.
Умозаключение Плотина должно соответствовать точке зрения, согласно которой идеализация - путь подъема и укрепления духа, который приводит к истинным целям и структурированию психики, - может считаться вполне достаточным способом преодоления затруднений, обусловленных нарциссической констелляцией. Истина заключается в том, что идеализация вместе с возникающей впоследствии интроекцией (или констелляцией) архетипа духа как внутренней психической реальности могут привести к отделению человеческого сознания от архетипического мира, к отделению Эго от Самости и к ощущению существующей между ними связи. Но эта связь вовсе не обязательно может воплощать взаимодействие между Эго и Самостью и не всегда приводит к признанию ценности внешних отношений. К тому же идеализация отвлекает внимание от теневых аспектов зависти и ярости.
Когда зарождаются эти эмоции, с которыми чрезвычайно трудно работать, появляется острая необходимость в зеркале, то есть в том, чтобы кто-то отражал духовную сторону жизни человека и его идентичность. Так как у человека всегда есть корни в духовной сфере, такое нисхождение в эмоциональные глубины может стать очень опасным не только потому, что угрожает духовным связям, дающим человеку ощущение своей идентичности и предназначения, но и в силу существующей тенденции к регрессивному слиянию Эго и Самости. На самом деле происходит так: часть личности, которая никогда не разделяется на противоположности, то есть монолитная амальгама, в которой элементы Эго и архетипические энергии по-прежнему сплавлены в ядро грандиозности и эксгибиционизма, констеллирует и тянет вниз другие, функционально более развитые части Эго.
Окончательная неоплатоническая интерпретация мифа о Нарциссе принадлежит его анонимному исследователю: «Ибо он не утонул в воде, но, увидев собственную тень на водной глади...
которая была конечным образом его сокровенной души, [он] попытался ее обнять, будто она была его собственной»117. Именно такое слияние подпитывается бессознательными потребностями в отражении, возникающими при взгляде на Самость, что для нарциссической личности оказывается особенно соблазнительным.
Потребности в отражении могут стать опасными, и это очень существенно. Поэтому в динамике нарциссизма и его мифологическом представителе - Нарциссе есть очень много такого, что требует крайне осторожного отношения. В убеждениях Плотина выражено фобическое отношение к опасности отражения. Для него отражение ведет к нисхождению, прочь от единственной существующей реальности - области духа, «святая святых».
В XII веке миф о Нарциссе вновь стал вызывать огромный интерес. По свидетельству Винж, его самая ранняя версия этого периода содержится в отрывке из «Романа об Александре» (Roman d'Alexander), написанном около 1180 года. В нем две леди поют песню о юноше, который не смог снизойти до любви к девушке. Однажды, страдая от ударов жестокой судьбы, он подошел к колодцу и внезапно увидел в воде свое отражение... Юноша так и остался лежать у колодца. Испытывая сострадание к его тщетным призывам, боги превратили его в прекрасный цветок118.